Безжалостное обольщение - Фэйзер Джейн - Страница 21

• Предыдущая
• 21/94
• Следующая

— Да, ты прав. В отчаяние папа не придет. Скорее всего отошлет меня в монастырь и вычеркнет из своей жизни.

Заразительный громкий смех вдруг прокатился по комнате. Женевьева в изумлении подняла голову. Бирюзовые глаза теперь выражали явное удовольствие:

— Это было бы страшным бедствием для тебя и для урсулинок. Так что подобное развитие событий следует предотвратить любой ценой. Монашка! — Смех на время сделал Доминика менее суровым, плечи его тряслись, он смотрел на Женевьеву, откинувшуюся на подушках, на водопад золотистых волос, разметавшихся по ним, на ее желто-карие глаза, сверкавшие негодованием. — Нет… О нет… мы решительно не должны допустить этого!

— Перестань смеяться! — сердито потребовала Женевьева. — Мне не нравится, когда надо мной издеваются.

— Тогда не надо рисовать мне столь восхитительно абсурдные картинки, — притворно-извиняющимся тоном возразил Доминик, возвращаясь к столу и снова наливая себе бренди. — Надо вернуть тебя домой так, чтобы никто ничего не узнал.

— А что же ты будешь делать с бухтой? — упорствовала Женевьева. — Не можешь же ты по-прежнему рассчитывать на Элизу.

— Почему бы и нет? — любезно поинтересовался он. — Уверяю тебя, теперь, зная истинную природу твоей заинтересованности, я сумею с легкостью обойти все твои рогатки.

В этом Женевьева не сомневалась. Увы, больше ей не предоставится возможности спасти Элизу от капкана.

— Мне остается лишь рассказать ей правду, — упрямо сказала она. — Николас, может быть, и трус, но, думаю, в сложившейся ситуации подтвердит мой рассказ.

Бирюзовые глаза зловеще потемнели.

— А почему Элиза должна тебе верить? Ведь история получилась вполне фантастической, не так ли? К тому же у твоей сестрицы, похоже, маловато здравого смысла, да и какого бы то ни было другого тоже.

Неприкрытое презрение к Элизе, прозвучавшее в его голосе, вызвало у Женевьевы желание возразить, но она не могла отрицать правоту Делакруа. Некоторое время они молчали, наконец Доминик сказал:

— Дело в том, что я решил отказаться от прежнего плана, поэтому можешь успокоиться насчет своей драгоценной сестрицы.

— А почему бы тебе просто не взять то, что тебе нужно? — спросила Женевьева. — С озера плантация открыта любому взгляду, но внутри есть глубокая бухта, которой не видно с озера и куда никто никогда не заплывает, насколько мне известно, потому что ее окружают болота. Не знаю, как кто-нибудь смог бы узнать, что ты там. Тебя могут увидеть только летом, когда семья выезжает на отдых и папа объезжает свои владения. Но я успею предупредить тебя о надвигающейся опасности… — под его буравящим взглядом голос Женевьевы становился все тише и наконец замер совсем.

— Эта бухта… Как я ее найду? — Доминик подошел к секретеру и положил перед собой бумагу и перо.

— Я могу тебе показать, — робко предложила Женевьева, глядя ему в спину и не понимая, что он там пишет. — Туда можно добраться только по воде, но если ты возьмешь меня на корабль…

— А как ты объяснишь свое отсутствие в течение нескольких дней? — продолжая что-то писать, перебил ее Доминик.

— Не смейся, но я время от времени провожу несколько дней в монастыре, изучая с матерью-настоятельницей латынь и высшую математику. — Женевьева замолчала, потому что Делакруа резко повернулся и удивленно посмотрел на нее, подняв брови, затем кивнул и вернулся к своим бумагам. — Никто, не станет меня искать, если я скажу, что еду на пару дней в монастырь.

Доминик ответил не сразу. Он перечитал только что написанное, потом присыпал листок песком для просушки чернил, встал и направился к двери. Сайлас появился, не успело еще отзвучать эхо хозяйского призыва, и замер на пороге, ожидая распоряжений.

— Отвези это в дом Латура, — сказал он, вручая послание слуге. — Отдай лично в руки Николасу Сен-Дени. Никто другой этого видеть не должен, понял?

— Да, месье, — кивнул Сайлас. — Я вам сегодня еще понадоблюсь?

