Музыка в сумерках - Гайдуков Сергей - Страница 2

• Предыдущая
• 2/10
• Следующая

— Седьмой сектор, — сказал мне солидный пожилой мужчина в сером пальто, рукав которого был перехвачен черной траурной повязкой. — Вон туда, — и он показал направление.

Пока я шагал по асфальтовой дорожке к седьмому сектору, я привел в порядок не только верхнюю одежду. Я немного разобрался и со своими мыслями. Надо же, а я и не знал, что фамилия Кудрявого — Байстрюков. И вот этот Кудрявый, то есть Байстрюков, на днях скончался...

Что ж, с этим я разобрался. Оставалась одна маленькая загадка — какого черта меня пригласили на похороны человека, с которым я виделся лишь один раз в жизни? Насколько я помню, я даже не представился тогда. Тем не менее, кому-то понадобилось выяснить мое имя, узнать мой адрес и пригласить сюда, на Прохоровское кладбище...

Кому это понадобилось? И зачем?

Я узнал это минуту спустя, когда подошел вплотную к седьмому сектору и увидел толпу человек в сто — сто пятьдесят, плотным полукольцом окружившую свежевырытую могилу. Рядом выстроился оркестр, и звуки скорбного марша разносились по всему кладбищу.

Все это я увидел и остановился, раздумывая, стоит ли оставаться здесь до конца или лучше выбраться обратно, ведь личность покойного не вызывала у меня особых симпатий... Честно говоря, никаких симпатий не вызывал у меня этот подонок.

Пока стоял и прикидывал, как мне покинуть место, куда я так долго прорывался, ко мне подошли два человека с черными повязками на рукавах и сказали, что мне нужно «кое-куда пройти».

Я попросил уточнить, потому что никогда не любил это «кое-куда». Меня взяли под руки и попросили не орать, потому что сегодня такой день... И лучше не сопротивляться, иначе я окажусь на соседнем секторе. Глубоко под землей. Я подумал, что мои собственные похороны не вызовут такого ажиотажа, какой происходил сейчас возле могилы Кудрявого. Какая жалость.

Меня отвели немного в сторону от скорбящей толпы, за оркестр. Музыка встала стеной между нами и остальными приглашенными на похороны.

С деревянной скамейки поднялся невысокий грузный мужчина. Он затушил носком ботинка сигарету, прищурился, словно светило яркое летнее солнце, и подошел ко мне. Два члена похоронной команды отпустили мои руки, но не уходили, дыша мне в затылок. Ждали инструкций.

Невысокий без особенной радости посмотрел на меня, сплюнул на снег и отвернулся. Некоторое время он рассматривал спины оркестрантов, покачивая тяжелым подбородком в такт музыке.

Его лицо было бледным и одутловатым, дыхание — зловонным. Я бы не удивился, если бы узнал, что на следующей неделе наступит его очередь занять участок в седьмом секторе. Может, он хочет пригласить меня лично?

— Доволен? — спросил вдруг мужчина.

— Чем? — удивился я.

— Вот этим. — Мужчина кивнул на оркестр и толпу. — Отбегался Кудрявый... Я подумал, что тебе будет приятно поприсутствовать. Не просто прочитать в газете, а вот так... Персонально все увидеть.

— Это вы прислали мне приглашение?

— Конечно, — кивнул мужчина. — Кто же еще позаботится?

— Спасибо за внимание. Только я не совсем понимаю...

— Ты что, не узнал меня? — вдруг перебил он. — Посмотри внимательно...

— Узнал? — До этого момента я был совершенно убежден, что вижу своего собеседника впервые в жизни. Я вгляделся в уставившиеся на меня зрачки, и где-то там, глубоко внутри...

— О господи, — сказал я. — Быть не может...

— Когда я увижу Господа, я обязательно передам ему твое мнение, — усмехнулся он. — Но со мной больше так не шути. Не говори мне: «Не может быть». Я-то знаю, что это может быть. Я знаю, что это есть. Так-то, мальчик. — Он тяжело вздохнул. — Ну да ладно. Как ты понимаешь, тебе прислали приглашение вовсе не для того, чтобы ты мог позлорадствовать, потирая свои маленькие потные ручонки...

— А для чего, если не секрет? Я второй день ломаю голову, и все...

