Усмирители - Гамильтон Дональд - Страница 22

• Предыдущая
• 22/36
• Следующая

- Вспышка-Хелм! - завопил субъект. - Как пишется, разрази тебя? Как фотографируется? Сколько нынче платят?

- Когда как, - ухмыльнулся я. - Постоянной службы не ищу, работаю вольным стрелком.

Это жаргонное выражение, значащее у газетчиков "независимый репортер", в устах покорного слуги прозвучало иронической и непреложной истиной. А заодно и совпало с легендой: мистер Хелм, фотограф и журналист из Калифорнии.

- А тебя какого лешего по сугробам носит? - осведомился я. - Ты же, вроде, подавался в столицу, политическим обозревателем делаться.

Звали парня Франком Мак-Кенной, только Фрэнком его на моей памяти не именовали. Он был общеизвестен в качестве Дружка. Таковым и оставался. Я припомнил, что в кабине обретается Гейл, освободился от рукопожатия, сделал небрежный жест:

- Солнышко, это Дружок Мак-Кенна. Дружок, это Гейл.

Мак-Кенна расплылся в лучезарной улыбке. Сделал шаг в сторону пикапа.

- Руки прочь от моей дамы, Дружок, - предупредил я. - Кстати, что за бедолагу разнимает на составные части Ренненкампф?

- Нальди, сейсмографа... Ох, и голова! Может уловить и записать бурчание в голодном животе по ту сторону Скалистых гор. Усеял приборами все отроги в радиусе двухсот миль! И втолковывает Ренненкампфу...

- Пытался втолковать, - ядовито заметил я.

- Да, пытался... Что при эдакой погоде и мечтать нечего об испытаниях. Он отправится вместе с нами, в бункер.

- С вами? Кто же вы?

Дружок поколебался, бросил на меня испытующий взгляд, но природная болтливость возобладала.

- Мы, - промолвил он, почти заметно раздуваясь от гордости, - знаменитые журналисты и обозреватели, удостоенные особого доверия за честность и любовь к отечеству. Мало быть просто хорошим репортером, нужно еще доказать, что прабабушка твоя ни разу не болтала в лондонском ресторане с наклюкавшимся Карлом Марксом.

Он мотнул головой в сторону мотеля.

- Там еще чертова куча выдающихся ученых. Отогреваются, млеют... Еще есть сенаторы и конгрессмены. И попробуй, скажи, будто не знаешь, чего ради сыр-бор загорелся!

- Догадываюсь, - ухмыльнулся я.

- А уж охраны сюда пригнали! С наибольшущей буквы "О", между прочим! Высморкаешься, выбросишь салфетку - и тотчас несется ищейка. Подбирает, разворачивает, убеждается: в бумажке - простые сопли, никаких шпионских записок. Все. Остаешься вне подозрений. До следующего чиха, разумеется...

- Стало быть, - вздохнул я, - посторонним на репортаж надеяться нечего. Дружок замахал руками:

- И думать забудь! Хотя...

Парня буквально распирало сознанием собственной исключительности. Дружок не утерпел. Понизил голос.

- По старой дружбе... Только я тебе ни словечка не говорил! Секретные сведения! В Карлсбаде, в Национальном парке, запретили посещать подземные гроты. Знаешь, эти: со сталактитами, сталагмитами, боковыми ответвлениями...

- С какой стати?

- Шевели мозгами, - хихикнул Дружок. Я изобразил зоологическую тупость.

- Нальди велел! Объявили во всеуслышание, будто пещеры почистить собрались да подновить, но дело-то не в этом! Из домов, расположенных неподалеку, людей выселяют! Временно... А от эпицентра до Карлсбада - без малого двести миль. И это совсем иная горная цепь!

- Ух ты, - произнес я. - Вот так-так!

- Из достоверных источников! - зашептал воодушевленный Мак-Кенна. - Только ежели ты, кляча старая, меня упомянешь как источник - дружбу побоку!.. Утро доброе, Пейтон!

Позади послышались шаги. Чья-то рука ухватила меня за плечо, бесцеремонно развернула. Существуют великолепные способы ответить на подобное приветствие, но все они изрядно расстраивают невоспитанной стороне здоровье. Бремя для встречных любезностей было неподходящим.

Я проглотил оскорбление действием и очутился лицом к лицу с худощавой особью, облаченной в серый костюм, серое габардиновое пальто и шляпу со столь узкими полями, что их назначение оставалось чистой загадкой. Особь, однако, не выглядела забавно - даже здесь, в Техасе, краю широкополых "стэтсонов".

