Мясной Бор - Гагарин Станислав Семенович - Страница 69

• Предыдущая
• 69/198
• Следующая

Когда Пикерт увидел, что тропа привела их к поляне, на которой стояли брезентовые палатки, он решил: перед ними штаб русских. Стрельба, которую они слышали еще недавно в отдалении, стихла. Руди овладело приподнятое настроение, он уже не помнил о тех сомнениях, которые подбирались к нему недавно. Теперь его душу заполонил азарт охотника, почуявшего добрую добычу, с которой ждут его там, в родном батальоне. Захватить в плен и доставить в штаб русского офицера — что может быть заманчивее для такого бывалого солдата, как он!

Вместе с Гейнцем Адамом саксонец подобрался к палатке, что находилась с краю. Вокруг нее никого не было видно, если не считать часового, он топтался у входа в тамбур, сунув винтовку с примкнутым трехгранным штыком под мышку.

Руди оглянулся и глазами показал Гейнцу на часового. Адам понимающе кивнул. Роли ландзеры давно распределили. Адам снимает часового и остается у входа, страхует товарища. Пикерт проникает в помещение, берет штиммефанген и выводит его на Гейнца. Вдвоем они надежно скручивают русского и отходят в лес, где соединяются со второй группой. Если дело сработать чисто не удастся и возникнет шум, Курт с Вайсмахером открывают огонь, отвлекая на себя Иванов, дают первой группе отойти. А потом отрываются сами. Все было отработано Strich fьt Strich — тютелька в тютельку, до мелочей.

Гейнц без труда снял рохлю-часового, тот даже не пикнул. Руди проскользнул в палатку, которую освещали две керосиновые лампы, различил стол, над которым склонились фигуры людей.

«Попал в самую точку. Это штаб русских», — успел подумать Пикерт и вскинул автомат:

— Руки вверх! — Никто не шелохнулся. — Хенде хох! — повторил он.

— Замолчите! — резко ответил ему молодой женский голос на немецком языке. — И выйдите немедленно вон! Здесь идет операция, а вы нестерильны…

Пикерт подумал вдруг, что они забрались к своим, так ввел его в заблуждение немецкий язык. Но как же тогда часовой?

Тем временем тот, в чью спину Руди направил оружие, властно произнес:

— Не мешайте! Мне надо закончить операцию…

«Мистика!» — подумал Пикерт, опуская автомат.

Снаружи раздался выстрел. Руди успел машинально отметить: стреляли из пистолета. И в то же мгновение он рухнул под тяжестью двух санитаров в белых халатах, ринувшихся на него с разных сторон.

Пикерта скрутили.

А военврач Еремина, отчитавшая его, невозмутимо, стежок за стежком, зашивала брюшную полость лейтенанту Сорокину.

«Предчувствие смерти на фронте… Откуда оно? Какими неизведанными путями приходит к человеку?» — подумал вдруг Мерецков, закрывая третий том «Войны и мира». И тут же вздрогнул от осознания следующей мысли: ведь те страницы романа, которые он прочитал, отнюдь не касались ни самой смерти, ни рокового для обреченного человека понимания неминуемого ее прихода.

Толстой рассуждал о причинах возникновения Отечественной войны. Зло иронизируя над расхожими уверениями записных историков, будто Наполеон 12 июня 1812 года переправился через Неман в связи с обидой, нанесенной герцогу Ольденбургскому, или нарушениями параграфов континентальной системы, Лев Николаевич склонялся к мысли о неотвратимости той войны, утверждал, что фатализм в истории неизбежен для объяснения неразумных явлений.

Мог ли командующий Волховским фронтом вслед за Толстым полагать, будто и роковое воскресенье июня сорок первого года случилось по причинам, не поддающимся человеческому разумению? Ведь миллионы его соотечественников твердо знали: война началась агрессивным нападением гитлеровцев на Советский Союз. Это истина, не требующая никаких доказательств. Но почему фашистская Германия дерзнула пойти на такой апокалиптический шаг? В силу самой природы государственного устройства своего, определенного в первую очередь нацистской идеологией. Вот так все было ясно и понятно. Да задумываться глубоко никому над этим не следовало. К чему размышлять, ежели Отечество в опасности? Драться надо!..

Но Мерецков, бывший начальник Генерального штаба Красной Армии, знал куда больше, чем простые смертные. Человек острого, аналитического ума, Кирилл Афанасьевич непроизвольно предвосхищал военные события. Собственный опыт и обрывочные сведения о высших политических тайнах Мерецков соединял вместе, и, подобно мозаике, возникали перед ним такие картины, в чудовищность которых, как в фантастическое наваждение, не хотелось верить. Да что там не хотелось — страшно было даже обозначать эти догадки в сознании!

