Дело вдовы Леруж - Габорио Эмиль - Страница 37

• Предыдущая
• 37/84
• Следующая

— Но я сумею припугнуть…

— Отец, вы забываете, что Клодина Леруж была кормилицей господина Жерди, она его любит, хочет, чтобы он был счастлив. А вдруг он уверен в ее содействии? Она живет в Буживале. Помню, я ездил туда с вами. Несомненно, он часто видится с нею, и, возможно, это она навела его на ваши письма. Господин Жерди говорил о ней так, словно был уверен, что она станет свидетельствовать в его пользу. Он почти предложил мне съездить поговорить с нею.

— Увы, — вздохнул граф, — почему умер мой верный Жермен, а не Клодина!

— Как видите, одной Клодины Леруж вполне достаточно, чтобы все ваши планы рассыпались прахом, — заметил Альбер.

— Нет, я все равно найду выход.

В своем ослеплении старый аристократ упорно не желал замечать очевидное. Да, он заблуждался, но заблуждался совершенно искренне. Гордость, бывшая у него в крови, парализовала обыкновенно свойственное ему здравомыслие, помрачила его ясный и трезвый ум. Граф считал унизительным, позорным и недостойным признать свое поражение перед жизненными обстоятельствами. Он не мог припомнить, чтобы когда-нибудь в своей долгой жизни встретился с необоримым сопротивлением, с непреодолимым препятствием.

Он был подобен всем тем геркулесам, которые, не имев случая испытать свои силы, уверены, что могут горы своротить, ежели им взбредет такая фантазия.

Кроме того, ему не чужд был недостаток всех людей, наделенных слишком богатым воображением, который заключается в слепой вере в собственные фантазии и в их осуществимость, как будто достаточно лишь очень сильно захотеть, и мечтания претворятся в реальность.

Угрожающее затянуться молчание прервал на сей раз Альбер:

— Я понимаю, вы опасаетесь огласки этой прискорбной истории. Вас приводит в отчаяние возможность скандала. Знайте же, если мы станем упорствовать и бороться, поднимется чудовищный шум. Стоит только довести дело до суда, и дня через четыре о нашем процессе будет гудеть вся Европа. О нем будут писать газеты, и один бог знает, какими комментариями они его сопроводят. Если мы решимся бороться, то, как бы дело ни пошло, нашу фамилию станут склонять все газеты мира. И если б у нас еще была надежда победить! Но мы обречены на поражение, отец, мы проиграем. И представьте, какой тогда поднимется вой! Подумайте, как заклеймит нас общественное мнение!

— Я думаю об одном, — отозвался граф. — О том, что говорить, как вы, значит не питать ни капли любви и уважения ко мне.

— Нет, отец, мой долг показать вам все беды, каких я опасаюсь, показать, пока еще есть время избегнуть их. Господин Ноэль Жерди — ваш законный сын. Так признайте его, удовлетворите его справедливые претензии. Пусть он придет. Мы можем без особого шума внести исправления в записи гражданского состояния. Можно будет заявить, к примеру, что виной всему ошибка кормилицы Клодины Леруж. Если все стороны придут к соглашению, не возникнет ни малейших трудностей. А потом, кто помешает новому виконту де Коммарену оставить Париж, уехать с глаз долой? Он может лет пять путешествовать по Европе, а к концу этого срока все обо всем забудут, и никто уже не вспомнит обо мне.

Однако граф де Коммарен не слушал сына, он размышлял.

— Но, виконт, можно же обойтись без процесса, можно полюбовно договориться, — сказал он наконец. — Письма можно откупить. Чего хочет этот молодой человек? Положения и денег? Я обеспечу ему и то и другое. Я дам ему, сколько он пожелает. Дам миллион, а если надо, два, три, половину того, что у меня есть. Поверьте, когда предлагают деньги, много денег…

— Пощадите его, он ваш сын.

— К несчастью. Но я, черт побери, так решил! Я потолкую с ним, и он пойдет на соглашение. Если он не дурак, то поймет, что ему не тягаться со мной.

Граф потирал руки. Его захватила мысль о соглашении. Это воистину спасительный выход, и в мозгу графа уже сложилось множество аргументов в пользу нового плана. Да, он заплатит и вернет себе нарушенный покой.

