Считаю до трех! - Алмазов Борис Александрович - Страница 15

• Предыдущая
• 15/36
• Следующая

— Эх вы! — сказал мужик в зелёной шляпе, помогая старику поднять доски на машину. — Ещё спохватитесь.

— Это искусство! Народное искусство, — сказал директор и сам стал отрывать третий наличник.

— Да ладно! — сказал дед Клава. — Чего уж теперь. Ломай!

Трактора натянули тросы, изба накренилась ещё больше, крыша поползла в сторону, и вдруг разом, как картонный домик, всё повалилось и стало раскатываться по брёвнышкам. Туча пыли взвилась над горой обломков и щепок.

Ошалелый кот выскочил неизвестно откуда и взлетел на дерево.

— Во! — закричал Катин братишка. — Лазер! Лазер! Слезай! Не бойся! — Он с другими малышами, что приехали посмотреть, как будут сносить деревню, стал сманивать кота. Лёшка тоже было пошёл с ними, но оглянулся, увидел старика Клавдия и остался.

Дед стоял на бугорке и смотрел на то место, где прежде стояла его изба.

Ветер надувал парусом его белую рубаху, подпоясанную узеньким ремешком, вздымал редкие волосы. Бабушка Настя подошла к нему и потянула за рукав, и они пошли прочь, к автобусу, который стоял на дороге.

Старик Клавдий всё оглядывался, спотыкался и оглядывался на то место, где два бульдозера сгребали в кострище трухлявые брёвна.

— Руки вверх! — закричал Катин братишка. Он вытащил из горы мусора какую-то латунную штуку.

— Смотри ты! — сказал мужик в шляпе. — Кран! От самовара! Ишь ты! — Он судорожно дёрнул кадыком. — Эй, пацан. Ну-ка, покажи…

— Ага, — спрятал за спину руку мальчишка.

— Покажи! — сказал Кусков.

У мужика было такое выражение лица, словно он увидел давнего знакомого.

— Вот тебе раз, — сказал он, качая на руке старинный кран от самовара. Кто самовара не видел, тот бы, наверное, и не сообразил, что эта латунная болванка с прорезью — кран. А вот на самой головке её сидел кружевной, весь прорезанный петух. — Эх! — вздохнул он. — Тут ещё свисток был, когда чай разливали, свистел.

Большая мозолистая рука мужчины заметно дрожала.

— Слушай, — сказал он Катерининому брату, — сменяемся? Я тебе вот ножик… Тут два лезвия. — Он стал шарить в карманах.

— Бизнес! — сказал Лёшка. — Меняйся!

Мальчишка вдруг посерьёзнел и сказал:

— Мне папа меняться не велит. — Он жадно глянул на ножик и вздохнул. — Так берите, я же эту штуковину не покупал, а нашёл. Значит, она не моя…

Первый раз в жизни Лёшка Кусков своими глазами видел, чтобы кто-то отказывался от обмена.

— Чей же ты будешь? — наклонился к нему мужик. — Не Хвоста ли сын?

— Какого ещё Хвоста? — надулся мальчишка. — Я Стамиков Федя.

— Которых Стамиковых? Сапожника, что ли, внук? Или тётки Пантелевны, которая на угоре жила…

— Не! — сказал Федя. — Пантелевна давно в город уехала. Я Сергея Степановича сын.

— Я и говорю — Хвоста.

Мужик пояснил:

— Мы ж вместе в школу бегали. Он коню хвост на леску отрезал, вот его Хвостом и прозвали.

Мужик сел, вытащил из кармана пачку папирос, судорожно закурил.

— Ходи сюда!

Федька подошёл.

— Маму у тебя не Любой ли звать?

— Тётей Любой! — кивнул мальчишка.

— Вон, значит, как! — сказал мужик. — Я и то гляжу, похож ты на Любу. И на Хвоста похож. Ай да Серёга…

— Дяденька, — спросил Федька, — вы-то чьих будете?

— Я дальний! — потупился мужик. — Вот вишь, как успел: всё ж застал последнюю избу в деревне. А мог приехать на день позже и места бы не нашёл. Свободное дело.

Он достал из кармана белый платок и, как величайшую ценность, завернул в него кран с петухом.

— Вот! — сказал он Лёшке. — Мыкаешься по свету… Всё счастье ловишь, а и не заметишь, как от родного дома один самоварный кран останется. Вот так-то…

Ногти на руках у него были круглые, крепкие, некоторые отбиты.

«Строитель», — решил Лёшка.

— Где оно, счастье-то? Всё раньше думал — в заморских землях. А оно вот где! Спохватишься потом, а уж возвращаться-то некуда.

