Изумруды Кортеса - Гальван Франсиско - Страница 24

• Предыдущая
• 24/62
• Следующая

Шлюпка была от берега на расстоянии пушечного выстрела, когда Сандоваль осторожно приблизился к Тристану так, что тот даже не заподозрил, что он на берегу уже не один. Глаза каталонца были прикованы к шлюпке, и голос капитана, раздавшийся прямо над его ухом, заставил его вздрогнуть.

— Похоже, вы весьма поспешно и с большими предосторожностями покидаете эти края, не так ли, мой дорогой сеньор Тристан?

Услышав эти слова, каталонец вздрогнул — как я уже говорил, голос капитана был груб и хрипловат, и к тому же в этот момент, когда он уличал Тристана в попытке бегства, в его тоне и впрямь прозвучало нечто угрожающее. Каталонец обернулся и узнал Сандоваля, чье внезапное появление могло бы ввергнуть его в панику, если бы он и так уже не был напуган сверх меры.

Но, как оказалось впоследствии, Тристан был великим лицедеем, и все в Новой Испании знали его как человека боязливого, дамского угодника, предпочитавшего женское общество мужской кампании, отнюдь не закаленного в ристаниях, чуждавшегося ратных трудов и не имевшего никакой склонности к военной службе. Увидев Сандоваля, он принялся разыгрывать удивление и всячески тянуть время, в надежде дождаться, пока шлюпка причалит к берегу. Уловки, к которым он прибегал, годились для какого-нибудь мошенника и уж конечно были совсем не к лицу знатному сеньору. Так он повел свою лукавую речь:

— Черт побери, Сандоваль! Вы напугали меня своим ревом, который ваша глотка издает вместо звуков человеческой речи. Вы что, не знаете, что воспитанные кабальеро обычно не нападают на людей сзади, словно хищные птицы?

— Простите, если я испугал вас, — с презрением бросил Сандоваль. — В мои намерения никак не входило оскорбить ваш нежный слух. Но при всем том мне сдается, что из нас двоих вы гораздо больше походите на хищную птицу, тем более что вы, кажется, собрались отправиться в полет?

Тристан, который одним глазом следил за шлюпкой, а другого не спускал с Сандоваля, постарался всеми способами продлить беседу, надеясь на помощь приближавшихся моряков.

— Я не понимаю вас, друг мой. О каких это хищных птицах вы говорите? Кто это отправляется в полет?

Сандоваль, прекрасно разгадавший его маневр, отбросил всякие церемонии и перешел к сути:

— Ну, хватит! Я прибыл из Койоакана, чтобы доставить вас к Кортесу, у которого имеются к вам кое-какие вопросы. Я не позволю вам сесть в эту шлюпку.

Тристан понял, что его игра раскрыта и ему не удастся больше тянуть время. Он схватился за шпагу, но не бросился на противника, а отступил в сторону и принялся изо всех сил кричать, что еще не родился на свет тот, кто смог бы подчинить его силой. Капитан тоже обнажил шпагу, решив для большей сговорчивости ранить Тристана, но, разумеется, не смертельно, поскольку гибель каталонца положила бы конец всем надеждам узнать что-либо о его темных делишках в Новой Испании. Они уже скрестили оружие, но в эту минуту слуга Тристана, который притаился среди деревьев и слышал все, что происходило на берегу, напал на Сандоваля сзади, стараясь помочь своему господину. Лучше было бы ему оставаться в стороне, поскольку Сандоваль, легко отбив удар каталонца, заметил приближение нового врага и в два счета нанизал его на свой клинок. Однако Тристан воспользовался этой мгновенной передышкой и со всех ног бросился бежать к шлюпке, которая была уже рядом с берегом. Быстро достигнув края отмели, каталонец забежал в воду по пояс. Сандоваль ринулся было вслед за ним, но с подошедшей шлюпки раздались ружейные выстрелы, и это вынудило его поспешно искать укрытия среди прибрежных валунов, иначе он в два счета простился бы с жизнью. Тристан же, отделавшись от опасного преследователя, с помощью подоспевших матросов забрался в шлюпку, и та сразу направилась к видневшейся вдали каравелле.

в которой рассказывается о находке, сделанной Сандовалем на отмели, о том, как он отправился обратно в Койоакан с печальным известием о бегстве Тристана, и о прибытии брата доньи Каталины в Новую Испанию в сопровождении Киньонеса

Бегство Тристана несказанно опечалило Гонсало де Сандоваля: храбрый капитан и доблестный солдат Кортеса корил себя за то, что не смог выполнить приказ своего начальника, тем более что речь шла о деле крайне серьезном, касавшемся загадочной смерти доньи Каталины и коварного заговора против губернатора Новой Испании и самого императора.

