Смерть как сон - Айлс Грег - Страница 100
- Предыдущая
- 100/112
- Следующая
– Именно! Жизнь женщины подобна жизни раба. Джона Леннона помните? Он говорил то же самое: «Женщина – негр Вселенной». От колыбели до могилы она обречена быть вещью, которую мужчины используют. Без конца. Впрочем, нет, не до могилы. До тех пор, пока еще сохраняет товарный вид. Пока дети, супружеская жизнь и быт не превратят ее в согбенную старуху. Я… Э, да что говорить!
Он раздраженно махнул рукой, словно устав объяснять очевидные истины, и вернулся к картине.
В голове моей звучали голоса. Несколько голосов. Марсель де Бек вновь повторял, что на Западе принято до конца противостоять смерти, а на Востоке ее принимают с распростертыми объятиями. И именно этот подтекст он увидел в серии «Спящие женщины». Именно это сделало его почитателем таланта неизвестного художника. Джон вновь говорил о том, что все серийные убийства являются убийствами на сексуальной почве. Доктор Ленц напоминал, что мать Уитона бросила дом и детей, когда Роджер был подростком. Подробности, к сожалению, выяснить так и не удалось. Ленц пытался расспрашивать об этом Уитона, но тот не пожелал откровенничать.
И у меня вдруг мелькнула догадка. Картины, убийства, похищения – первопричиной была его мать. Мне мучительно хотелось задать ему этот вопрос, но я решила прежде убедиться, что Уитон не убьет меня вместо ответа.
– Так, теперь мне кое-что становится понятным. – Я взглянула на него, а он смотрел на Талию, и кисть его по-прежнему быстро и уверенно порхала над холстом. Господи, неужели он всерьез полагает, что, доведя Талию до состояния полутрупа, избавил ее от страданий? – Но вы сказали, что последняя картина будет не похожа на остальные. Какой же смысл сокрыт в ней?
Он чуть склонил голову набок, очевидно, сверяя нарисованную Талию с реальной.
– Тот же самый. Только в отношении меня. Эта картина ознаменует собой мое собственное избавление.
– От чего?
– От необходимости делить одно тело и мозг с другим человеком.
– Вы хотите избавиться от Роджера?
– Да. – Он вдруг тонко улыбнулся. – Впрочем, считайте, что я уже от него избавился. Роджер умер.
Роджер умер?! Что он имеет в виду?
– Как это случилось?
– Я сбросил его, как змея сбрасывает старую кожу. Это было непросто. На удивление. Но я должен был это сделать, и я это сделал. Он хотел меня убить.
К хору, звучавшему в моей голове, добавился голос Фрэнка Смита, который вновь вспоминал, как Роджер Уитон пытался сделать его своим убийцей.
– Роджер обратился за помощью к Фрэнку, не так ли?
Уитон бросил на меня цепкий взгляд, словно пытался оценить, как много мне известно.
– Совершенно верно.
– А почему он пошел к Фрэнку, а не, скажем, к Конраду Хофману – вашему добровольному помощнику?
На сей раз Уитон взглянул на меня, как на трехлетнего ребенка.
– Вы издеваетесь? Роджер не знал о существовании Конрада! Они лишь однажды пересеклись, но Роджер об этом быстро забыл.
Я не успевала за ходом собственных мыслей.
– Подождите… а Роджер знал о вашем существовании?
– Разумеется, нет.
– Как же вы от него прятались? Как умудрились создать все эти картины без его ведома?
– Все довольно просто. Конрад подыскал мне это местечко, и я работал только здесь. Где уж Роджеру догадаться…
– Но начинали вы в Нью-Йорке, не так ли?
Уитон взглянул на меня по-волчьи.
– Откуда вы знаете?
– Вот знаю.
– Откуда, я спрашиваю?
– Одна очень умная компьютерная программа сумела расшифровать ваши самые ранние, абстрактные картины. И на одной из них ФБР опознало жертву давних нью-йоркских похищений.
– Не ФБР, а Кайсер!
– Да, Джон.
– А он непрост…
Я очень на это надеялась…
Уитон вновь погрузился в работу, а я прикинула свои шансы. Сейчас Джон и остальные уже, конечно, догадались, что меня похитил Уитон. И поняли, что Гейнс тут ни при чем. Они нашли странную абстракцию на полу галереи. Отыскали бесчувственного агента Олдриджа. Теперь должны искать место моего заточения. И, по логике, должны обратиться за помощью к данным аэрофотосъемки. Вертолеты ФБР отсняли каждый дворик в пределах Французского квартала и проспекта Садов. Наверняка в архивах городской администрации сейчас роется с десяток агентов, поднимая документы на сделки с недвижимостью в надежде наткнуться на ниточку, которая свяжет их Роджером Уитоном или с Конрадом Хофманом. Интересно, сколько во Французском квартале домов с оранжереями? А сколько бы ни было, Джон проверит все, которые отвечают моей теории естественного освещения.
