Ночной администратор - ле Карре Джон - Страница 39

• Предыдущая
• 39/118
• Следующая

– Если твоя мать застукает нас, она вышвырнет меня на улицу, – предупредил Джонатан.

– Кого это волнует, – прошептала Ивонна, обвиваясь вокруг него. – Я уйду вместе с тобой. – Словно она забыла, что говорила о Томасе и своих планах с ним на будущее.

– Мне еще нужно время, – настаивал он.

– Чтобы получить паспорт?

– Нет, тебя, – улыбнулся он во тьме.

Она не любила расставаний, но не осмеливалась удерживать его долго. Мадам Лятюлип взяла за правило заглядывать к ней в любое время суток.

– Ты еще спишь, cocotte[26]? Как себя чувствуешь? До свадьбы осталось четыре недели, mon p'tit chou[27]. Гуляешь последние денечки.

Однажды мать пришла затемно, когда Джонатан еще лежал в постели Ивонны. Но, к счастью, она не стала зажигать свет.

Они прикатили в мотель в Толерансе в нежно-голубом «понтиаке» Ивонны, и, слава Богу, он настоял, чтобы она вышла из номера раньше него, потому что, подходя к своей машине, еще пропитанная его запахом, она, к ужасу своему, заметила Мими, которая припарковалась чуть поодаль и прямо из машины, рот до ушей, махала ей рукой.

– Tu fais visite au[28] шоу? – прокричала Мими, опустив стекло.

– Угу.

– C'est super, n'est-ce pas? T'as vu[29] платье, короткое, черное? Tres[30] открытое, tres сексуальное?

– Угу.

– Я купила его! Toi aussi faut l'acheter! Pour ton trousseau![31]

Они занимались любовью в пустой гостиной, пока мадам отлучалась в супермаркет, и в чулане под мансардой. Страсть сделала ее безрассудной. Риск действовал на нее как наркотик. Целый день уходил у нее на то, чтобы улучить момент и остаться с ним наедине.

– Когда ты пойдешь к священнику? – спросил он.

– Когда буду готова, – ответила она с игривой серьезностью, напомнившей ему Софи.

Она решила, что готова, уже на следующий день.

Старый кюре Савиньи никогда не разочаровывал Ивонну. С детства она поверяла ему свои заботы, радости и тайны. Когда ее отец набросился на нее с кулаками, старый Савиньи успокоил и утешил ее. Когда мать чуть не свела ее с ума, старый Савиньи снова привел девочку в чувство и добродушно посмеялся вместе с ней над глупой женщиной, время от времени впадающей в слабоумие. Когда Ивонна стала спать с мальчиками, он ни разу не упрекнул ее. Когда она призналась ему, что перестала верить в Бога, кюре опечалился, но девушка продолжала каждое воскресенье посещать его после мессы, на которую больше не являлась, причем прихватывала с собой чего-нибудь от «Бабетты», бутылочку вина или, как на этот раз, виски.

– Bon[32], Ивонна! Садись. Боже мой, ты сияешь, как яблочко! Что это у тебя в руках? Это ведь я должен делать тебе подарки к свадьбе!

Он выпил за ее счастье, откинувшись в кресле, уставившись слезящимися, старыми глазами в бесконечность.

– В Эсперансе мы всегда должны были любить друг друга, – произнес он так, словно находился в церкви, где читал наставления вступающим в брак.

– Я знаю.

– Только вчера каждый из нас был здесь чужестранцем, без семьи, без родины, каждый чуточку боялся прерий и индейцев.

– Я знаю.

– Поэтому мы сплотились. И полюбили друг друга. Это было естественно. И необходимо. И мы посвятили наше согласие Богу. И нашу любовь. Мы стали его детьми посреди пустыни.

– Я знаю, – еще раз повторила Ивонна, жалея, что пришла к нему сегодня.

– И вот мы стали добропорядочными гражданами нашей страны. И горожанами Эсперанса. Эсперанс повзрослел. Это замечательно, это прекрасно, это по-христиански. Но это скучно. Как Томас?

– Томас великолепен. – Она потянулась к сумочке.

