Диалектика преследования - Руднев Вадим - Страница 3

Наша задача здесь состоит не в том, чтобы доказывать, больной тот или иной человек или здоровый, мы можем допустить, что у каждого человека может быть моментами сильная персекуторная тревога: у детей в ситуации темноты или у растерявшегося человека в незнакомом неприятном месте и т. д. Нам важно подчеркнуть саму эту универсальность и неопределенность персекуторной тревоги, ее фундаментальность в человеческой экзистенции (здесь можно упомянуть о том ужасе и заброшенности, о которых писали философы-экзистенциалисты и психологи Dasein-аналитики (см. напр. [Хайдеггер 1997, Бинсвангер 1999]).

Чем обусловлена универсальность и фундаментальность преследования, персекуторной тревоги, – вот что нас интересует в первую очередь. И каким образом, говоря словами Р. Лэйнга, «я» может «развоплотиться, чтобы переступить пределы этого мира».

На первый вопрос можно ответить, призвав на помощь идеи Мелани Кляйн (которые мы обсуждали в работе [Руднев 2001a]) о двух фундаментальных позициях в младенческом развитии – «шизоидно-параноидной» и «депрессивной». В обоих случаях младенец взаимодействует с одним и тем же первичным объектом – материнской грудью. Суть шизоидно-параноидной позиции заключается в том, что младенец, которого мать на некоторое время оставила без внимания, воспринимает этот временный период как нечто универсальное, он воспринимает теперь материнскую грудь как абсолютно плохую, преследующую субстанцию, которая хочет его уничтожить. Почему младенец так думает, почему он не может просто подождать? По реконструкции Мелани Кляйн, младенец на этой стадии не понимает, что та грудь, которая его кормила, и та, которая его теперь преследует, это одна и та же грудь. Он расщепляет их на две субстанции – абсолютно хорошую, которую он идеализирует, и абсолютно плохую, которую он обесценивает. Вот как сама Мелани Кляйн пишет об этом:

Таким образом, преследование заложено в человеческом развитии с самого раннего детства. Те, кто проходят депрессивную позицию, избавляются от него; те, кто по каким-то причинам ее не проходят, т. е. не формируют идеи о целостном объекте, у которого есть и хорошая и плохая стороны (по Мелани Кляйн, в этом осознании целостности объекта суть депрессивной позиции и ее продвинутость по сравнению с шизоидно-параноидной позицией), вновь регрессируют, возвращаясь на шизоидно-параноидную позицию, и именно такого рода субъекты могут потом стать шизофрениками:

Итак, в концепции Мелани Кляйн мы имеем «первичное преследование» на шизоидно-параноидной позиции, когда объект разделен на два – абсолютно хороший и абсолютно плохой, затем следует постдепрессивное совмещение плохого и хорошего, а затем может быть два пути. Первый – удачное преодоление депрессивной позиции, суть которой в формировании концепции целостного объекта, который может сочетать в себе хорошие и плохие черты. Второй – неудачный, неопреодоление депрессивной позиции, непрохождение депрессивной инициации и, как следствие этого, регрессия к шизоидно-папрноидной позиции – формирование шизофренической личности. Здесь-то и возникает образ преследователя, подлинного преследователя, не того первичного, состоящего из расщепившихся «осколков» материнской груди, но преследователя, существующего уже на фоне сформировавшегося целостного образа личности.

Мы так подробно останавливаемся на этом потому, что, по нашему мнению, подлинная экстраективная персекуция складывается из двух компонентов: паранойя плюс депрессия. Точнее сказать, это острая паранойя плюс непреодоленная тревожная депрессия. Таким образом, мы вслед за Мелани Кляйн придаем депрессии, непреодоленной депрессии, важнейшую роль в формировании шизофрении.

Как это соотносится с традиционными представлениями? Вообразим себе классический развернутый параноидный синдром. Первая стадия его – это паранойя; на этой стадии господствует бред отношения. Все вокруг личности больного приобретает повышенную знаковость, все значимо и все имеет отношение к одному человеку – к нему самому. (О пансемиотизме паранойи см. [Руднев 2002]). Что происходит затем при разворачивании психоза? Бред отношения может либо сразу перейти в бред величия по принципу «на меня обращают внимание – значит, я так значителен», либо наоборот перейти в бред преследования: «На меня обращают внимание, потому что я сделал что-то плохое, меня преследуют за совершенные мной преступления, за мои тяжелейшие грехи». Ясно, что логика прорастания величия из отношения – это логика экспансивно-гипоманиакальная, а логика прорастания бреда преследования – это логика тревожно-депрессивная. Здесь и формируется фигура преследователя. Но как же это соотносится с нашей же концепцией депрессии как внесемиотического внезнакового восприятия мира, восприятия его как мира вещей (см. [Руднев 2001a])?

Человек на паранойяльной стадии делает большой шаг вперед в направлении «по ту сторону границ реальности», он предельно символизирует все объекты, причем придает им одно значение, именно то, что они все являются признаком какого-либо отношения к нему лично. Депрессия отбрасывает эту семиотичность. Она как бы говорит: «Нет, никаких знаков не существует, то, что ты принимал за знаки, это вещи; то, что ты принимал за символ пристального отношения к тебе, это не символ – это реальная вещь». И эта реальная вещь и есть преследователь. Он выходит из реальности в психоз посредством преодоления знаковости, превращения паранойяльных знаков в запредельные экстраективные вещи. Галлюцинации – это уже не знаки, они воспринимаются не как символы чего-то или кого-то, а как сами эти кто-то и что-то. Вот почему так важна депрессия в формировании шизофренического персекуторного мышления. (В случае парафренного бреда величия, как можно предположить, имеет место гипомания (см. также [Руднев 2001b]); будучи обратной стороной депрессии, она делает по сути то же самое – превращает знаки особого отношения к субъекту в значительность самого субъекта, превращает самого субъекта из символа преувеличенного отношения в живую вещь, субъект величия – Наполеона, Иисуса и т. п.).

Парадоксальным образом, паранойяльная проекция, помноженная на депрессивную интроекцию как результат псевдометаболизма, дает в качестве синтетического возврата нечто гораздо большее, чем проекция, – экстраекцию. И если уже мы прибегли к телесно-организмической метафорике Ф. Перлза, то можно сказать, что после того как на депрессивной стадии личность пытается переварить интроекцированный проект и у нее ничего не получается, он выделяется, экстраецируется наружу во всей своей запредельной инореальностной материальности – в виде кала [Перлз 2000]. Это и есть преследователь-экстраект, большой «Плохой», который уже не имеет ничего общего с посюсторонней семиотикой, – это психотическая реальность, это мистер Хайд.