Считаю до трех! - Алмазов Борис Александрович - Страница 33

• Предыдущая
• 33/36
• Следующая

— И в инфракрасных, и в рентгеновских… — подтверждает реставратор. — Теперь даже ещё один метод появился. — Он так увлекается рассказом, что не замечает, как сыплет себе в стакан шестую ложку сахарного песку. — Вы представляете, этот метод реставрация позаимствовала у глазных хирургов: подклеиваем отставший слой живописи с помощью лазера!

— Знаю! — говорит Петька. — Знаю! Это потрясающе. Я в программе «Здоровье» по телевизору видел… Есть такая болезнь: сетчатка от глаза отслаивается, человек видеть перестаёт, а лазер наведут — и отставший слой обратно прикипает… Главное дело, человек во время операции ничего не чувствует! Потрясающе…

Катя смотрит на Петьку восторженными глазами. Лёшке это хорошо видно.

— А можно без всякого лазера! — говорит он. — Можно проще!

Все поворачиваются к нему.

— Можно на картину положить тонкую тряпку и водить горячим утюгом, как брюки гладят! И всё на место приварится!

— Во сказал! — смеётся Петька. — От горячего утюга вся краска на холсте пузырями пойдёт! Ты что!

— Так надо же с умом…

— Да хоть как, ты подумай. — Петька горячится и чуть не роняет стакан. — Ты подумай… Краска же прилипает к тряпке, а не к холсту! Я читал про Леонардо да Винчи: он один раз хотел фреску на стене высушить с помощью огня — так у него вся краска сползла!

— Николай Александрович, — спрашивает Лёшка, чтобы положить конец этому спору, потому что сейчас Столбов добудет из своей памяти такое количество информации, что потрясёт Катю до обморока. — Николай Александрович, есть такой способ реставрации?

— Что-то я не слышал… — задумчиво говорит мастер. — Что же можно таким способом получить?

— Видал! — торжествует Петька. — Нет такого способа.

— Может, и есть, — говорит Катя, — просто Николай Александрович про него не слышал. Не может же человек всё знать.

«Что она меня всё время защищает! — думает Лёшка. — Что я, маленький!»

— Кракеллюры! Кракеллюры! — хлопает себя по лбу реставратор. — Так можно сделать кракеллюры!

— Ну! Кто был прав? — говорит Лёшка. — Есть такой способ! Вот видите.

— Есть! — соглашается Николай Александрович. — Это — изготовление подделок.

— Каких таких подделок? — У Петьки даже уши вспыхнули от любопытства, как два светофора, когда проезд закрыт.

— Это способ «старения картины». Ну, скажем, автор подделки изготовил живописное полотно, полностью скопировав манеру старого мастера… Так что не отличишь… Но ведь должен быть старый холст, повреждения… Старый холст можно найти. С какой-нибудь малозначащей старой картины живопись соскрести и на этом холсте работать. Но ведь и живопись должна быть испорчена временем!

Николай Александрович ходит по комнате, машет руками, и большая тень его мечется по стенам.

— Должны быть кракеллюры — маленькие трещины в живописном слое! Вот их-то и можно получить с помощью утюга… А для реставрации утюг не годится! — Он ещё говорит что-то, Петька опять выспрашивает подробности, словно сам задумал изготовить поддельный шедевр.

Лёшка не слышит.

«Вон что это было! Фальшивка. Вадим делал фальшивку! — Ему становится ясно, почему в той громадной комнате висели такие странные картины: Вадим руку набивал. — Вот тебе и «Одинокий путник, несущий свет»! Вот это да! Вадим всё равно что фальшивомонетчик».

Лёшка вытирает вспотевший лоб.

«А я-то считал его замечательным человеком! Я хотел быть его другом!» Лёшке стыдно: он мечтал как о самом великом счастье, что Вадим его старший брат или отец.

— Вор! Обманщик! Жулик! Вор и жулик! — шепчет мальчишка.

Он поворачивается к стене и закусывает подушку, чтобы не зареветь.

Как только Лёшка поправился, они с отчимом собрались домой. В одно прекрасное утро они вынесли свои нехитрые пожитки на улицу и стали прощаться со всеми, кто пришёл их провожать. Народу набралось много: студенты из экспедиции, ребятишки, взрослые, те, что не были на работе.

