Лицо для Сумасшедшей принцессы - Устименко Татьяна Ивановна - Страница 4

– Кто, кто – дед Пихто! – нахально представилась я. – Своих не узнаешь?

– Рыжая, сгинь! – плаксиво попросил дракон, прикрывая лапой массивную голову. – Позавчера пили, вчера – пили, сегодня – опять пить придется…

– Ни, ни, – решительно запротестовала я. – Хватит надираться до беспамятства каждый божий день, так и спиться недолго.

– Издеваешься, да? А опохмелиться? – страдальчески заканючил Эткин.

– Мы на речку идем, купаться, хозяйка посоветовала, – жизнерадостно оповестила я. – Она клянется что это, самое лучшее лекарство от головной боли.

Дракон медленно перевернулся на спину. Со двора донесся скрипучий звук окончательно завалившегося курятника и истошный вопль трактирщика. Я мысленно прикинула, не маловато ли драгоценный камней прихватила с собой из королевской сокровищницы Нарроны.

– Нет, – лениво начал перечислять гигант, для наглядности загибая когти на лапе, – чего-то не хочется. Вода еще холодная – раз, может хозяйка поднесет бочку другую пива для поправки – это два, и третье, – он задумчиво посмотрел на меня снизу вверх, – нехорошие вещи плывут сегодня по реке…

– Плывут по Роне? – не поняла я.

– Ага. – Дракон утомленно прикрыл слезящиеся с похмелья глаза.

– Что за выдумки?

– А сам не знаю, – расслабленно признался Эткин. – Всю ночь ужасы какие-то снились.

Я вышла из овина, задумчиво покусывая квелую, горькую травинку. В реке должна, нет, просто обязана водиться многочисленная, но абсолютно банальная рыба. Плотва там, ерши, хариусы всякие. И на этом в логическом обосновании разнообразия нормальной речной фауны обычно ставится большая, жирная точка. Все прочее можно запросто объяснить совокупным воздействием огромных доз низкокачественного спиртного и тяжелым, сладковатым запахом, обильно испускаемым подсыхающей коноплей.

Но острые уколы непонятной тревоги не отпускали.

« А не пошел бы ты куда подальше со своим гениальным предвиденьем, Эткин! Ну, скажите на милость, что еще такого необычного может приплыть по Роне?»

Пальцы, оканчивающиеся остро-заточенными ногтями, выкрашенными в пронзительно-алый цвет, раздосадовано побарабанили по изысканно изогнутому подлокотнику трона. Король Аберон Холодный изволил гневаться. И было от чего. Он едва сдерживался, кусая тонкие губы и поигрывая желваками, чтобы не наслать какое-нибудь нерушимое проклятие на своих нерадивых слуг. Нет, конечно не на всех, а для начала хотя бы вот на этих двоих растяп! Король неприязненно покосился на коленопреклоненные фигуры нерасторопных подданных. «Лучшие воины острова, опытные и закаленные в боях, и надо же – провалили такое элементарное задание, упустили негодного мальчишку!» – Аберон недовольно скрипнул редкими, кривыми, какими-то мышиными зубами. Один из провинившихся некстати поднял голову и тут же испуганно опустил глаза, встретившись взглядом со страшными, злобно расширенными зрачками своего Повелителя. Белесые, холодные, щелевидные зрачки, окруженные кровавой радужкой. Виновато согбенные плечи воина затряслись мелкой дрожью. «Спасите меня Пресветлые боги от этого… этого выродка!» – промелькнуло в его воспаленном мозгу.

Король вздрогнул, выпрямился и откинулся на спинку трона. Некстати подслушанная неприятная мысль обожгла, будто удар вымоченного в соли кнута. Мстительно поджатые губы монарха не предвещали ничего хорошего.

« Знаю, – раздраженно размышлял Повелитель, – все вокруг называют меня одинаково! Даже когда подобострастно склоняются перед моей властью, запретной магией и знатностью нашего древнего рода! Дерзкие, двуличные лжецы! Любить и уважать меня вы не желаете, так значит, я силой заставлю вас бояться своего повелителя. Чего бы мне это не стоило, сколько бы еще крови не пришлось для этого пролить!» Король снова прищурил красные глаза, кажущиеся неописуемо отталкивающими на фоне его мертвенно-бледного лица. Пурпур бархатного колета разительно контрастировал с белой атласной обивкой трона и мраморными подлокотниками. Только белое и красное, всегда красное и белое – других цветов Аберон не признавал. И на то имелась веская причина.

