Дворянин без титула (СИ) - Богдашов Сергей Александрович - Страница 29

При моём появлении сестрица обняла меня за плечи и начала бормотать слова благодарности.

— Ольга Сергеевна, что Вы себе позволяете? — послышался окрик мамани.

У, мымра! Никого, кроме себя не любишь. Так дай хоть детям не растерять братской любви.

— Простите, Александр Сергеевич, за то, что была не сдержана,– покраснела сестра и отступила от меня.

Вот ведь суки, а не родители у Пушкина были. Понятное дело, что согласно этикету девушка до замужества обязана жить с родителями, но это же не значит, что её нужно дрессировать так, что та даже родным не имеет права показать своих чувств. Ладно, с Лёвой всё намного проще — он пацан, с него спроса меньше, но девку определенно замордовали. Не зря она в реальной истории, будучи старой девой, убежала под венец с первым встречным.

— Наденька, нельзя так, — неожиданно вступилась за нас бабушка, — Они брат и сестра.

— Александр Сергеевич, — словно ничего не случилось, продолжила мама, — А можно мне в Санкт-Петербурге то же нечто похожее пошить?

«А хреном по лбу не хочешь за свои выкрутасы?»– подмывало меня ответить. Впрочем, поживём — увидим.

— Сейчас рано загадывать. На Оле сейчас костюм по последней парижской моде, — обтекаемо начал я, и намеренно назвал сестру сокращенным именем, чтобы позлить родительницу, — Я случайно увидел его в свежем французском журнале, попавшемся мне на работе. Думаю, в Санкт-Петербурге у Вас будет больше возможностей изучать модные издания, чем у меня в Коллегии.

Пожелав всем спокойной ночи, я с трудом заставил себя не хлопнуть дверью. Мать сумасбродка и эгоистка, но двери-то здесь при чём?

Хотел было отправиться спать, но решил навестить дядьку.

По местным понятиям Никита шикарно устроился. Хоть и небольшая комнатка, но с дверью и окошком, выходящим во двор. Вместо кровати два больших сундука, на которых лежал набитый тряпками тюфяк. Ну, не на полу и соломе спит человек — уже хорошо.

— Как ты? — заметил я, что дядька проснулся, как только я вошёл, — Ничего не болит? Что отец Иона сказал?

— Как ни странно, а болей никаких нет, — ответил еле слышно Никита. — И немощь чувствую свою. Боюсь, если на ноги встану, так сразу упаду. Игумен, который меня лечил, сказал, что через неделю бегать буду.

— Ты крови много потерял, — пояснил я, — Потому и слаб. Тебе сладкого надо больше пить. Я попрошу Марью Алексеевну, чтобы тебе шиповниковый и крапивный настой давали. При кровопотере хорошо помогает. Яблок бы тебе, но откуда они до спаса. Кислые они ещё.

— Я же в туалет ходить не смогу, — попытался запротестовать дядька,– Я ведь лопну, если много воды пить.

— Вон горшок, — кивнул я на посуду, стоящую в ногах у сундука, — Сподобься в него ходить. Девки вынесут. Бабка им накажет. Негоже под себя гадить.

— Спасибо, барин, — дрожащим голосом ответил Никита.

— Это не мне, а тебе спасибо, за то, что бросился меня защищать,– осадил я дядьку. — Да Марье Алексеевне потом в ноги поклонишься, за доброту. А меня пока не за что благодарить. Никита Тимофеевич, хотел тебя попросить. Ты в курсе, что Пётр Абрамович собирается в Ревель ехать. Если кто спросит, не отрицай, но и сам лишнего никому не трепли. Особенно о том, зачем старик едет. Договорились?

— Конечно, договорились,– кивнул дядька. — Едет себе старый на родину морским воздухом подышать — его дело. Не запрещено. А то, что с племянниками и внуками. Так на то она и молодость, чтобы старых в дороге сопроводить, да компанию им составить.

— Вот и договорились, — улыбнулся я.

Понятливый у меня дядька. Такого ругать язык не повернётся.

К нашей соседке, госпоже Вульф, я наведался по её же приглашению.

Якобы, какой-то подарок неожиданный она мне приготовила, в благодарность за её спасение вместе с детьми.

Заехал, конечно же. Дня через три, когда у меня образовалось свободное время. Не зря же и я к ней Прошку посылал, сам навязываясь на встречу.

