Голому рубашка. Истории о кино и для кино - Эйрамджан Анатолий - Страница 6

Чулюкин ответил мне (а в моем лице всем, кто задавался этим вопросом) очень твердо, что мы — кинематографисты, а не работники торговли, и не стоит об этом забывать: что джинсы и жвачка не должны заслонять нам важнейшее из искусств, и вообще нам выпал шанс прикоснуться к одному из самых известных в мире фестивалей и этот шанс для нас, для кинематографистов, должен быть дороже денег. Так что разговор на эту тему он считает законченным и вся группа должна стопроцентно явиться на фестивальные просмотры. После такого заявления мы поняли, что мысли о продаже билетов стоит забыть.

Еще в Москве нас предупредили, что на фестивальные просмотры надо приходить обязательно в галстуках-бабочках. У всех такие бабочки уже были, правда, ни смокингов, ни даже вечерних костюмов многие из нас с собой не взяли, так что я, например, пришел на просмотр в куртке, и огромной зеленого цвета бабочке, купленной в галантерейном магазине напротив Центрального телеграфа в Москве — больше нигде такого типа галстуков я не нашел. В таких же зеленых бабочках было еще несколько членов нашей группы. Мы заняли целый ряд в амфитеатре фестивального дворца, выполненного в виде огромного съемочного павильона (уже ради этого стоило прийти на просмотр), в середине ряда сидели Чулюкин и переводчица, которую выделили нам для просмотра фильма.

Начался фильм. Это было какое-то заумное кино, муторное, с длинными диалогами, абсолютно непонятное, и наши, сидящие с краев, то и дело просили передать переводчице вопросы, типа: «Что он сказал?» или «А что она ответила?». И так по нашему ряду постоянно проходила волна вопросов-ответов, громкий шепот, возня. Вскоре выяснилось, что наш ряд стал беспокоить зрителей, сидящих впереди и сзади. Какие-то старушки в буклях, потеряв терпение, стали возмущенно шикать на нас, и когда в финале зажегся свет, все смотрели на нас, как на каких-то диких, непонятно как попавших сюда людей. Мне казалось, что особый ужас у старушек вызывали наши огромные зеленые бабочки.

После этого просмотра, не убоявшись даже грозного предупреждения Чулюкина, мы (несколько относительно молодых и неизвестных кинематографистов, включая оператора-ветерана из Литвы, сразу примкнувшего к нам еще в Париже) пошли в кассы Дворца и продали наши билеты по своей цене. У нас их буквально выхватили из рук. Следующий просмотр должен был быть через день, и мы, получив за билеты деньги, стали опять ходить по магазинам и пить фанту и кока-колу. А на следующий день ко мне подошел Чулюкин и отведя в сторону, сказал:

— Толь, ты не можешь продать наши билеты (а он был в поездке с женой.) Нас пригласили в гости, жаль, если билеты пропадут.

— Нет проблем, — сказал я.

— Меня устроит даже если за полцены, — сказал Чулюкин.

— Что вы! — отмахнулся я. — За свою цену вырывают из рук!

— Ну, я на тебя надеюсь, — дружески похлопал он меня по плечу, пропустив мимо ушей мою реплику про «вырывают из рук».

Билеты Чулюкина я продал и, как выяснилось потом, на втором фестивальном просмотре не было ни одного члена нашей группы. Трезвый расчет победил. А я на вырученные деньги купил в Каннах очень дорогой диск «Стар-систерс», только что вышедший, который я ни за что бы не смог купить, если б не эти неожиданно свалившиеся деньги от продажи билетов. К тому же теперь этот виниловый диск стал еще и сувениром и напоминает мне о фестивале в Каннах.

Подумал и решил, что стоит дописать о том, что произошло с нами после того памятного фестивального каннского просмотра.

Когда мы выходили из зала, я предложил нашей уже сложившейся после просмотра порнофильма в Париже небольшой компании переждать (как делали слушатели Высших сценарных курсов во время фестиваля в Москве) в туалете антракт между сеансами, а потом явиться в зал и посмотреть следующий фильм. В тот день в Каннах это был какой-то нашумевший американский блокбастер. Вся компания сразу же согласилась, включая ветерана-оператора из Литвы. Мы спустились в туалет каннского фестивального Дворца и сразу поняли, что отсидеться здесь не удастся: туалет был под наблюдением пожилого мсье, который сразу же стал предлагать нам полотенца, мыло, дезодоранты, надеясь получить чаевые.