Кстати, обладатели бесцветных, источающих расчетливую злобу глаз не кажутся забавными нигде и никогда. Я насмотрелся на подобных в Европе, во время войны. Там они таскали форменную одежду - тоже" между прочим, серую, - и маршировали строевым шагом...

- Он?!

Я подумал, что субъект обращается к Дружку. Это было бы глупо. Но рядом возник еще один: побольше, постарше, явно привыкший носить мундир, а не костюм. Возможно, офицер в отставке, а еще скорее - полицейский. Человек поглядел на меня, потом на пикап, кивнул.

- Он, мистер Пейтон. И машина та же. Проехал сквозь город час назад, вернулся и покатил медленно. Высматривает кого-то. Или что-то.

- Как давно раскатывает?

- Минут пятнадцать-двадцать. Затормозил впервые, именно здесь. Я и решил известить вас на всякий случай.

Пейтон безотрывно глядел на меня бесцветными глазищами. Ни серыми, ни голубыми, ни зелеными. Разумеется, какой-то пигмент наличествовал, но определить его затрудняюсь. О таких глазах лучше всего отозваться истасканным выражением "ледяные".

Глаза, присущие людям, которые всегда правы - даже если неправы в корне.

- Так, - произнес Пейтон. - Кто вы и что можете сказать в оправдание?

Дружок Мак-Кенна шагнул вперед:

- Отцепись, Пейтон, - сказал он весело. - Это вольный стрелок, фотограф газетный. Не всем же Дядя Сэм жалованье платит! Кой-кому и трудиться надо в поте лица. Что здесь преступного?

Я испытал известное смущение. Дружок ринулся оборонять приятеля, потихоньку состоявшего на жалованье у Дядюшки уже два с лишним года...

Субъект, именовавшийся Пейтоном, неторопливо уставился в округлую рожицу Мак-Кенны.

- Накануне выезда, - сказал он спокойным голосом, - уполномоченные люди полностью проинструктировали вас относительно общеобязательных правил поведения. И о причинах, вынуждающих к этому, уведомили. Велели не общаться с посторонними, прежде чем не окончится эксперимент. Тогда по его окончании вы сможете напечатать собранные материалы, предварительно подвергнутые соответствующей цензуре. Верно?!

- Верно, верно, - с досадой возразил Дружок. - Но где ты посторонних видишь? Я, получается, не могу старому товарищу "с добрым утром" сказать, а?

И подмигнул. Покорному слуге.

- Вы знаете этого человека? - вопросил Пейтон.

- Да конечно же! Ведь втолковываю...

- Давно знаете? Когда видались в последний раз?

- Черт побери...

Дружок нежданно осекся. Сообразил, наконец: миновали, в сущности, целые геологические эпохи. Но быстро воспрял духом и затараторил:

- Господи, помилуй, да мы работали бок о бок еще до войны! Парень был тощим, как щепка, молокососом в берете, и камерой новехонькой хвастал.

- Во время войны? После нее? Мак-Кенна сызнова поник.

- Боже мой... Время-то летит! Нет, Пейтон. Только до войны. Два или три года подряд.

- А сегодня случайно столкнулись возле мотеля, где... Говорите, он фотограф? Послушайте, очень удобное совпадение! Выйти наружу и двадцать лет спустя налететь на старинного друга! Вы теорию вероятности опровергаете, мистер Мак-Кенна!

- Мне ваши намеки не по вкусу! - взвился Дружок.

- Совпадение будет расследовано со всей скрупулезностью, не сомневайтесь. И лучше проваливайте отсюда. Вам едва ли пристало ручаться за старую любовь и дружбу прежних дней.

Пейтон, оказывается, читал Роберта Бернса, Удивления достойно...

Дружок пожал плечами, по-шутовски отдал честь:

- Слушаюсь, ваше высокопревосходительство! Затем повернулся ко мне.

- До свидания. Вспышка! Помни репортерский девиз: Illegitimatti non carborundum. Это на латинском, - пояснил он Пейтону. - Означает: не дозволяй ублюдкам попирать себя?

И удалился.

Пейтон проводил его долгим взглядом, и я понял: если у Дружка могут возникнуть осложнения с допуском в "бункер" либо с военной цензурой - они возникнут обязательно и непременно. Я наживал умение навлекать на безвинных людей неприятности. Сперва Ле-Барон. Теперь - Мак-Кенна. Ле-Барону, разумеется, пришлось и вовсе худо, но Дружка тоже стоило пожалеть.

• Предыдущая
• 22/36
• Следующая