Стоя на берегу, Сандоваль беспомощно наблюдал, как шлюпка причалила к каравелле и как вслед за тем корабль скрылся за горизонтом. Он обернулся к убитому слуге Тристана: мертвое тело было простерто на песке, голова запрокинута, в груди зияла кровавая рана — след страшного удара: казалось, клинок пронзил бедолагу насквозь. Сандоваль подошел к мертвецу и взглянул на его лицо в надежде опознать убитого. Но тот был ему незнаком: Сандоваль никогда его раньше не видел. Рядом с телом валялась небольшая котомка — по всей видимости, та самая, которую упоминал негр, когда рассказывал о Тристане. Однако по своему виду она совсем не напоминала вещь знатного сеньора и скорее могла бы принадлежать какому-нибудь нищему бродяге. Сандоваль вытряхнул на песок ее небогатое содержимое — кое-что из одежды и несколько писем, написанных, как и то, что было получено в гавани, на каталанском наречии. Сандоваль забрал письма, оттащил тело слуги и найденные при нем вещи в траву под деревья, чтобы скрыть следы происшествия. Преклонив колена, он вознес краткую молитву, покаявшись перед Господом, что не смог как должно похоронить убитого по-христиански, поскольку слуга Тристана, судя по всему, исповедовал христианскую веру.

Более мирно протекала миссия Киньонеса, который путешествовал по морю в компании Хуана Суареса и его матушки. Они прошли мимо Табаско, оставили позади Сан-Хуан-де-Улуа и вскоре прибыли в Веракрус — первый город, заложенный Кортесом в Новой Испании. Воздвигнут он был не без труда, да к тому же и расчеты его основателя не вполне оправдались, поскольку место было выбрано неудачное, круглый год тут стояла влажная жара и духота. Воздух в городе был таким тяжелым, что пассажиры, вынужденные ожидать отплытия несколько дней, предпочитали удалиться из Веракруса в Халапу или другие ближайшие селения, невзирая на то, что обитали в этих местах преимущественно индейцы.

Брат покойной доньи Каталины не подозревал об истинных причинах, побудивших Кортеса пригласить его в Новую Испанию. Он был в добром и спокойном расположении духа, и единственное, что омрачало его думы, это смерть сестры — такая утрата, конечно же, не могла не печалить всякого человеколюбивого христианина.

Так, в полном неведении относительно уготованного им приема, дон Хуан Суарес и его мать прибыли в Койоакан. Их поразило, во-первых, что дон Эрнан не встретил их, как подобает родственнику, у городских ворот, а также то, что Киньонес отвез их не во дворец Кортеса, но в простой индейский дом в энкомьенде губернатора.

Киньонесу и тут удалось сохранить истинную цель приглашения дона Хуана на материк в тайне, несмотря на упорные расспросы Суареса, страх и недоумение которого все возрастали. Ночь они провели в энкомьенде, но дон Хуан не мог сомкнуть глаз, поскольку его терзали страшные догадки, что так неуважительно с ними обращаются неспроста и неужели он позволил Кортесу заманить их в ловушку, поддавшись льстивым обещаниям родственного примирения и гостеприимства, которые от имени губернатора щедро расточал Киньонес во все время путешествия.

Ранним утром Суарес с матерью сами поспешили во дворец, но по дороге столкнулись с Киньонесом, который был послан, чтобы доставить их к Кортесу, и при этом снова не сказал им, каковы же на самом деле намерения губернатора.

В то время как в Койоакане происходили все эти события, в первый день декабря месяца 1522 года от Рождества Христова Гонсало де Сандоваль готовился отплыть обратно в Новую Испанию. Он рассчитывал сесть на корабль в гавани Сантьяго и, желая сохранить инкогнито, заранее не скупясь заплатил золотом капитану каравеллы. В течение десяти дней Сандоваль скрывался в хижине негра Хинеса, которого также пришлось щедро вознаградить за его услуги. Сандоваль старался не показываться в людных местах и всячески избегать встречи со сторонниками Веласкеса, которые, узнав в нем человека Кортеса, вполне могли на этом простом основании обвинить его в гибели слуги Тристана. Труп убитого был обнаружен по прошествии двух дней местным индейцем, который собирал в прибрежной роще съедобные коренья и поразился огромной стае стервятников, что упорно кружила над зарослями.

• Предыдущая
• 24/62
• Следующая