Дворянин без титула (СИ) - Богдашов Сергей Александрович - Страница 31

Зато сейчас старый доволен и сидя у мачты наблюдает, как меня к погружению готовят.

А что с дедом будет-то? Перл для поддержания здоровья я ему на его же земле сделал. Не скажу, что Пётр Абрамович внешне помолодел, но с его слов, чувствует он себя с артефактом значительно лучше, чем полмесяца тому назад. Не желает расставаться с перлом ни на секунду, и для этого заказал себе золотой перстень, в который сразу инсталлировали изумрудного цвета жемчужину. Смотрится, конечно, симпатично, но я такой артефакт в какой-нибудь браслет вставил бы. На мой взгляд, перл здоровья вещь скорее интимная, чем статусная. Зачем его кому-то видеть? Впрочем, не мне старого учить. Я ему артефакт сделал, а он его пускай где угодно носит. Может, от таким образом повод создаёт, чтобы похвастаться лишний раз подарком внука.

Ох, и хлопотное это занятие в водолазный костюм облачаться. В одиночку ни надеть, не снять. Хорошо ещё хоть помощников хватает — Исааковичи своих адъютантов взяли, да и Никита со мной.

Кстати, как и обещал отец Иона, дядька через неделю уже вполне нормально ходил. Более того, игумен специально наведался к нам в Михайловское, чтобы проверить, как зажила рана у Никиты.

— А к вам, Александр Сергеевич, у меня вопросы появились, — после осмотра больного, обратился ко мне настоятель,– Могу я узнать, когда вы церковь последний раз посещали?

Ну и глупые вопросы. Прекрасно ведь знает, что по приезду в Михайловское ни разу в церкви не был. Пришлось выкручиваться:

— Не судите строго, святой отец, но оба раза, когда я собирался в церковь, на разбойников пришлись. Первый раз после их нападения целый день пластом пролежал, а затем наш урядник всех озадачил, и мы с родственниками вторую банду татей уничтожили, и меня опять в беспамятстве везли после боя. Да, посещение церкви я пропустил, но опять же лишь в силу дел богоугодных, и по понятной причине.

И как мне теперь перед игуменом оправдываться, если я в очередной раз не в церковь прибыл, а отбыл в поездку с дедом? Не расскажешь же ему, что кроме меня в холодное море никто из родственников нырять не собирается.

Сегодня только один спуск и всего на десять минут. Именно столько времени я смогу пробыть у затонувшего флейта, а затем подняться на поверхность, не прибегая к остановкам для декомпрессии. В последующем я буду дольше оставаться на дне, и при получасовом пребывании на сорока метрах всплывать придётся более часа, делая при этом все более увеличивающиеся по времени остановки на определенных глубинах.

Таблица декомпрессии была составлена и начерчена мной ещё в Михайловском под бдительным наблюдением Серёги. Кто бы сомневался, что проверена она была тоже лично мной. Правда, это было уже у берегов Эстландии в заливе с прикольным названием Лохусалу. Шестьдесят минут я торчал на каменном дне и медитировал. Поднимался потом, правда, два с лишним часа, но по-другому опыта не наберёшься. Одно дело слушать россказни тульпы, и совсем другой коленкор, когда сам на дне оказываешься. Хотя надо отдать должное Сергею — он многое подсказал, при подготовке к экспедиции.

Кто сказал, что затонувшее судно на дне выглядит величественно, таинственно, красиво и прочий-прочий пафос? Бред какой-то. Как может быть величественен скелет? Как может быть таинственен и красив его пробитый череп, даже если его опустить на дно морское? Корабль должен покорять просторы океана и мчаться по водной глади, а не рассказывать проплывающим мимо рыбам о своей беспомощности перед стихией и глупости своего капитана.

Вот он передо мной памятник человеческого легкомыслия и несовершенства техники. Да, на первый взгляд корпус цел и голые мачты на месте, но как же всё это удручающе выглядит.

Сомнений нет — это и есть флейт «Фрау Мария».

— Пётр Абрамович, ну не лежат на палубе ящики с картинами. А под палубой я не знаю что в ящиках. Я там только это смог достать, — вынул я из проволочной корзины пучок глиняных трубок, горсть стёкол для очков да брусок серого металла.

— Неужто серебро? — судорожно сглотнул Пётр Исаакович.

