Балтийский форпост - Малыгин Владимир - Страница 19

– А это боярыне Стефе за настои пришлось отдать, – водил пальцем по берестяной грамотке Прохор, называя суммы и отчитываясь за расходы.

– Разве боярыня ещё лечит? – удивился и перебил управляющего: – То есть разве она не знает, кому ты служишь?

– Почему не знает, знает! Только ведь тебя в городе нет, а слухи ходят, что и не будет. Так что лечит. То есть лечила. Теперь-то и не знаю. После того как ты тут объявился.

– Хуже по-любому уже не будет. А скажи мне, как это ты деньги боярыне отдал? Они разве купцы? И лавки у них на торге появились? И, насколько я помню, она денег за лечение никогда не брала…

– Это с тебя не брала! – тут же припечатал Прохор. – А с других ещё как брала! Да сейчас такое время настало, что и не разобрать простому народу, где купец, а где боярин! У тех и других лавки повсюду стоят! Когда такое было, чтобы боярин лавку держал? А купец в совете сидел? А теперь есть! Нахватались у ляхов всякой мерзости и к нам ту тянут!

Даже руками взмахнул в порыве искреннего возмущения.

– Ты не шуми, – одёрнул управляющего. – Ишь, разошёлся! Или забыл, что тоже боярину служишь?

Помолчал многозначительно, напирая взглядом на враз сникшего Прохора. Посчитал, что довольно держать паузу, что дошло до мужика, что понял он – рот лучше держать закрытым. А то ещё обмолвится вот так, сгоряча, где-нибудь в городе, не в том месте и среди не тех людишек, и всё! Пропадёт! И не увижу я больше своего управляющего!

– Сообразил? То-то! Лучше при себе держи подобные мысли, целее будешь. Так что там про настои? Кому понадобились?

– Сообразил, Василий Степанович, как есть сообразил! – поклонился мужичок в пояс. – Так рази я не понимаю, когда и где, с кем и о чём можно говорить? Мы ведь тоже с понятием…

– Ну всё, заладил опять, – поморщился. – Не юродствуй и не ломай язык! Говори нормально! Что за настои?!

– Так это когда было! – посерьезнел Прохор. – Для Данилы брали, когда он побитым у нас лежал. Алёна в ту пору за ним приглядывала, на ноги поставить хотела. Тогда же много увечных было, вот травы у лекарки и закончились. Пришлось до боярыни идти. Иначе не поправился бы товарищ твой.

Покосился на меня, прищурился и выдал:

– Виделись мы тут с ней намедни. Всё про тебя расспрашивала. Где ты да как живёшь? Женился или нет? – Покосился искоса с хитринкой в озорных глазах и добавил: – Не знаешь, к чему это у девки такой к тебе интерес?

– Вот и мне непонятно: с чего это у замужней бабы ко мне вдруг интерес проснулся?

– У какой-такой замужней? – растерялся Прохор. – Это ты про кого, Василий Степанович?

– Как про кого? Про Стефу, конечно же!

– При чём тут Стефа? – удивился Прохор. – Я тебе про Алёну толкую!

– Алёну? – тупо переспросил, потому как и сам растерялся. Мне сейчас как-то не до Стеф и не до Алён. Да и Стефа та ещё… Штучка! Плохо у нас с ней отношения сложились, очень плохо.

– Про Алёну, – улыбнулся старик. – Она ведь в девках так ещё и ходит!

– Как в девках? Разве её зимой не сосватали?

– Так поворотила она сватов-то! – довольно воскликнул и заулыбался дед. – Дала им от ворот поворот! То-то смеху всем было. Давно так Романиха не веселилась!

– Какая Романиха? Это ещё кто такая?

– Романиха? – удивился Прохор. – А мастер твой, Мишка Андреев, где проживает?

– Где?

– Так на Романихе и проживает!

– Это что? – сообразил. – Центр города так называют?

– Центр или не центр, а издавна так повелось, и не нам то прозвание менять!

– А что? У тебя, кроме бересты, ничего лучше не нашлось? – перевёл разговор на другое. Как раз к слову пришлось, когда увидел Прохора, сворачивающего свою берестяную писульку в трубочку.

– Так можно и на пергаменте накорябать, да только дорого тот пергамент встанет. Лучше уж так, по старинке. Да и чем тебе береста не угодила? Гляди, какая гладкая, ровная да белая! И мороки такой, как с этим твоим пергаментом, нет.