Сколько прошло времени? Сейчас вечер того же дня, когда снайпер застрелил Гейнса? Или следующий? А может, с момента похищения прошло уже несколько дней? Я вдруг ощутила страшный голод. И еще меня мучила жажда.
– Я хочу есть.
Уитон вздохнул и поднял глаза к стеклянной крыше, прикидывая, сколько осталось времени до захода солнца. Затем бросил кисть и зашел мне за спину. Я напряглась, пытаясь повернуть голову, и увидела боковым зрением, как он полез в большой продуктовый пакет и достал оттуда что-то плоское и продолговатое. Мясная нарезка… Мне тут же вспомнился обыск в доме миссис Питры. Джон не нашел в комнате Хофмана никаких следов, лишь кое-какие продукты. Среди них была и мясная нарезка.
Рядом с продуктовым пакетом стояло еще что-то. Я чуть скосила глаза и поняла, что это переносной холодильник. Стандартный, из белого пластика. В такой свободно влезут две упаковки пива. Или несколько пластиковых пакетов для капельницы. С физраствором. Или с наркотиками.
Уитону пришлось повозиться с пакетом, поскольку на руках у него были скользкие перчатки. Но он знал, что сама я не в состоянии добраться до мяса. Наконец он разорвал пакет и подошел ко мне. С невероятным трудом я подняла руку и взяла кусочек нарезки.
– Вот и славно, – констатировал он.
Я положила липкий ломтик мяса на язык, и во рту мгновенно пересохло от соли. Если бы еще чем-нибудь запить… Конечно, можно было зачерпнуть из ванны, но мне вовсе не улыбалось пить воду, смешанную с мочой. Будь у меня чуть больше сил, я, пожалуй, смогла бы дотянуться до крана с холодной водой. Впрочем, какой смысл мечтать об этом…
– А откуда вы знаете, что Роджер умер?
Я понимала, что в этой комнате у меня может быть лишь один союзник. И звали его Роджер Уитон.
Он засмеялся.
– Помните то, что было под парусиной в галерее?
– Да.
– Это его последний вздох. Агония. Детская попытка поделиться чем-то сокровенным. Детская и весьма жалкая.
– И после этого вы поняли, что очки вам больше не нужны?
– Вы же видите, я без очков.
«Да, но ты по-прежнему в перчатках».
– А как насчет других симптомов?
Уитон доверительно понизил голос:
– Вы правы. Дело в том, что Роджер целых два года пытался убить меня. Но я узнал об этом лишь недавно.
– Как?
Уитон, уже вернувшийся к своей картине, сделал еще несколько мазков и отвел кисть.
– Некоторые заболевания по-прежнему таят в себе много загадок. Я имею в виду склероз, волчанку, склеродермию и им подобные. То есть механизм их развития врачам хорошо известен, но они понятия не имеют о причинах болезни. Склеродермия – очень хитрый недуг. Это тот редкий случай, когда иммунная система, призванная защищать человека, вдруг дает сбой и атакует своего хозяина! – Уитон вновь разволновался. – Как Роджера угораздило запустить в нашем теле этот страшный маховик? Он всегда жил с ощущением вины и отвращением к самому себе. Неужели эти чувства в какой-то момент переросли в иное качество? Его желание убить меня вдруг материализовалось. Я не сумел засечь этот момент. Пока в Роджере еще было много сил, он делал что хотел. Потом сил стало меньше, и он понял, что надо торопиться. Стал просить Фрэнка Смита о помощи. Прочитал кучу литературы об инсулине. Именно в те дни я впервые получил возможность вторгнуться в его мир, преодолев слабую защиту. Это был ключевой момент для меня! Я понял, что могу им управлять. И тогда же в моей жизни появились вы. Женщина, как две капли воды похожая на ту, с которой я однажды уже писал картину. Но та женщина давно умерла, а вы были живы и полны сил. И тогда я наконец понял, что смогу прожить и без Роджера. В физическом смысле, поскольку в духовном он был не нужен мне изначально. Это было откровение. Откровение, ставшее идеей моей последней картины. Венца творения.
- Предыдущая
- 100/112
- Следующая