Нам пришлось уйти от этого назойливого человека и искать другой способ переждать антракт. Ветеран войны из Литвы обнаружил вдруг вход в длинный коридор, ведущий неизвестно куда. Коридор оказался очень длинным, скорее всего, это был туннель, но мы все же продолжали идти по нему, считая, что все равно нам надо тянуть время. Коридор привел нас к лестнице, мы поднялись по ней, открыли дверь, попали в огромный зал и буквально обалдели от зрелища, которое увидели: в зале были сливки фестиваля — мы узнавали известных актеров, актрис: дамы были в вечерних платьях, мужчины в смокингах, по залу ходили официанты и разносили шампанское. Сознавая, что хотя мы и в галстуках-бабочках, но все равно резко отличаемся от всей этой публики, мы сели за стоящий в самом дальнем углу столик и оттуда наблюдали за этим праздником жизни. Ветеран из Литвы (в войну он был разведчиком) первый пришел в себя, уверенно подошел к официанту и взял с подноса два фужера с шампанским. Когда кто-то из наших попросил у него второй бокал, ветеран сказал:

Я взял для себя. Идите, никто вас не прогонит, берите, сколько хотите. Это Европа!

Мы потянулись за шампанским и скоро уже сидели за своим столом, заставленным фужерами и крошечными бутербродами. Один из нас, фотограф из «Советского экрана», вдруг вскочил с радостным воплем:

Здесь Капралов! Я его снимал!

И бросился к известному киноведу, корреспонденту «Правды» на фестивале. Вскоре он вернулся и сообщил нам.

— Я рассказал Георгию Александровичу, как мы сюда попали и он посоветовал немедленно ретироваться отсюда. Говорит, может выйти большой скандал. Его самого пропустили сюда на пять минут только потому, что здесь его почтовый бокс — он зашел забрать срочную почту.

Мы решили, что вызывать скандал на Каннском фестивале никому из нас не нужно, и потянулись к выходу, надеясь, что крепкие мужчины, стоящие в дверях, не должны нам помешать выйти из помещения. Охранники не задали нам никаких вопросов, только удивленно посмотрели на наши галстуки-бабочки и непарадные куртки.

Оказалось, по туннелю мы прошли под набережной Круазет и попали в отель «Карлтон», где проходило какое-то мероприятие в рамках фестиваля. Выйдя на набережную мы с удовольствием вдохнули свежий морской воздух и только теперь почувствовали, что находились все же под большим нервным напряжением все это время.

— Ребята, посмотрите, какую я пепельницу спиздил на память! — сказал оператор из Литвы и показал нам шикарную пепельницу с монограммой отеля «Карлтон».

Мы все дружно ему позавидовали. Что тут поделаешь — славное боевое прошлое, военный опыт и в мирной жизни могут пригодиться. Особенно за границей.

Прошло пять лет моего проживания в США по грин-кард и настало время сдавать экзамен на гражданина США. Нужно было быть готовым ответить на более чем сто вопросов по истории США и политическому укладу страны, проявить знание конституции и важнейших законов, принятых отцами-основателями: не забыть про Декларацию независимости, уметь более-менее правильно написать какое-нибудь предложение и сносно говорить на английском.

Я не совсем был уверен в своей теперешней памяти: смогу ли я запомнить на английском ответы на сложные вопросы экзамена (ответы все у меня были), с английским тоже у меня дела обстояли плохо — язык, так нравившийся мне в устах исполнителей джаза в бытовом применении показался очень неповоротливым и нелогичным. В этой связи мне часто вспоминается такой анекдот: «Гиви, ты помидор любишь?». На что Гиви отвечает: «Если кушать — да, а так — нет». Вот и у меня так с английским: если слушать — да, а так — нет. А насчет правописания, здесь я — ярый противник создания одного звука с помощью двух-трех и даже четырех букв. Проще и разумней, на мой взгляд, было ввести в алфавит новые три-четыре буквы, дающие искомые звуки и упрощающие чтение и написание слов. В результате, я уверен, повысилась бы общая грамотность, да и новым эмигрантам легче было бы читать и писать на английском.