Да, та самая миледи - Галанина Юлия Евгеньевна - Страница 27

• Предыдущая
• 27/67
• Следующая

…А ведь это было странное соревнование, когда д'Артаньян в роли де Варда безумствовал в старании получить все возможное, скрываясь под маской соперника, а затем пытался доказать мне, что как д'Артаньян он, д'Артаньян, ничуть не хуже.

И вслед за ним де Вард приложил все усилия, чтобы я поняла, что д'Артаньян и как мнимый граф, и как галантный гвардеец гроша ломаного не стоит по сравнению с ним, с пылким де Вардом.

И неизвестно, что подбадривало графа вначале больше: любовь ко мне или задетое самолюбие.

Как я окончательно не запуталась, кто лучше кого и в роли кого, одному Богу известно!

Но по прошествии лет это соперничество приобрело в памяти свою особую прелесть, куда там Анне Австрийской с ее Бекингэмом и кардиналом.

По сравнению с тем, что творилось в особняке на Королевской площади, дом шесть, борьба за благосклонный взгляд королевы – хилые, бесцветные страсти, да и только…

Со временем из наших отношений с де Вардом ушел тот накал, уступив место радостно-спокойной привязанности, которая, быть может, и не так эффектна, как безумная страсть, зато более устойчива. И пока мне жаловаться не на что.

А в конце сентября пришло известие, что нанятый мной бретер убит.

На следующий день король, кардинал и мушкетерские роты в составе десятитысячного подкрепления отправились к Ла-Рошели.

Путь короля на войну был достаточно долгим: его мучили болезни и приходилось пережидать их обострения в городах по пути.

Ну что же, используя этот фактор, можно было попытаться провернуть в отношении д'Артаньяна другой фокус, раз от пули он ушел. Так или иначе, но раз дело закрутилось, надо было его завершать.

Во время очередной задержки войск в Виллеруа излюбленным местом, где господа мушкетеры убивали время в ожидании того часа, когда король снова может сесть в седло, был трактир некоего Годо.

Почему бы старым друзьям не вспомнить бедолагу д'Артаньяна, мающегося во францисканском монастыре без общества и вина?

Небольшая посылочка, содержащая дюжину бутылок превосходного анжуйского, разве что с некоторым осадком, отправилась в лагерь гвардейцев, сопровождаемая запиской следующего содержания:

«Господин д'Артаньян!

Господа Атос, Портос и Арамис устроили у меня пирушку и славно повеселились, но при этом так нашумели, что комендант, человек очень строгий, заключил их под стражу на несколько дней. Тем не менее я выполняю данное ими приказание и посылаю Вам дюжину бутылок моего анжуйского вина, которое пришлось им весьма по вкусу. Они просят Вас выпить это вино за их здоровье.

Остаюсь, сударь, покорным и почтительным слугой Годо, трактирщик гг. мушкетеров».

Увы, король так спешил принять участие в осаде, что, чуть оправился от болезни, сразу продолжил марш. Не жалея ни себя, ни остальных, он в иные дни совершал по два дневных перехода вместо одного.

Рота мушкетеров прибыла под стены крепости раньше, чем намечено, и весь мой план пошел коту под хвост, а жаль…

Итоги были неутешительны.

Д'Артаньян оставался цел и невредим и (если он не дурак, а он не дурак) уже прекрасно понял, что я помню о нем. И он помнил обо мне, как это ни прискорбно.

Будь я мужчиной, мы бы бились с ним на шпагах, на дуэли и все было бы куда проще и для меня, и для него…

Гордая Ла-Рошель по-прежнему надменно взирала на копошащиеся внизу королевские войска всеми своими двенадцатью большими бастионами, облицованными тесаным камнем.

Сто пятьдесят крепостных орудий, размещенных на мощных стенах, и двойные рвы перед ними позволяли проявлять высокомерие по отношению к своему сюзерену.

Все попытки взять город штурмом ранее оканчивались неудачей. Ла-Рошель по праву носила титул «неприступная».

Муниципалитет города, управляющий осажденной Ла-Ро-шелью, ждал помощи английского флота. Запас продовольствия плюс военное подкрепление – и крепость могла бы держаться до конца века.

