Ее словами. Женская автобиография. 1845–1969 (СИ) - Мартенс Лорна - Страница 20

В дополнение к этим приятным изобретениям, у Уны из реального мира был злобный антагонист, функция которого состояла в том, чтобы сбивать ее с ног, унимать ветер ее парусов и заставлять ее чувствовать себя плохо: Бес. Этот Бес очень похож на знаменитого, хотя и более позднего Маленького горбуна Вальтера Беньямина:

Реальная Уна была старшим ребенком профессора химии и его жены, переехавших из Бостона в Цинциннати, а затем, когда Уне было девять лет, в Вашингтон, округ Колумбия. Ее родители были унитарианцами и просвещенными дарвинистами, не похожими на большинство других людей на Среднем Западе или в Вашингтоне: «Мои родители были воспитаны в Бостоне среди самых возвышенных и духовных людей, поэтому их точка зрения полностью соответствовала девизу „живи просто, думай высоко“»78. Хант высоко ценит своих родителей, особенно отца, который стал для нее «старшим товарищем»79 и учил всевозможным важным вещам о мире природы. Она отмечает, что в ее детстве «самым острым был конфликт между Разумом и Религией»80, и ее родители определенно выступали на стороне Разума. Однако ее мистическая половина требовала иной пищи, чем их осмысленная рациональность. Мамми, ее няня-негритянка, набожная католичка, знакомит ее в Вашингтоне с церковным богослужением, которое взывало к эмоциям героини. Другое, возможно, более острое, разочарование Хант связано с убежденностью ее родителей, особенно матери, в том, что одежда должна быть прочной, а не модной. Как и большинство маленьких девочек, Уна «жаждала принадлежать к подавляющему большинству»81 и, в частности, одеваться, как остальные – тема, которую повторят многие авторы после нее. Отчасти из‑за своего воспитания Уна выделяется среди других девушек. В Цинциннати у нее есть один близкий друг – мальчик. У нее не было подруг, пока в десять лет она не встретила в Вашингтоне двух девочек, похожих на нее. Ее тесная дружба с ними постепенно раскрыла Уну Мэри и запустила процесс, в результате которого та наконец слилась с Уной.

Уна – эмоциональный ребенок, обладающий интуицией и эстетически восприимчивый. Ее тяга к религии становится центральной темой книги. С раннего возраста ей свойственны размышления о Боге, которые предвосхищает ее вера в Санта-Клауса. Эти размышления вдохновлены ее ранним ощущением «потустороннего», но еще больше – смертью. Ее пугает молитва Now I lay me down to sleep*: ей кажется, что текст намекает на смерть, что все время таится где-то рядом, готовая наброситься. «Эта молитва была черным ужасом моего детства»82. В конечном счете она приходит к собственной концепции смерти: душу, тяжелую, как скелет, извлекают из тела, и Бог забирает ее. Позднее она ассоциирует херувимов и серафимов с цирковыми животными, и небеса в ее представлении превращаются в «знаменитый [парк] Circus World со всем очарованием рождественской елки»83. При виде своей первой рождественской елки Уна испытала откровение, и с тех пор Рождество стало для нее «великим днем года»84. Окончательное озарение, которое привело к слиянию Уны Мэри с Уной в возрасте четырнадцати лет, заключается в том, что Бог есть Красота.

Но внутренняя жизнь Уны отнюдь не сводится только к Богу, жизни и смерти. У нее пытливый ум, и она хочет докопаться до сути вещей. Например, в раннем возрасте она задается вопросом, откуда берутся дети (одна из тем, по которой ее родители хранили молчание), и приходит к выводу, что дети вылупляются из яиц. Когда рождается ее младшая сестра, она ищет и не находит скорлупу. На протяжении всего детства она вносит творческие улучшения в свой мир, подстраивая его под себя. Например, она собирает гальку на побережье Массачусетса. Гладкие камни становятся ее «кошками», а те, что с цветным кольцом, – «собаками». Одну такую «собаку» она хранит в течение трех лет, закапывая на промежутки от лета до лета так, чтобы найти ее снова. Затем, уже в Вашингтоне, Уна шьет одежду для кукол (девочек ее поколения еще обучали шитью), в том числе по воскресеньям, на что ее няня говорит, что каждый шов, который она сшивает в воскресенье, ей придется рвать зубами, когда она попадет в чистилище. Но она перехитрила дьявола, перейдя на швейную машину своей матери: эти швы было легко разорвать. Наконец, в возрасте от десяти до тринадцати лет девочка вместе с двумя близкими друзьями изобретает секретный язык. Они обнаруживают, что многие из их чувств нельзя описать существующими словами, поэтому они придумывают для них новые слова и составляют из них словарь из 63 позиций. «Уна Мэри» – уникальная книга, не похожая ни на одну другую в том, как в ней раскрываются измерения тайного внутреннего мира ребенка.

