Оправа для бездны - Малицкий Сергей Вацлавович - Страница 13

– Отлежимся еще, – буркнул Марик, попытался встать, чтобы натянуть порты, но голова у него закружилась, и он едва не упал. – Сколько я без памяти был?

– Три дня, – с готовностью сообщил Насьта и тут же добавил, присев на край постели, устроенной почти на уровне земляного пола: – Вот такушки, дорогой мой «неколдун»! Нанижу, что увижу, куда следую – не ведаю? А зелье-то, заморочь меня поперек, должно было тебя неделю еще смурить!

– Какое зелье? – нахмурился Марик. – Какую неделю? Ты, стрелок, и о трех днях не завирайся! Хотя, честно говоря, есть я хочу так, словно вторую неделю без крошки во рту!

Он уже успел влезть в порты и теперь с недоумением разглядывал тугую повязку поперек груди и какой-то странный травяной компресс на левой руке, примотанный к предплечью высушенной плетью лесного вьюна.

– И чего бы мне тут лежать три дня? – Марик почесал затылок здоровой рукой. – Судя по всему, перелома ребер нет, хотя грудь ломит, на руке ссадина или неглубокая рана. Так? Наверное, эта зверюга крепко засадила мне по ребрам и я действительно вылетел из яви? Это ведь вчера было? Ну-ка посмотри мне в глаза, парень! Кто ходил за мной? Эта девчонка?

– Она, – кивнул Насьта, не оставив места насмешке даже в уголках глаз. – А зелье тебе давали, чтобы беспамятство твое сном обернуть: во сне болезни легче сходят. Другие болезни… а та, что тебя зацепила, жизнь твою по-любому должна была без остатка высосать…

– Три дня? – словно не слыша слов Насьты, еще раз уточнил Марик и почувствовал, как жар охватывает и тело его, и лицо. – Она… Она ходила за мной?

– Могу повторить еще, – не отвел взгляда Насьта. – Ходила, сидела, омывала, подтирала, убирала, подкармливала. Девчонку, кстати, Орой зовут. Да не в ней дело. И в ней, конечно, тоже, но… Ты здорово меня удивил, Марик. И не только меня. Хотя… ладно. Только потому ты здесь! Стоять можешь?

– Не сомневайся, – огрызнулся баль, с трудом поднимаясь на ноги.

– А вот не должен стоять-то, – серьезно ответил Насьта и шагнул к выходу. – Хотя я-то отчего-то был уверен, что встанешь. Пошли – раз уж стоишь, значит, и шагать сумеешь, самое время бросить чего-нибудь в рот. Неделю не неделю, а три дня, кроме древесного сока, в тебя ничего не вливали… Ну так и выхода из тебя особого не было. Или был? Ладно, захочешь – у Оры спросишь. Чего ждешь-то? Так идешь или нет?

Скрипнув зубами, Марик сунул ноги в сапоги и, затягивая на груди шнуровку, вышел наружу и замер. Никакого болота вокруг не оказалось. Аилле светил прямо в глаза, поэтому баль заморгал, поднял ко лбу ладонь, но разглядеть сразу что-либо не смог. Только понял, что стоит он на лесистом гребне напоминающей огромную чашу зеленой котловины и не видит впереди не только какого-нибудь жилья, но даже и намека на опушку, просеку или узкую стежку. Ни дымка не поднималось над лесом, наполнившим котловину зелеными волнами удивительных крон, и звон молота, который в хижине казался близким, отчего-то теперь сгинул в птичьем гаме. Марик оглянулся, удивился, что и его хижина растворилась в густом орешнике и неразличима даже вблизи, но Насьта явно не собирался любоваться кудрявыми кронами, потому что спустился по склону и начал призывно махать рукой. Баль недоуменно пожал плечами, тут же отметил гримасой пронзившую грудь и руку боль и заковылял следом.

Лес, который через полсотни шагов принял Марика под тяжелые ветви, не только отличался от чащи близ родной деревни, но ничем не напоминал тех зарослей, по которым водил его ремини как будто бы еще вчера. Деревья в нем стояли нечасто, но их ветви начинали множиться не где-то над головой, а почти от земли, отчего ни в какую сторону дальше, чем на десяток шагов, бросить взгляд не было возможности. И вместе с тем лучи Аилле пронизывали лиственное богатство до самой земли, отчего тут же зеленела густая трава и раскидывал глянцевые ладони странный голубой папоротник. Да и сами деревья показались Марику незнакомыми. Кора их больше всего напоминала хорошо выделанную оленью кожу, меняясь от белого к желтому цвету, а заостренные листья не шелестели на неведомо как забредшем в заросли ветре, а шуршали, словно старательно терлись друг о друга.