— Нужно пойти с директором попрощаться! — сказал Иван Иванович. — Золотой мужик.

— Он в мастерской выставку убирает, ну этого, который хотел крепость обворовать… — Катин братишка побежал за ними в подвал, где Вадим когда-то окантовывал и готовил к экспозиции свои работы.

— Вот тебе и выставка! — сказал начальник, пожимая руку отчиму и, совсем как взрослому, Лёшке. — М-м-м-может, оставим рисунки у себя? Р-р-разберутся там в суде, что да как… Уж очень рисунки хорошие…

— Лучший был ученик в художественной школе, да, пожалуй, и в Академии был не из последних… — вздохнул Николай Александрович. Он принимал рисунки и аккуратно раскладывал их в папки. — Вы не беспокойтесь, у меня всё будет в целости-сохранности…

— Долго сохранять придётся! — невесело засмеялся старик гончар. Он явился сюда из своей мастерской как был, босиком, только фартук, измазанный глиной, снял. — За такие дела ему намотают будь здоров…

— И следует, — сказал кто-то.

— Н-н-ничего ему не б-будет. К-крепость не была взята под охрану…

— С умом работал! — подтвердил гончар. — Прокурор умысел поймёт — ещё больше срок навесит…

— Ах, Вадик, Вадик… — вздохнул Николай Александрович, перелистывая рисунки, и перед Лёшкой опять промелькнули мужик в зелёной шляпе с петухом на голове и портреты Антипы, деда Клавы, бабушки Насти, Кати, Петьки… — Какой был мальчик одарённый, — вздохнул реставратор, — а вот поди ж ты… На такое пошёл…

— Не сразу небось.

Гончар вынул изо рта вечный окурок и затушил его о ладонь, словно у него рука была из обожжённой глины, как кувшин.

— Следить надо было построже…

— Я с себя вины не снимаю, — сказал реставратор. — Он, знаете ли, сирота. По-моему, его мать бросила… В общем, была какая-то история. Я, знаете ли, пришёл в художественную школу рисунок преподавать, когда он уже со всеми в классе был в ссоре. И так ничего мне и не удалось исправить. Он ведь на самом деле был талантливее всех…

— А-а может, оставим выставку, — робко попросил Андрей Маркелыч.

— Да ты что? — сказал директор. — Выставка, а сам автор под судом.

— Да-да у-уж больно работы интересные…

— Видал, как талант поворачивает!

Гончар присел на корточки, опершись спиной о стену. Достал из кармана старый кожаный кисет. Извлёк из него своими круглыми короткими пальцами кусок газеты. Завернул её желобком и щепотью натрусил табаку.

— Талант от природы даден, а человек никудашний…

— «Гений и злодейство — две вещи несовместные!» — сказал реставратор.

— Да, — подтвердил гончар, — это Пушкин точно сказал.

И Лёшка глянул на измазанного глиной босого человека с уважением, потому что собственные его познания поэзии Александра Сергеевича не шли дальше рыбака и рыбки да царя Салтана…

— Это был поразительный мальчик. Ни с кем, знаете ли, не дружил. «Я, — говорит, — ни в чьей дружбе не нуждаюсь…»

«Не дай бог тебе узнать, что такое одиночество!» Алёшка вздрогнул, ему почудился вздох Вадима.

— Вот и вышел вор, — сказал гончар. — Дело простое. Как начнёшь ненавидеть, так тебя и вынесет от жизни на сторону… Какой бы мастер ни был, а толку не будет.

— Э-э-это вы говорите! — всплеснул руками Андрей Маркелыч. — Д-д-да от вас с-скоро все у-у-ученики разбегутся.

— Дураки разбегутся — умным больше места останется, — спокойно сказал мастер, пуская колечками дым.

— Да-да вы не-не-невыносимый человек! — закричал начальник художественных промыслов.

— Я мастерство абы кому передавать не буду… — сказал, поднимаясь, старик. — Пусть у меня из сотни пацанов один останется, да будет человек. А ругань — ругань что! — сказал он уже в дверях. — Хороший матерьял испытанья не боится… Горшки и те от огня крепче делаются. А то получится ваш Вадик…

Николай Александрович тихо перебирал рисунки. Он развернул небольшую папку, которую прежде Лёшка не видел. «Маугли», — было написано на ней.

• Предыдущая
• 33/36
• Следующая