— Не торопись, — неприязненно посмотрел он. — Не торопись, а то успеешь. Тут полно друзей Кудрявого, тут полно людей, которые с удовольствием разорвут тебя на куски...

Это заявление меня неприятно удивило. Я подумал, что надо было подарить приглашение телевизионщикам, а самому ехать домой. На всякий случай я поинтересовался:

— А какая связь? Зачем друзьям Кудрявого меня рвать? Тем более на куски?

— Смеяться будешь потом. Когда червячки в земле твои глазки выедят.

— Я надену очки. Такие горнолыжные, знаете...

Он взял меня пятерней за горло и прошептал тоном, не оставлявшим сомнений в искренности:

— Я тебе самолично глотку перегрызу, сука! Но только сначала ты скажешь, где сейчас прячется этот подонок! Этот гад! Эта мразь...

В ответ я хотел заметить, что все вышеперечисленные характеристики скорее следует отнести на счет своевременно почившего господина Байстрюкова, но постеснялся двоих слушателей, застывших позади меня. Я сказал другое.

— Вы будете смеяться, — сказал я, — но только я в самом деле не знаю, куда он уехал... Думаю, что он уехал далеко. И надеюсь, что он уехал так далеко, что вы его уже никогда не достанете.

Он ударил меня в солнечное сплетение. Неблагодарный. Почему люди реагируют на правду куда болезненнее, чем на ложь? Очень актуальный вопрос. Актуальнее может быть только вопрос: почему люди так болезненно реагируют на удар в солнечное сплетение?

Он ударил меня еще раз, и я упал на колени. Под аккомпанемент похоронного марша. Возможно, из-за музыки мое падение показалось мне исполненным изящества и достоинства.

Потом кто-то из стоявших сзади ударил меня по ушам, и я перестал слышать музыку.

Мне вдруг стало грустно. В голову полезли воспоминания. Из той давней эпохи, когда я еще мог слышать...

За пять месяцев до того, как я обнаружил в своем почтовом ящике черный конверт... Или за шесть? Во всяком случае, это было летом. Стояла удушающая жара, и в телевизоре каждый день солидные с виду мужчины по-бабьи причитали над судьбой урожая зерновых... Солнцу было глубоко начхать на это, и каждое утро оно принималось за свое.

Что касается меня, то я материл солнце совсем по другой причине: из-за него я не мог работать. Я расхаживал по квартире в одних трусах, предварительно раскрыв настежь все окна... И все равно пот лил с меня ручьем. Потом я ложился на диван в наивной надежде замереть без движения и тем спастись... Но и это не помогало.

Обычно к двенадцати часам дня я забирался в ванну, наполненную чуть теплой водой, ставил на пол телефон и двухлитровую бутылку минеральной воды, только что вынутую из холодильника. Так я вел свои дела.

Генрих, постоянный поставщик клиентов, звонил мне каждый день и призывал взять себя в руки.

— Я вчера слушал прогноз погоды, — вкрадчиво говорил он. — Сказали, что в конце недели наступит похолодание...

— Вот когда наступит, тогда и займусь этим делом, — непреклонно отвечал я.

— Дама очень спешит, — старался уломать меня Генрих. — Она не будет ждать перемен в погоде, она уйдет к другим...

— И черт с ней.

— Черт с тобой! — не выдерживал Генрих и бросал трубку. На следующий день в трубке, которую я держал в мокрой руке, раздавалось:

— Ладно, слушай. Один банкир хочет удостовериться, что его жена не наставляет ему рога... Она уехала в отпуск, так что надо за ней отправиться. Клиент оплачивает самолет, гостиницу, все издержки! Лучшего предложения я и не вспомню! Соглашайся!

— Самолет? — лениво спрашивал я. — И куда это мне нужно за ней лететь?

— Она отдыхает в Ялте...

— Нет! Никогда! Там еще жарче, чем здесь! — кричал я. Мысль о том, что я буду шестнадцать часов в день мотаться по южному городу за какой-то банкиршей, была мне глубоко противна. Как и любая мысль, связанная с необходимостью вылезать из ванны.

Я просыпался, смотрел на висящий за окном термометр, видел красный столбик, поднявшийся выше отметки +30°С, и это зрелище мгновенно вгоняло меня в депрессию.

Не знаю, как долго бы это продолжалось, если бы однажды вечером в очередной раз не позвонил Генрих.

• Предыдущая
• 2/10
• Следующая