Тем временем в командовании королевскими войсками произошли кое-какие изменения.

Гастон Орлеанский, зная, что его пост рвутся занять маршалы Шомберг и Бассомпьер и герцог Ангулемский, не горел желанием особо геройствовать при таком будущем и ведение военных действий ограничивал тщательным сохранением статус-кво и редкими разведочными операциями (в одной из которых и погиб мой бретер, так и не отработавший сто луидоров).

С другой стороны, именно бездействие Орлеанского и было главным предлогом для этих полководцев занять его пост.

Маршал Бассомпьер был отличный, легендарный воин, массу достоинств имел и знаменитый Шомберг, но кардинал не доверял ни тому, ни другому, больше склоняясь в сторону герцога Ангулемского.

Его доводы убедили короля, и герцог Ангулемский был назначен заместителем главнокомандующего. Но тут же обозначилась новая проблема: маршалы, оскорбленные таким предпочтением, могли вообще выйти из военной кампании. Тогда, чтобы и волки были сыты, и овцы целы, линию осады разделили на три участка.

Герцог Ангулемский контролировал кусок от Домпьера до Периньи, его курировал сам король, чья ставка была то в Этре, то в Ла-Жарри.

Бассомпьеру достался участок Лале – Домпьер. За ним присматривал Гастон Орлеанский из ставки в Домпьере.

Шомберг отвечал за линию осады Периньи – Ангутен под зорким оком кардинала Ришелье, который сделал свою ставку в маленьком доме у Каменного моста, в дюнах.

Если раньше центром деятельности многочисленной армии агентов Его Высокопреосвященства был особняк на пересечении улиц Сент-Оноре и Добрых Детей, откуда расходились невидимые нити, управляющие действиями даже очень влиятельных людей во многих странах, то теперь все переместилось в простой дом среди дюн, не отягощенный особыми укреплениями. Сюда переместился источник энергии французского правительства, и весь тот поток людей и документов, что тек в Париж, изменил направление на Ла-Рошель.

Каким образом первый министр мог читать всю поступающую корреспонденцию, отсортировывать ее по важности, обдумывать многоплановые комбинации и политические ходы, принимать участие в руководстве ведением осады, ежедневно встречаться с королем, совершать по ночам выезды, невозможные днем, и при этом не сойти с ума, не знаю.

Записные придворные остроумцы не замедлили сострить на этот счет. По королевским войскам уже заходила шутка о том, что кардинал застал как-то днем господина д'Эпернона, задумчиво сидящего на камушке с молитвенником в руках, на что д'Эпернон сказал Ришелье: «Увы, Ваше Высокопреосвященство, волей-неволей приходится заниматься чужим ремеслом, раз другие занимаются нашим…».

В это время, как я уже вспоминала, любезно прождавший капитуляции Туара Бекингэм был отброшен от стен форта Сен-Мартен и в спешке покинул острова. Это были успехи военных.

К успехам тайных служб можно отнести несколько дел. В самой крепости отлично работала гвардия отца Жозефа – монахи-капуцины. Много их – ухаживающих за ранеными, исповедующих умирающих, поддерживающих моральный дух воюющих – было и в королевских войсках. Обычно отца Жозефа было не видно и не слышно, но без шума и помпы он организовывал работу так, что для него не было тайн ни на наших позициях, ни в осажденном городе.

Кроме того, несомненным успехом было задержание курьера герцога Бекингэма господина Монтегю.

При курьере были взяты бумаги, подтвердившие самые худшие опасения кардинала: Англия, уже не рассчитывая на собственные силы, вступила в тайный союз с Австрией, Испанией и Лотарингией. И объединились они, конечно же, не ради совместного выращивания цветов. Союз был направлен против Франции.

Кроме того, в ставке Бекингэма обнаружили документы, свидетельствующие о том, что госпожа де Шеврез была самым активным участником заговора. И не она одна.

Дела же внутри и вне страны обстояли таким образом, что сил у Франции одновременно заниматься внутренней смутой и внешней угрозой не было.

• Предыдущая
• 27/67
• Следующая