В папоротнике обнаружилась узкая стежка, но скоро ноги перестали слушаться Марика. Он споткнулся один раз, другой, потом вовсе остановился, потеряв Насьту из виду, сделал несколько глубоких вдохов и пошел дальше, стиснув зубы, почти точно так же, как ходил в вечерних сумерках деревенский староста, употребив внутрь изрядный объем хмельной настойки. Боль начала ползти от руки к сердцу – верно, чтобы встретиться с болью в помятом боку, но, сбавив шаг, Марик пока с ней справлялся и даже начал замечать и скрытые травой ответвления дорожки, и мелькающие в кустах внимательные взгляды, и какие-то гибкие силуэты над головой, и даже аппетитные запахи, доносящиеся то с одной, то с другой стороны. Но, только почти уткнувшись в какое-то препятствие, сквозь застилавшее глаза марево разглядел, что стоит на круглой зеленой поляне перед вросшим в землю огромным столом из красного дерева, за которым на отшлифованных временем и, вероятно, седалищами множества ремини чурбаках сидят сразу два Насьты. Марик поморщился, тряхнул головой и только тогда понял, что второй ремини похож на Насьту, как отражение в мутном ручье. Он был явно старше, и румянец на его щеках замещался загаром, который случается от жара горна и летящих из него искр. Марик тут же приметил и крепкие руки с толстыми, покрытыми ожогами и шрамами пальцами, и фартук из грубой кожи, также прожженный в нескольких местах, сопоставил все это с умолкнувшим молотом и уверился, что перед ним кузнец Уска. Впрочем, все это пока не имело большого значения, как не имело значения и то, что на столе стояло несколько горшков, из которых поднимался такой запах, что Марик был вынужден судорожно сглотнуть, чтобы слюна не потекла по подбородку. Сейчас главным было – не упасть. Марик поклонился кузнецу и постарался не бухнуться на один из свободных чурбаков, а все-таки сесть.

– Упрямый паренек-то! – заметил кузнец.

– Такушки-такушки, как я и говорил, – согласился Насьта и подвинул Марику глиняный кубок. – Глотни, дорогой. Упрямство тоже поддержки требует.

Марик стиснул шершавый сосуд, глотнул и неожиданно почувствовал, что стоявшая в горле тошнота проходит. В кубке оказалась обыкновенная вода, правда, присутствовала в ней легкая горчинка, но Марик не стал задумываться об этом, допил воду и, следуя примеру ремини, молча придвинул к себе один из горшков. Под накрывающей глиняные края рыхлой лепешкой обнаружились переложенные какими-то овощами куски оленины, вкус которой вполне соответствовал удивительному запаху.

– Что скажешь? – спросил кузнец, когда Марик наконец отодвинул горшок, спрятал в кулак отрыжку и тяжело оперся на здоровую руку.

– Кормят у вас хорошо, – вздохнул баль. – Праздник, наверное? Родился кто-нибудь?

– Родился, – кивнул кузнец. – Мой сын и родился. Этот самый, – дернул подбородком в сторону Насьты Уска. – Заново. Да и ты, можно сказать, если и не родился, так уж чудом не помер. А вот двум хорошим парням повезло меньше… Правда, если бы не ты, так не только Насьта сейчас сумеречную тропу отмеривал, но и многие из нашей долины, в которую ты все-таки пробрался. Ловок ты оказался, парень. Что, часто приходится на такое зверье охотиться?

Часто ли? Марик зажмурился и вспомнил мчащегося навстречу зверя. Что же это было? Огромный пес? Волк? Или странным образом поздно выбравшийся из берлоги исхудавший медведь? Нет, на медведя он явно не походил. Что за искры мелькали над ним, когда стрелы отскакивали от шкуры? Явно, явно не обошлось тут без магии. Да и не водится ничего подобного на берегах Ласки. Как ремини назвали его? Аргом?

– Что молчишь? – спросил кузнец.

– Нет у нас таких зверей, – разомкнул губы Марик. – Я никогда не охотился на… арга. Брал его, как медведя.

– И взял! – выпрямился Уска. – И спас мне сына. Только поэтому ты в городе ремини. Поэтому я говорю с тобой, парень.