Как оказалось, Прасковья Александровна всё ещё надеялась поразить воображение юноши своей вдовьей статью, хотя она уже заново подыскивала себе мужа, и даже, вроде бы нашла. Должен в очередной раз заметить — дама она очень активная, и не только в своих литературных и прочих интересах, а вообще во всём.

Не уверен, смог бы сам Пушкин устоять перед её напором, но для меня, теперешнего, это труда не составило. Подумаешь, перезрелая бухгалтерша пытается впечатлить на корпоративе своего босса, зачастую забыв даже про минимальные нормы приличий. Это я уже не раз в прошлой жизни проходил. И без обид со стороны госпожи Вульф — те дамы из моего мира выглядели на порядок приличней и предпочтительней, чем наша соседка, ныне вдовствующая. А что делать, если к их услугам были опытные массажисты и отличные спортзалы, пластика и средиземноморские курорты. Нашей соседке такое даже в самом сладком эротическом сне не приснится.

Так что, отбросив грязную физиологию в сторону, я постарался перевести нашу встречу на деловые рельсы.

— Прасковья Александровна…

— Александр Сергеевич… — обменялся я с помещицей парой десятков ритуальных фраз приветствия и обязательных вопросов про здоровье, прежде, чем перешёл к сути.

Не сразу. Как мне подсказал мой тульпа Виктор Иванович, я только что в топку отправил стихотворение, довольно известное крайне узким кругам пушкинистов.

Надо же, какая потеря! Стихотворение, про которое практически никто не знал, только что кануло в лету. И всё из-за того, что юный я сегодня уже получил свою порцию женской ласки, даже не стану уточнять от кого, поскольку других источников пока в Михайловском не открыто, и вечно вожделеющего юношу не смогла соблазнить даже опытная милфа.

«Простите, верные дубравы»… Этот стих кто-нибудь знает? Вот и я о том же. Он из неизвестных. Невелика потеря.

— Прасковья Александровна, вы для чего-то желали меня увидеть? — вполне спокойно задал я вопрос, вовсе даже не акцентируя своё юношеское внимание на явно избыточном декольте помещицы, открывающую изрядные виды на грудь, не обременённую никакими бюстгальтерами, в виду их физического отсутствия в этом времени.

— М-м-м… Да! — не смогла скрыть госпожа Вульф своей досады, когда заметила, что я больше интересуюсь выпечкой к чаю, которая её кухарке сегодня удалась на славу, чем её поникшими прелестями.

Надо же, извечное женское оружие и вдруг не сработало против откровенного юнца. Катастрофа?

Если такое впервые произошло, то очень может быть. Но если случай не первый, то у такой женщины, настолько сильной по своему характеру, как Прасковья, уже должен был выработаться иммунитет. На лицо она далеко не красавица, о чём ей прекрасно известно. Фигурка — на троечку с минусом. Живость ума и образованность — уверенные четыре с половиной балла, и они её определяют, как личность, порой заставляя закрывать глаза на всё остальное.

— Я всегда готов вас выслушать крайне внимательно, относясь к вам, как к чуткой и всё понимающей женщине, — окружил я её словесами, от осмысления которых она даже замерла на секунду — другую.

Вот умел это Пушкин… И мне каким-то чудом передалось.

Вроде бы и ничего особенного не сказал, а хозяйке Тригорского в каждом моём слове слышится если ни намёк, то душевный надрыв.

Прасковья Александровна даже пару раз моргала, а потом и вовсе платок к лицу поднесла, жалуясь, будто ей что-то в глаз попало.

Сердце моё замирало в ожидании её реакции, как будто от этого зависела не только сама судьба нашего разговора, а что-то большее. Я понимал, что каждое слово, произнесенное мною, как водоворот, уведёт её мысли в ту глубину, где её чувства и свобода мысли смешивается с суровой реальностью и осознанием опасности. Наконец она шумно выдохнула, а затем медленно вдохнула, закрыв глаза. И в этом вдохе выразилась целая симфония эмоций.

— Да, — прошептала она, — я понимаю, мне нужно… надо… Боже мой, как же всё запутано. Александр Сергеевич, я стала бояться жить! А вы… Как вы их! Я так же хочу! Знаю, что в следующий раз смогу, а не позорно грохнусь в обморок! И у меня дети, а я одна, без мужа или какой-то опоры и защитника! Вы же меня понимаете!