Шеарран, король Поющего острова, происходящий из знаменитого рода эль-Реанон, женился поздно, даже по традиционным эльфийским меркам. Казалось бы, ничего не предвещало приближения беды. Предсказания янтр, жриц-пророчиц, посвятивших себя служению великой богине Аоле, сулили молодоженам лишь долгое безоблачное счастье, нерушимую любовь и одаренное талантами потомство. Но появление желанного, первого сына, как по велению недоброго рока, в одночасье и в дребезги разбило хрупкую чащу семейного согласия. Мальчик родился уродом. Нет, он не стал хромым, кривобоким или слабоумным. Тонкие черты Аберона хранили печать воистину королевского величия. Белоснежная кожа, роскошные серебристые локоны, умный высокий лоб, гордый подбородок. Первенец воистину и по законному праву носил титул наследного принца древнейшего из эльфийских родов. Но тонкогубый рот упыря, кроваво-красные глаза, лишенные ресниц и бровей – говорили сами за себя, вызывая чувство омерзения и гадливости у каждого, кто сталкивался с Абероном. Принц был альбиносом.

Трудно сказать точно, какая неправильная трансформация постигла сущность венценосного эльфа по выходу из Обители затерянных душ, отметив позорным клеймом извращенности не только его искореженную внешность, но, что сказалось хуже всего – и моральный облик. С юности Аберон проявлял пороки, обычно не свойственные нормальным детям – коварство, трусость, изворотливость и жестокость. Издевательства над беззащитными животными и птицами, доносы, мелкие, а со временем все более изощренные провинности, и прочие нелицеприятные выходки, далекие от простого безобидного баловства – вот что стало любимым времяпровождением юного наследника престола. Он горячо ненавидел свою прекрасную сестру – принцессу Альзиру, презирал младшего брата – смирного, вежливого Лионеля, сторонился заботливой матери и чурался отца-Повелителя. «В семье не без Аберона!» – со вздохом сожаления признавали не только опечаленные родители, но и все прочие обитатели королевского дворца. «Выродок!» – более прямолинейно говорили простолюдины. К тому же, принц оказался напрочь лишен музыкального дара, от рождения обязательно присущего другим жителям Поющего острова, славящимся прекрасными голосами и редкостным талантом к стихосложению. Сам же Аберон всегда изъяснялся резкими каркающими звуками, а вместо написания утонченных баллад увлекся ужасными и запрещенными тайнами некромантии. Именно за противоестественные, отталкивающие в своей бездушности опыты над трупами мертвых животных, а как шептались по углам – и людей, наследник и получил беспощадное прозвище – Холодный. Прозвище прижилось.

Позднее, глядя на подрастающего наследника, король Шеарран начал крепко задумываться – к чему способна привести передача престола, да и судьбы всего государства в столь ненадежные, пагубно слабые руки. Ибо Аберон преступно мало помышлял об общем благе, ставя превыше всего собственные амбиции и удовольствия. Куда больше на роль правителя подошел бы младший принц – Лионель, не по годам добрый и рассудительный юноша, по всеобщему мнению прекрасный и душой и телом. Король, как мог, пытался скрыть от старшего сына столь невыгодные для того планы, но Аберон заподозрил неладное и скрытно начал собственную, рискованную игру – отважно поставив на кон свободу и даже жизнь.

Учителей у принца не было никогда. Королевским отпрыскам преподавали риторику, философию, математику, танцы и прочие элитарные науки, которые Аберон считал пустой тратой времени. Но в полуразрушенных дворцовых хранилищах он однажды случайно отыскал запыленный сундук, запертый на увесистый ржавый замок. Ключа в замке не оказалось. Позаимствовав в караульной огромный штурмовой топор, принц в течение получаса истово трудился над неподатливым запором. Наконец замок не устоял и раскрылся. Восхищенному взору наследника предстала груда заплесневелых, переплетенных в светлую кожу книг. « Похоже, человеческая» – безразлично отметил альбинос, с нескрываемым вожделением жадно поглаживая магические фолианты. С тех пор его тайные походы в заброшенный подвал участились, удлинились и постепенно вошли в привычку, вскоре – переросшую во всеобъемлющую страсть. Аберон путался в архаичном диалекте древних книг, портил зрение, дышал многовековой пылью и спорами плесневых грибов, но в итоге – добился желаемого. Поначалу обучение шло с трудом. Но принц оказался способным, а точнее – самородным, гениальным магом, обладающим крупицами темной силы, по неведомо какой, и вероятнее всего ошибочной причине, помещенными в не предназначавшиеся для таких целей тело и разум. Незаметно миновало несколько лет, прежде чем Аберон убедился, что из искры разгорелся костер, а в последствии и жаркое, всепожирающее пламя. Миру явился новый маг – необузданный, могучий и не знающий пощады. Злодей, не любящий никого и, в свою очередь, никем не любимый.