– Но когда же ты приведешь его ко мне? Ты не позволяешь ему приехать в Эсперанс из-за своей матушки, но пора уже подвергнуть его испытанию огнем! Тест на несгораемость. – Они вместе посмеялись. У Савиньи порой бывали такие прозрения, за которые Ивонна его и любила. – Надо здорово постараться, чтобы заарканить такую девушку, как ты. Он полон страсти? Влюблен по уши? Пишет по три раза на дню?

– Томас сама забывчивость.

Они снова посмеялись, причем добрый кюре повторял вслух «забывчивость» и качал головой. Ивонна открыла сумочку и извлекла оттуда две фотографии, завернутые в целлофан. Она протянула одну из них кюре. После чего подала ему очки в металлической оправе, лежавшие на столе. И терпеливо дожидалась, пока он не рассмотрит ее как следует.

– Это Томас? Бог мой, да он классный парень! Почему ты раньше не сказала? Забывчивость? Сила? Твоя матушка должна бы припасть к ногам такого человека!

Не переставая восхищаться Джонатаном, кюре наклонил фотографию так, чтобы на нее лучше падал свет.

– Я хочу вытащить его куда-нибудь в наш медовый месяц, сюрпризом, – объяснила Ивонна. – Но у него нет паспорта, и я хочу вручить ему его прямо у алтаря.

Старик уже шарил по карманам в поисках авторучки. Авторучка была у Ивонны наготове. Перевернув обе фотографии лицом вниз и пододвинув их к священнику, она смотрела, как тот медленно, как ребенок, выводит свою подпись – сначала на одной, потом на другой (подпись церковного чина, которому законами Квебека дано право сочетать людей браком). Она снова открыла сумочку и извлекла на этот раз незаполненный бланк ходатайства «Formile A pour les personnes de 16 ans et plus»[33] и показала то место, где он должен был еще раз расписаться теперь уже в качестве свидетеля, лично знакомого с просителем.

– Но сколько же времени я его знаю? Я же его, негодника, ни разу не видел!

– Пишите – всю жизнь, – подбодрила Ивонна, наблюдая, как он выводит «la vie entiere»[34].

«Том, – ликуя, телеграфировала она в тот же вечер. – Церкви нужно твое свидетельство о рождении. Пришли срочно на адрес „Бабетты“. Люби меня крепко. Ивонна».

Когда Джонатан тихонько поскребся в ее дверь, она притворилась спящей и не отозвалась. Но когда он подошел к ее кровати, она вскочила и еще более пылко, чем когда-либо, обхватила его руками. «Я сделала, – взахлеб шептала она. – Получилось! У тебя будет паспорт».

Вскоре после этого в непоздний час мадам Лятюлип позвонила громадному комиссару полиции и напросилась на аудиенцию в его роскошном офисе. Она была в розовато-лиловом, который, по-видимому, должен был означать тихую скорбь.

– Анжелика. – Комиссар пододвинул ей кресло. – Дорогая. Всегда рад тебя видеть.

Как и кюре, комиссар полиции был уже в продвинутых летах. Фотографии, развешанные на стенах, изображали его в лучшие годы: там он в шубе правил собачьей упряжкой, там на коне скакал через прерии в погоне за преступником. Но теперь он смотрелся пародией на былого героя. Дряблые складки скрывали некогда мужественный подбородок. А лоснящееся брюшко больше походило на футбольный мяч, которому тесно в кожаной оболочке.

– Кто-то из твоих девочек опять впутался в историю? – спросил он с понимающей улыбкой.

– Благодарю, Луи, насколько я знаю, пока нет.

– Тогда, значит, кто-то запустил руку в твою кассу.

– Нет, Луи, благодарю, наши счета в порядке.

Комиссар уловил ее угрожающий тон и приготовился защищаться.

– Рад слышать, рад слышать, Анжелика. А то в последнее время отбою нет от таких историй. Не то что раньше. Un p'tit[35] глоточек?

– Спасибо, Луи, я не по частному делу. Я хочу, чтобы ты занялся молодым человеком, которого Андрэ нанял в гостиницу на работу.

• Предыдущая
• 39/118
• Следующая