До сих пор мы видели автобиографии, в которых на передний план выдвинута личность автора (в основном французские), и автобиографии самоуничижительные (в основном английские или американские). В некоторой степени они вызваны разнонаправленными импульсами – желаниями написать исповедь и историю – и совпадают с типами, которые различают как «автобиография» и «мемуары». Автору, сосредоточенному на рассказе о внутренней жизни, не нужно передавать дух времени, а писательница, собирающаяся запечатлеть картину отдаленного мира, в котором ей довелось жить, имеет основания не включать в книгу много информации о себе.

Эти два типа можно комбинировать, и большинство авторов в некоторой степени так и поступают. Ни одна работа, написанная до Первой мировой войны, не сочетает в себе мемуары и личную автобиографию столь бесстрашно, как бестселлер Мэри Антин «Земля обетованная» (The Promised Land, 1912). Антин – белорусская еврейка, эмигрировавшая в Соединенные Штаты и добившаяся там успеха как писательница и поэтесса. Она написала эту книгу, когда ей еще не исполнилось тридцати. Эту работу объясняет социальная история. Антин утверждает, что ее жизнь «иллюстрирует множество неписаных жизней»85. Работа лишь вскользь затрагивает вопрос, что значит быть женщиной, хотя Антин отмечает предвзятость иудаизма к женщинам: она рассказывает, как мальчиков учили говорить в своей утренней молитве: «Спасибо тебе, Всевышний, что не создал меня женщиной»86, и что в черте оседлости для девочек не было бесплатного обучения, потому что «девочка родилась ни для чего другого», кроме как стать женой87. Тем не менее сочинение примечательно тем, как семейная история и мемуары переходят в полумемуары, то есть мемуары, которые включают некоторые аспекты собственной истории писательницы. Когда Антин становится подростком, полумемуары, в свою очередь, все больше превращаются в полноценную автобиографию, рассказывающую о личной карьере автора. Как только Антин сосредоточивается на себе, она переходит на исповедальный тон и включает в повествование подробные описания мыслей и чувств Мэри (или Марьяше – ее имя при рождении) в то время. По-видимому, поворот к автобиографии можно объяснить патриотизмом Антин в отношении ее второй родины, ведь она воплощает американскую мечту: из нищего угнетенного состояния в России история ведет ее к новой жизни и надеждам в США. Там она получает возможность бесплатно учиться. Будучи одаренным ребенком, становится лучшей в своем классе и поступает в колледж. Тем не менее тексту любопытным образом свойственно противоречие между гордостью за реализованные амбиции и скромностью. Скромность, по-видимому, объясняется тем фактом, что эта черта считалась неотъемлемым качеством женщин той эпохи. В середине более поздней, сосредоточенной на себе части рассказа Антин не только иронизирует насчет наивной смелости себя-школьницы, пытавшейся опубликовать в бостонской газете стихи, но и рассказывает, как однажды смутилась, когда ее упрекнули в отсутствии скромности. Она совершает ужасную оплошность: на выпускном вечере в школе спикер хвалит одаренную ученицу, имя которой не называет, но в которой Мэри узнает себя. Она встает, чтобы поблагодарить его. Когда директор машет рукой, чтобы заставить ее молчать, она понимает «чудовищность того, что сделала»88. Мало того что церемония была испорчена для нее, эта сцена возвращается к Антин и многие годы спустя, преследует ее в кошмарах. Причина: «Я так чудовищно страдала не потому, что была дерзкой, а потому, что меня назвали дерзкой»89. Итак, еще один поворот: сначала текст идет на поводу у представлений о женской скромности, но затем превращается в исповедь, хотя и продолжает сюжет в стиле Хорейшо Элджера.