— Для серебра слишком лёгкий, — взвесил я в руке железяку, — Скорее всего — цинк.

Не скорее всего, а так оно и есть. Я ведь знаю список товара, которым был гружён флейт. И вместе с цинком достал я глиняные курительные трубки, которые во времена Екатерины везли в Россию чаще всего уже заполненные табаком.

— Хорошо. А где тогда, по-твоему, картины? И вообще, расскажи подробнее, что ты успел заметить, — попросил дед.

Если учесть, что корабли постоянно текут и трюм порой нехило затапливает, то логично было бы драгоценный груз расположить повыше от днища. Так что есть какой-то смысл в утверждении деда, что купленная Екатериной коллекция должна быть как можно выше. Но это если следовать логике. На самом же деле кто его знает, как загрузили ящики с картинами. Так что я по второму кругу принялся описывать увиденное мной.

— Борта целые. Бушприт сломан, но фок- и грот-мачты на месте. Перо руля отсутствует впрочем, как и нет гакаборта и юта вплоть до шканцев. Грузовой люк в трюм открыт, но он узкий — через него громоздкие ящики не достать. Люк возле фок-мачты ещё меньше, и он, скорее всего, вход в трюм для такелажа. По крайней мере, канаты я там точно видел. Шкафут, в общем, цел, но около левого борта не хватает досок и видно содержимое трюма. Во всяком случае, верхний ярус груза можно увидеть. На шканцах такая же история. А это, — кивнул я на первые трофеи, — Всё то, до чего я смог дотянуться под палубой. И то пришлось грудью на палубу лечь и начать там руками шарить.

— Александр Сергеевич, — подал голос Павел Исаакович, — А ты точно в Царскосельском лицее учился, а не в Морском корпусе? Шканцы, бушприт, ют. Ты откуда названия частей корабля знаешь? Так описал, что я уже примерно представляю общую картину.

— Даниеля Дефо в Лицее любил читать, — отмазался я, — «Робинзона Крузо» и «Капитана Сингльтона» до дыр зачитал.

Не объяснять же дяде, что вовремя погружения возле меня плавал Серёга в гидрокостюме с аквалангом и объяснял устройство парусника. Откуда взялось оборудование для погружения и связи со мной, я даже не пытался выяснить — всё равно тульпа отбрехался бы.

— Ты говоришь корма в хлам, — вступил в разговор другой дядя, — А сможешь в носовой кубрик попасть и оттуда, что-нибудь приметное достать? Утварь там какую, а ещё лучше рундук чей-нибудь?

— Это тебе ещё зачем? — посмотрел дед на племянника.

— Если будет доказательство, что мы нашли именно «Фрау Марию», то можно их предоставить императору и пусть он снаряжает настоящую экспедицию и сам ныряет за картинами,– невозмутимо объяснил дядя, — а на баке, скорее всего камбуз был, а может и кубрик матросский.

— Вот ты пройдоха, — ухмыльнулся старый, — Вернёмся домой, я тебе кучу фарфора выставлю. И хочешь верь, хочешь нет, но на дне каждой чашки и тарелки будет написано «Фрау Мария». И даже на голландском языке. А ещё голландскую форму всех дворовых заставлю напялить, и на всякой рубахе и штанах заставлю вышить название корабля. Поверишь ты в то, что они с «Фрау Марии»?

— Сомневаюсь, что через передний люк пролезу, — оборвал я зарождающийся спор, — А если и влезу, то только по плечи. Говорю же, канаты около входа — их сухие-то порой не распутаешь, а уж в воде и пытаться нечего. Попробую завтра с кормы к грузовому трюму подобраться.

Оставив над кораблём буй, мы отправились на ближайший островок, чтобы на нём переночевать, а с утра продолжить подводные исследования. А чем мы хуже голландских моряков, которые в течение почти недели откачивали воду с тонущей «Фрау Марии», а по ночам отсыпались на берегу? По крайней мере, о действиях команды после того, как корабль налетел на скалу, капитан корабля в судовом журнале указал. Может быть, он и врал, чтобы показать фрахтовщику, что я, мол, боролся за корабль и груз — лично мне на это фиолетово. Корабль больше никуда не уплывёт, так чего ради болтаться над ним ночью в лодке, если можно нормально поесть и поспать на суше.