Гагарин: дорога на Марс (СИ) - Матвиенко Анатолий Евгеньевич - Страница 2

Зафиксировав её в кресле и включив подачу воздуха с пониженным давлением, Андрей вернулся к пассажирам.

Англичанка осваивалась в индивидуальной каюте, то есть нише шириной метр, отделённой боковыми перегородками от общего объёма, с закреплённым там спальным мешком — не для обогрева, в отсеке постоянные двадцать два градуса, а чтоб расслабиться и не бояться улететь куда-то во сне. В стенках по обе стороны спальника имелись карманы с застёжками и фиксаторами для мелких личных вещей.

Американка прилипла к иллюминатору и увлечённо щёлкала Землю маленькой камерой «кодак». Космонавт посоветовал ей воспользоваться стационарным фотоаппаратом станции, клятвенно пообещав отдать кассету с плёнкой с собой перед отправкой на Землю, а на свой снимать интерьер бытового отсека, но лучше — позже, когда все освоятся. Та кивнула, отчего чёрные вьющиеся волосы колыхнулись в невесомости. Распушённые в невесомости шаром, они смотрелись причёской Медузы Горгоны. Стоило бы стянуть их резинкой, чтоб волосинки не летали по отсеку, но как-то неловко чего-то требовать от человека, чья семья оплатила львиную долю цены полёта «сапсана» на станцию.

Немец притащил из орбитального отсека здоровенный контейнер, присобачил его на стене фиксаторами и подключил питание к бортовой сети.

— Я слышал о вашем эксперименте, герр Шнайдер.

— Зови меня Кнут.

— Тогда я — просто Андрей. Скажите, Кнут, почему вы не заказали этот эксперимент нашим космонавтам на «Салют-12»? Вышло бы многократно дешевле.

Тот покровительственно улыбнулся. На его худом лице улыбка выглядела гримасой. Он объяснил, что выращивание кристаллов в невесомости — целое искусство, и он вряд ли бы обеспечил столь правильный контроль над процессом, сидя в ЦУП и давая указания космонавту на орбите. Если эксперимент удастся, он означает прорыв в какой-то очень важной технологии, и затраченные десятки миллионов окупятся.

— Это есть моя мечта — раумфат. Путешествие.

Так что не расчётом единым жив человек, даже немецкий.

При всей сдержанности и некоторой сухости Шнайдер в целом производил неплохое впечатление, но… К битве за Берлин ему уже исполнилось семнадцать. Вполне достаточный возраст для фольксштурма, запросто мог стрелять по советским танкам из фаустпанцера. Естественно, про жизнь в нацистской Германии Кнута расспрашивать не рекомендовалось.

Его аппарат издавал тихое гудение. Космотурист произвёл какие-то хитрые манипуляции с приборами, что-то настроив, и улетел к иллюминатору — любоваться пейзажами. За технику Андрей не волновался, убеждённый, что опасное оборудование никто не позволил бы загрузить в «сапсан».

Он занялся разгрузкой орбитального отсека корабля, переместив продукты, ёмкости с водой и предметы гигиены в объём станции, англичанка, освоившаяся в суррогате своей каюты, вызвалась помочь.

Так приблизилось обеденное время. Лариса участвовать в общем или каком-то ином застолье отказалась, её самочувствие если и улучшилось после аппарата дыхания, то не кардинально.

Андрей снова отключил гарнитуру и зашептал её на ухо:

— Посиди с нами. Выдай несколько реплик. ЦУП должен знать, что ты работаешь по основному профилю — развлекаешь старпёров. Иначе снова придётся отбрехиваться, почему не отправляю тебя на Землю.

— Мне всё равно… Хоть бы и на Землю… Нет! Ни за что. Работаем.

Они включили микрофоны, Андрей созвал всех к холодильнику.

— Господа! Вы уже принимали пищу в космическом корабле. На станции просторнее, и выбор больше. Можно даже похулиганить.

Шепнув Ларисе «переводи», он выдавил из пакетика шарик джема и заставил плыть в сторону американки. Та отшатнулась, но космонавт успел схватить комок губами и проглотить.

— Как вы знаете, в нашем рационе нет сыпучих и крошащихся продуктов, потому что убирать мусор затруднительно. Мы, русские, привыкли кушать чёрный ржаной хлеб, берём его аккуратно, чтоб частички не летали по отсеку. Консистенция большинства блюд липучая и тягучая. Суп после разогрева лучше выпить прямо из пакетика. Миссис Эльвира, свиного мяса и бульона на свинине в меню нет.