– Эх, бумагу бы сюда, – пробормотал.

А Прохор возьми да услышь:

– Бумагу? Есть на торге и такое диво. Да только серебра за один листок столько просят, что… – Старик махнул в расстройстве рукой.

– Сколько? – заинтересовался.

– Пока серебром весь листок не закроешь, в руки не отдадут! – с торжеством и одновременно с возмущением в голосе отрубил Прохор.

– Сколько? – теперь уже и я возмутился.

Жаль, что не знаю, как эту бумагу сделать. Что-то этакое в голове крутится, но без подробностей. Действительно, жаль. А то ведь и впрямь озолотился бы. Или осеребрился, что вернее.

Сижу в одиночестве у себя в некотором подобии кабинета на первом этаже и думы думаю. Ничего не мешает, над головой в горенке ни одна доска не скрипнет. Сидят тихо дозорные, бдят. И со двора ни звука не доносится. И не потому, что он не пробивается через толстые бревенчатые стены, а потому что там и впрямь тишина. Никто не расслабляется, не бражничает, даже голос никто не повышает. Да и как тут расслабишься, если с улицы то и дело передают о мелькающих вдалеке вооружённых группах.

Обкладывают? Само собой. Вряд ли с целью воспрепятствовать моему свободному передвижению по городу. Момент выбирают, чтобы извести. Ничего не боятся! Не тот это город стал, далеко не тот. Продались бояре литвинам и город продали. Под врага легли. Быстро о том пожалеют, да только поздно будет!

И ведь наверняка знают о жалованной мне Ярославом грамотке! Знают, знают. И всё равно идут против его воли! Не боятся Новгорода.

Уходить пора. Через город не пройдём, не дадут спокойно пройти. А у меня нет желания пробиваться с боем к воротам! Это же кровь лить придётся! Русскую кровь, к слову, не литовскую и не псов-рыцарей.

Стоило ли самому в город соваться? Наверное, нет. Не думал я, что здесь настолько плохо. Надеялся, что забыли уже обо мне в Кроме, да ошибся. Крепки они тут на память. Значит, больше мне в город хода нет. По крайней мере, при нынешних воеводе с посадником. Ну и при этом князе, конечно. А потом видно будет. Главное, заказ готовый забрал! В дальнейшем Прохор готовые изделия сразу в Нарву пересылать станет.

А то, что меня в конце проулка ждут, так это пустяки. Они рассчитывают, что я через город пойду? Ошибаются, ведь есть ещё и река! От дома до воды рукой подать!

Повезло, что усадьба на набережной стоит. Осталось договориться с кем-нибудь о перевозке. Прохора и отправлю договариваться. А сами за это время подготовим груз к транспортировке. Чтобы потом времени не терять.

Кстати о грузе…

Замечательно просто, что мне его на подворье доставили! Сами мы всегда к бою готовы, но несколько сюрпризов дополнительно заготовить не помешает. Что заказам без дела лежать? Вот и проверим их…

К полуночи измученная дневными заботами Рига притихла. Не успокоилась до утра в благополучном сне, а именно настороженно притихла за плотно закрытыми ставнями окон. От страха перед наступившей темнотой.

Перестали стучать подковы по булыжнику мостовых, заснули в денниках уставшие за день лошади, замолк гомон людей на улицах, стихли крики зазывал и мелких лоточников, но им на смену пришли пьяные вопли бражничавших в харчевнях и трактирах крестоносцев. В навалившейся на город вязкой ночной тишине эти вопли было слушать ещё более страшно. Сплошная темнота, которую не могли разогнать редкие в эту пору пятна полыхающих факелов стражи, заставляла неосознанно ёжиться и втягивать голову в плечи. Впрочем, стража на ночных улицах в эту пору была очень редким явлением. Где можно было её встретить? В богатых кварталах, само собой, и никак не в бедных!

Простые горожане были предоставлены сами себе и должны были справляться со всеми бедами своими силами. Мол, сиди дома и не высовывайся! А уж если высунулся не вовремя, так сам и виноват!

Потому-то и пустели улицы города с наступлением ночи. Сидели люди в своих домишках и конурках, тряслись от страха, вслушивались в приближающиеся пьяные вопли и молили Господа, чтобы миновала их беда. Чтобы пришла к соседям, а не к ним. Такая вот она, человеческая сущность.