Прочитав письмо императора Александра Наполеону — царь написал его на следующий день после вторжения, предлагая корсиканцу образумиться и вывести французские войска из владений России, — Мерецков вспомнил первый день в Москве в начале войны в должности военного советника. Прибыв в столицу, он полагал, что сразу же встретит Сталина, но того не было видно. Спрашивать же у кого бы то ни было, где находится и чем занимается вождь, попросту не принято. Тимошенко, которому Кирилл Афанасьевич доложил о прибытии из Ленинграда, только спросил: «Ну как там?» Узнав, что пока тихо, кивнул и предложил Мерецкову ознакомиться с боевой обстановкой на Западном направлении. Назавтра Мерецков более или менее представлял картину развернувшихся сражений и окончательно понял, что началась масштабная война, и будет она затяжной, кровопролитной.

И в тот день Сталина нигде не было. Его присутствие, даже незримое, ни в чем и никак не проявлялось. Не появился он и на третий день пребывания Мерецкова в странной должности военного советника. Кому и что должен был советовать Кирилл Афанасьевич? Тимошенко? Так тот и сам был военным человеком, и в качестве наркома обороны возглавлял Ставку Главного Командования, подписывал директивы вместе с начальником Генштаба Жуковым. Давать рекомендации последнему? Но Георгий Константинович, который к тому же сменил его, Мерецкова, на посту начальника Генерального штаба, был вовсе не из тех людей, которые прислушиваются к чьим-либо советам.

Не мог Мерецков учить военному уму-разуму и гражданских членов Политбюро, поскольку это ему не по рангу, да и не вмешивались они в эти крайне напряженные дни во фронтовые дела. Оставался вождь, которому могли бы понадобиться военный опыт и специальные знания Мерецкова. И на четвертый день, улучив момент, когда остались вдвоем, Кирилл Афанасьевич осторожно спросил у Тимошенко:

— А нас товарищ Сталин не хочет собрать? Тогда следует подготовиться…

— Кого это — вас? — хмуро спросил Семен Константинович, потирая бритый затылок.

— Военных советников, — застенчиво улыбаясь, ответил Мерецков. Он уже знал, что кроме него самого такой же титул получили Воронов и Жданов, Ватутин и Микоян, Шапошников и Вознесенский.

— Ему сейчас не до советников, — сказал нарком обороны.

Маршал едва не произнес опасную фразу о том, что Сталин и прежде ни в чьих советах особенно не нуждался, но вовремя прикусил язык. Конечно, были они с Мерецковым вдвоем, и Тимошенко почитал Кирилла Афанасьевича весьма порядочным человеком, но, как говорится, береженого и бог бережет…

— Ты помнишь, как мы докладывали ему план отражения агрессии? — после некоторой тягостной паузы, за время которой оба успели подумать об одном и том же, спросил Семен Константинович.

Мерецков кивнул. Еще бы ему не помнить тот памятный день, 5 октября 1940 года!

— Так вот, похоже, что ты был прав, Кирилл Афанасьевич, — глухо произнес Тимошенко и замолчал.

…После мартовского заседания Политбюро ЦК ВКП(б), посвященного разбору итогов войны с Финляндией, когда была подвергнута резкой критике система боевой подготовки и воспитания войск Красной Армии, Генеральный штаб под руководством Шапошникова все лето разрабатывал оперативный план сосредоточения и развертывания Вооруженных Сил на случай войны. Шапошников считал: боевые действия против Германии, а именно она рассматривалась в качестве потенциального противника, можно ограничить западными рубежами Советского Союза,

Когда в августе 1940 года маршала Шапошникова, автора антигерманского оперплана, Сталин неожиданно сместил с должности начальника Генштаба, Мерецков, принявший у Бориса Михайловича дела, полностью согласился с концепцией последнего. Как и Шапошников, Кирилл Афанасьевич считал: наиболее выгодным для Гитлера, а потому и более вероятным, будет нападение на Советский Союз сразу по всему фронту. Но главный удар немцы сосредоточат против позиций Западного военного округа, к северу от устья реки Сан. Поэтому, докладывая вместе с Тимошенко 5 октября 1940 года лично Сталину соображения Генштаба, Мерецков предлагал развернуть основные силы Красной Армии от Балтийского побережья до полесских болот, на участках Западного и Прибалтийского округов.

• Предыдущая
• 69/198
• Следующая