— Сэнкс, мистер Андре. Я не соблюдать кашрут.

Она умудрилась выпустить в воздух несколько капель супа и собрала их куда менее уверенно, чем Андрей ловил джем.

Действительно, на станции пришлось вырабатывать новые навыки, оказалось даже несколько сложнее, чем пристёгнутым к креслу в кабине корабля. Стоило приноровиться, чтоб сам не улетел от места трапезы или еда не удрала в противоположную сторону.

— После обеда у нас запланирован отдых на четверть часа. Потом я предлагаю заняться упражнениями, улучшающими навыки передвижения в невесомости. Вы видите множество поручней на всех поверхностях станции, помогающих, уцепившись руками, двигаться в любом направлении. Но пока ещё вестибулярный аппарат не приспособился к невесомости, однозначно сложно. Он подаёт ложные сигналы — где верх, а где низ. Кроме того, на дальнем от вашего корабля конце станции имеется беговой тренажёр, желающие могут им воспользоваться. Там же на переборке пристёгнута сбруя, её нужно надеть на плечи и прикрепить к тренажёру эластичными тросиками, она имитирует прижатие к дорожке силой земной гравитации. Выбираете скорость бега — и удачи. Рядом с ним велотренажёр, тоже с притягивателями.

— Вы сами бегать, мистер Андре? — поинтересовалась американка.

— Конечно. По регламенту космонавт обязан по окончании адаптации проводить на тренажёрах два с половиной часа в сутки, и Земля следит по нашему сердцебиению. Поскольку нас теперь пять, лейтенант Гусакова тоже скоро присоединится, составим график, чтоб не толкаться. Дамы — вы выбираете время первыми.

Немец спросил, каково самому Андрею пришлось по окончании первого полёта.

— Я провёл в невесомости восемьдесят девять дней. Точнее, трое суток из них при отрицательной микрогравитации. Сумел вывалиться на землю самостоятельно, а вот встать уже не смог, меня тащили в вертолёт как мешок с картошкой. Нормально смог ходить через двое суток, но только недалеко. На полное восстановление потребовались недели. Вам это не грозит, десять суток — это не лет.

Он заметил, что Лариса, втягиваясь в разговор в качестве переводчика, чуть отвлеклась от внутренних мучений. Если на Землю — «ни за что», нужно отмазывать подругу и дальше. В ЦУПе знают показатели её кровяного давления, температуры тела и пульса, это не скрыть, надо хотя бы демонстрировать положительную динамику.

Пока подкрепившиеся туристы расслаблялись, Андрей снова выключил микрофоны.

— Всё очень трудно, сочувствую… Но так рад тебя видеть! Не смотря ни на что.

Он шептал. В отсеке есть ещё микрофоны.

— А я не рада, что видишь меня вот такую. Развалину. Даже не подозревала… Хуже, чем у Германа Титова!

— Он пробыл на орбите всего сутки. Уверен — приспособился бы. Зато ты видела Землю с высоты больше трёхсот километров. Вернёмся — будет что вспомнить. И чем похвастаться.

Убедившись, что закрыл её своим телом, нежно взял за руку. Лариса секунды через три аккуратно отстранилась.

— Не здесь. На станции целуемся только взглядами. И то когда я буду нормальная…

— Ты самая красивая в мире. Тебя даже отёчность не испортила. К тому же отёчность уйдёт, а красота останется.

— Мама так не считает. Говорит: слишком худая.

— Твой папа, наверно, предпочитает в теле?

— Моему папе сейчас вообще не до этого. Про Госкосмос слышал?

— Краем уха. Здесь программу «Время» не посмотришь. Да и в ней не особо много…

— Знаю! — она впервые повернулась к Андрею лицом, до этого старалась держаться вполоборота, считая, что «китайский пчеловод» так менее заметен. — Сама готовлю эти сверхкраткие сообщения. Пора уже садиться за первую статью о «Салют-11», а голова без единой мысли.

— Завтра напишешь, когда оклемаешься. Так что Госкосмос?

— Он вобрал в себя все предприятия космической промышленности и подчинён новому отделу ЦК. Этим отделом командует твой отец. А мой отодвинут от космонавтики.