Однако Альбер, похоже, не разделял уверенности отца.

— Вы рассердитесь на меня, — печально произнес он, — но я вынужден разрушить ваши иллюзии. Не убаюкивайте себя мечтой о полюбовном соглашении — пробуждение будет слишком жестоким. Отец, я видел господина Жерди, и он не тот человек, которого можно запугать. Если есть на свете решительные люди, то он один из них. Господин Жерди поистине ваш сын, и в его взгляде, как и в вашем, чувствуется железная воля, которую можно сломить, но нельзя согнуть. Я до сих пор слышу его голос, дрожащий от ожесточения, вижу его глаза, горящие мрачным огнем. Нет, с ним не договориться. Ему нужно либо все, либо ничего, и я не стану его винить. Если вы окажете сопротивление, он нападет на вас, и его не удержат никакие соображения. Уверенный в своих правах, он с ожесточением вцепится в вас, затаскает по судам и отстанет лишь после окончательного поражения или после полной победы.

Граф, привыкший к совершенному, чуть ли не слепому повиновению сына, был поражен его нежданным упорством.

— Ну и к чему же вы клоните? — поинтересовался он.

— К тому, что я презирал бы себя, если бы не уберег вашу старость от величайшего бедствия. Ваше имя больше не принадлежит мне, я возьму свое. Я ваш побочный сын и уступлю место законному. Позвольте же мне удалиться с чувством честно и свободно исполненного долга, позвольте не дожидаться вызова в суд, который с позором вышвырнет меня отсюда.

— Как! — изумился граф. — Вы меня бросаете, отказываетесь поддержать, идете против меня, признаете вопреки моей воле его права?

Альбер кивнул.

— Мое решение окончательно. Я ни за что не соглашусь ограбить вашего сына.

— Неблагодарный! — воскликнул г-н де Коммарен.

Гнев его был так велик, что его уже невозможно было излить в проклятьях, и потому граф перешел на насмешки.

— Ну что ж, — промолвил он, — вы великолепны, благородны, великодушны. Ваш поступок крайне рыцарствен, виконт, то есть я хотел сказать, любезный господин Жерди, и вполне в духе героев Плутарха.[18] Итак, вы отказываетесь от моего имени, моего состояния и покидаете меня. Отряхнете прах со своих башмаков на пороге моего дома и уйдете в раскрывшийся перед вами мир. У меня всего один вопрос: на что, господин стоик, вы намерены жить? Может быть, вы знаете какое-нибудь ремесло, как Эмиль, описанный сьером Жан-Жаком?[19] Или вы, благороднейший господин Жерди, делали сбережения из тех четырех тысяч, что я давал вам на карманные расходы? Может быть, играли на бирже? Ах, вот что! Вам показалось слишком тягостным носить мое имя, и вы с облегчением сбрасываете его! Видно, грязь имеет для вас большую притягательность, коль вы так спешно выскакиваете из кареты. А может быть, общество равных мне стесняет вас, и вы торопитесь скатиться вниз, чтобы оказаться среди себе подобных?

— Я и без того несчастен, а вы еще больше повергаете меня в горе, ответил Альбер на град издевательств.

— Ах, вы несчастны! А кто в этом виноват? И все же я возвращаюсь к своему вопросу: как и на что вы намерены жить?

— Я вовсе не столь романтичен, как вы пытаетесь представить меня. Должен признаться, я рассчитываю на вашу доброту. Вы так богаты, что пятьсот тысяч франков существенно не повлияют на ваше состояние, а я на эти деньги смогу прожить спокойно, если не счастливо.

— А если я откажу?

— Вы не сделаете этого — я достаточно вас знаю. Вы слишком справедливы, чтобы заставить меня, одного меня, искупать ошибки, которых я не совершал. Будь я предоставлен самому себе, у меня в этом возрасте было бы какое-то положение. Сейчас мне уже поздно его добиваться. Тем не менее я попробую.

— Великолепно! Просто великолепно! — прервал его граф. — Вы прямо герой из романа, мне о таких и слышать не доводилось. Римлянин чистой воды, стойкий спартанец. Нет, право, это прекрасно, как всякая античность. И однако, скажите, чего вы ждете за столь потрясающее бескорыстие?

• Предыдущая
• 37/84
• Следующая