— Нет. Разбудишь меня на рассвете. — Матрос-слуга удалился, а Доминик подошел к кровати, и в его глазах читалось намерение, от которого Женевьева затрепетала. — Если ты сыта, полагаю, настало время продолжить обучение. Перевернем первую страницу и двинемся дальше.

Рука с длинными пальцами взялась за край простыни, которую она судорожно натянула до самой шеи, и начала медленно отдергивать ее, дюйм за дюймом обнажая Женевьеву. Та почувствовала, как быстрее забилось ее сердце. Глаза сосредоточились на замысловатом кольце-печатке, мерцавшем на его пальце, которым он легко, словно перышком, проводил по ее животу.

— Что ты написал Николасу? Ты… ты согласен с моим планом? — Слова беспомощно бились о ее губы, она тщетно пыталась взять себя в руки и сосредоточиться.

— Запомни: никогда нельзя смешивать дело с удовольствием, моя Женевьева, — тихо сказал Доминик менторским тоном, склоняясь в поцелуе над ее животом. — А также запомни, что нужно научиться быть хоть немного терпеливой. Я скажу тебе все, что сочту нужным, и только тогда, когда сочту нужным.

Женевьева, разумеется, самонадеянно поспорила бы с ним, если бы могла, если бы именно это было для нее важно в данный момент. Может быть, другая Женевьева в той, прежней своей жизни так и поступила бы, но второй «урок» потребовал полной отдачи. Ведь теперь ей надо было не просто принимать, но и отдавать, дарить наслаждение за наслаждение. Это отнимало все ее силы. Она скользила пальцами по восхитительным изгибам, мягким и твердым выпуклостям его тела, превратившегося в ее собственную возбуждающую игрушку, и интимные открытия, которые она делала, давали всему ее существу неведомую прежде силу дарить наслаждение.

Новая Женевьева Латур, в конце концов заснувшая в объятиях капера на постели его любовницы-квартеронки, далеко продвинулась в тот день по тропе любви и теперь лишь отдаленно напоминала ту девочку, которая всего лишь несколько часов назад отчаянно выступила в свой крестовый поход.

Аромат крепкого кофе защекотал ноздри Женевьевы. Она тревожно оглядела незнакомую обстановку. Комната все еще была погружена в темноту, которую слегка рассеивал свет масляной лампы на каминной доске.

— Доброе утро, Женевьева, — услышала она рядом. Голос звучал по-деловому и совершенно не соответствовал ошеломляющим, странным ощущениям, которые она испытывала от прикосновения прохладных простыней и тепла лежащего рядом тела, такого же обнаженного, как и ее собственное.

— Уже утро? — спросила она, оттягивая момент, когда придется посмотреть на него. — Еще так темно…

— Очень раннее утро, — уточнил Доминик. — Позволь привлечь твое внимание к подносу у изголовья. Если ты выпьешь кофе, мы оба сможем более или менее трезво взглянуть в лицо новому дню.

Женевьева медленно села, нервно натянув на грудь простыню, и затуманенным взором посмотрела на сервировочный столик рядом с кроватью. На нем стоял поднос, накрытый льняной салфеткой. Из серебряных кофейника и молочника поднимались струйки пара. От корзинки с горячими воздушными булочками шел соблазнительный аромат свежевыпеченной сдобы.

Наклонившись над изголовьем кровати, Доминик с улыбкой наблюдал, как она наливает горячее молоко в широкую чашку, а потом добавляет крепкий черный кофе. Она занималась этим обыкновенным делом с таким усердием, что даже высунула кончик языка. Впрочем, наливать кофе с молоком для мужчины, который тебя похитил… едва ли можно назвать обычным делом.

— Спасибо. — Делакруа принял из ее рук чашку с вежливой улыбкой.

Женевьева налила кофе себе и с изысканной галантностью протянула Доминику корзинку с булочками. Он с такой же галантностью отказался, а она с удовольствием взяла одну. Сосредоточенность на еде давала возможность оттянуть разговор. Ведь Женевьева понятия не имела, о чем принято говорить в подобной ситуации. Нужно спросить партнера, хорошо ли он спал? Или вежливо поинтересоваться его планами на предстоящий день? Или рассказать о собственных?

• Предыдущая
• 21/94
• Следующая