— Вы в посёлок поезжайте! — сказал Кусков.

— Хе! — усмехнулся горько мужик. — Да я в таком же посёлке живу! Посёлки-то, милый, все одинаковые, а вот деревни такой больше во всём свете не было… Это я тебе точно говорю, уж я-то повидал всякие края на своём веку…

— Что ж, — сказал Вадим. Он стоял рядом и слышал весь разговор. — Что ж, люди по этим посёлкам скучать не будут?

— Отчего ж, — сказал мужик, докуривая. — Будут и по ним скучать. И они тоже кому-то будут родина. Только не скоро это ещё будет. Мне бабушка моя сказывала: домовой живёт в доме. Человек из дому уходит, домовой в одиночестве скучает, вот человека домой и тянет… А домовые, слышь, тоска по дому, — он задавил окурок о ладонь, и Кусков подивился, как он руку не обжёг, — домовые в посёлках ещё не завелись… Вот так-то. А ножик возьми! — сказал мужик Федьке. — Это я тебе дарю на память о нашей деревне…

Он встал и пошёл к автобусу, куда садились приехавшие смотреть, как будут ломать деревню.

— Федя! — кричала какая-то женщина из кабины грузовика. — Домой поехали! Мать зовёт.

— А костёр? — расстроился мальчишка.

— Потом посмотришь. На той неделе Глинянку ломать будут.

— До свидания, — крикнул мальчишка Кускову и Вадиму, — приходите в гости. Мы на пятом этаже живём теперя! У нас из окна далеко видно.

Фырчали, отъезжая, грузовики, гремели бульдозеры. Школьники помогали грузить на самосвалы яблони, которые экскаватор вынимал прямо с землёй.

— Пойдём! — сказал Вадим. — Мы в лесную избушку перебираемся.

Все их вещи уже лежали на телеге. Незнакомый старик поправлял на лошади упряжь.

— Тронулись, что ли? — спросил он, впрыгивая на передок.

Кусков уселся сзади с Вадимом, телега тронулась и скоро въехала в лес.

— Не сказал чьих? — спросил вдруг возница.

— Что вы говорите? — переспросил Вадим.

— Ну этот, в шляпе, фамилию свою не сказал? — спросил старик.

— Нет.

— Вот я и гадаю: чей он? Да разве угадаешь. Ну! — крикнул он, сбивая с крупа лошади слепня. — Много их отсюда за счастьем поехало…

Телега раскачивалась, прыгая по корням, что густо пересекали дорогу.

— Да! — вздохнул вдруг Вадим каким-то своим мыслям. — И остался один кран с петухом, да и тот сломанный…

Часа через два они заехали в такую глухомань, что удивительно было, как это лошадь ухитряется тащить телегу: дорога совсем исчезла. Кускову то и дело приходилось наклоняться, защищаясь от ветвей. Вадим лёг на дно телеги.

Охотничья избушка вывернулась откуда-то сбоку. Она стояла на самом краю леса. Сразу за ней начиналось кое-где утыканное кривыми сосенками и чахлыми берёзками болото.

Лёшка даже не сразу догадался, что это избушка. Она так вросла в землю, что больше походила на землянку или погреб. На крыше её густо росла трава и даже кусты. Внутрь свет шёл от двери, окон не было. Вдоль стен тянулись нары, в углу была навалена груда камней.

— Это вёшала! — показал старик на колышки, вбитые в стену. — Одёжу сушить! Над очагом, значит.

— А готовить где? — спросил Кусков, понимая, что это, наверное, его обязанность.

— Готовить на улице. На костре. Здесь дымно.

— Не могли печку сложить! — буркнул Лёшка.

— Могли, да не стали! — значительно сказал старик и уехал.

Тишина навалилась на Кускова, точно они с Вадимом остались вдруг на необитаемом острове. Вроде только что гудели машины, валились старые избы, грохотали бульдозеры, а теперь будто и не было ничего, будто это был сон.

Лёшка собрал для костра хворост и, когда вновь вошёл в избушку, чтобы взять консервы, увидел, что Вадим по всем нарам разложил свои наброски и рассматривает их.

— Сколько я в технике растерял за эти годы! — сказал он, ни к кому не обращаясь. — С другой стороны, кому это нужно? Вот видишь! Видишь, Альберт! — повторил он, небрежно сгребая наброски в папку. — Я как старая полковая лошадь, заслышавшая голос трубы! Начал наброски просто так, вернее, для иных, отличных от рисования целей, а вот теперь не могу остановиться… Ну ладно, — сказал он, переобуваясь в болотные сапоги, — я пойду поброжу вокруг, а ты не отходи от избушки — заблудишься!

• Предыдущая
• 15/36
• Следующая