Слово шамана (Змеи крови) - Прозоров Александр Дмитриевич - Страница 4

— Ладно, видать, сегодня умереть не получится, — Тирц кинул меч в ножны, неуклюже забрался на лошадь, оглянулся на шум приближающейся схватки.

— На север гнать пытаются, псы русские. А мы на запад уйдем…

Отряд сорвался с места, и его скакун, не дожидаясь понукания, помчался вместе со всеми. Проскочив мимо крайних шатров, они вырвались в просторную заснеженную степь.

Стало видно, что с западной стороны лагеря удалось выскользнуть из-под русского удара довольно многим воинам — и сейчас эти темные точки постепенно сбиваются во все более крупные массы. Еще немного, и под рукой Девлета опять соберется крупная армия — словно и не было только что опустошительного разгрома.

Вдалеке загрохотало.

— Так я и знал, — сплюнул Тирц, натягивая поводья. — Куда-то под пули хотели нас загнать, умники.

— Ты хорошо придумал оставить коней возле лагеря, Менги-нукер, — признал подъехавший ближе Девлет-Гирей. — Только они нас всех и вынесли.

— Я хорошо думал, когда не хотел в зимний поход идти, — огрызнулся Тирц. — Нет, потащились все-таки!

— Весной по размокшей степи коннице не пройти…

— Ну, и где она теперь, твоя конница?!

Тирц знал, был совершенно уверен, что простоять незамеченными возле русских рубежей, по эту сторону Дикого Поля не получится. Наверняка или разъезд какой дальний наткнется, или купец слишком близко проедет, или кто из невольников сбежать исхитрится… Но татары каждый год жаловались, что по весне перейти через степь — хуже пытки, что лучше ее по холоду пересечь, а потом уже рядом с русскими землями дождаться, пока стает снег. Ну вот и дождались… Воинов из родов Ширеевых и Аргиновых, судя по всему, загнали в ловушку и сейчас добивают. Гиреевские тысячи, воины в которых принадлежали роду Мансуровых, большей частью уцелели, но потеряли весь скот, шатры, заводных коней — теперь, когда от войска осталось от силы треть, отбить лагерь назад наверняка не удастся. Там кованой конницы вдвое больше, чем татар будет.

— На север поворачивать надо, — злобно сплюнул Тирц. — Коли слишком рано ударим, посевную, может, не сорвем, но хоть что-то сделаем.

— У нас ни обоза, ни заводных коней, ни припасов… — попытался образумить его Девлет-бей, но русский только презрительно хмыкнул:

— А как ты степь собираешься обратно пересекать без обоза, коней и припасов?

— Уходить надо, Mенги-нукер, — примирительно напомнил Девлет-Гирей. — Русские сейчас сечу закончат, и на нас повернут. Тогда точно никуда не попадем.

Тирц приподнялся на стременах, оглядел собравшийся отряд. Тысяч пять, не меньше. До Москвы с такими силами не дойдешь, но окраины потрепать получится.

— Назад не пойдем, пока хоть какого-то урона России не причиним, — твердо решил он и пнул пятками свою лошадь.

Собственно, положение оказавшихся в зимней степи татар было не столь уж безнадежным. Кони — если их не гнать постоянно вперед и вперед, вполне могут разрыть снег и выкопать из-под него прошлогоднюю траву. Люди могли зарезать и съесть нескольких скакунов. Вот только требовалось соблюсти два условия: найти топливо для костров чтобы зажарить мясо, и остановиться на месте хоть на пару дней, дабы кони могли поесть.

Здесь, вблизи русской рати, останавливаться новым лагерем было равносильно самоубийству, а потому татарские тысячи продолжали торопливо двигаться на запад, подальше от опасного врага.

К вечеру выяснилось, что московиты про спасшийся отряд не забыли — остановившись в темноте и заворачиваясь в халаты прямо возле лошадиных ног, воины могли наблюдать на ночном небе легкое зарево: это означало, что кто-то движется по их следам и костры, в отличие от татар, жжет без жалости. А потому голодных, замерзших, усталых и невыспавшихся степняков Тирц поднял еще задолго до рассвета и приказал садиться в седла.

Кони, такие же голодные, как и их всадники, двинулись неспешной рысью. Тут ничего не мог поделать даже он — ифрит, нежить, Менги-нукер, как его только не называли! Пусти скакунов в галоп — и через несколько часов пути они просто свалятся от усталости.

— Нам не уйти, Менги-нукер, — услышал он, как рядом кто-то негромко озвучил его мысли.

— Это ты, Алги-мурза? — усмехнулся физик. — Я рад, что ты остался жив.

— У них заводные лошади, торбы с овсом, даже дрова. Они сытые и отдохнувшие…

— Чего ты боишься, татарин? — криво усмехнулся Тирц. — Если нас догонят и перебьют, тебе не нужно будет оправдываться перед Кароки-мурзой за мою смерть. Во всем нужно видеть хорошее, а не плохое.

Татарин отнюдь не считал, что в смерти может быть хоть что-нибудь хорошее, но спорить не рискнул. Вчера он успел схватить кошель и любимую наложницу, так что лишился в лагере только двух шатров, арбы и четверки заводных коней, что паслись с общим табунов в двух днях пути. Обидно, но не разорительно. Он каждый год по два раза ходил с русским в Московию и успел добыть в ней вдесятеро больше, нежели вчера потерял. В конце концов удача не может быть вечной. Иногда Аллах, видя гордыню смертного, может лишить его своей милости… Но ведь не навсегда! Нужно молиться, проявить смирение, пожертвовать бедным достойный закат. А умирать не надо. Если ты умрешь, то как узнаешь, что твои старания не пропали даром? Прочие воины тоже с надеждой поглядывали в сторону русского. Менги-нукер уже десятый год водил их в набеги на север. Иногда чуть ли не пинками гнал по раскисшим дорогам, иногда заставлял голодать, заводя в выжженную московитскими разъездами осеннюю пересохшую степь, иногда кидал на обороняемые стрельцами валы вслед за глиняными истуканами.

Каждый год, по весне, во время сева, и осенью, в дни жатвы русский успешно доводил орду до вражеских поселений и, что немаловажно, так же успешно приводил обратно.

Сейчас, когда только чудо могло спасти усталые тысячи, жалкие остатки разгромленного войска, чуда ждали именно от него.

— К вечеру догонят, — словно невзначай высказался Гумер, десятник Алги-мурзы. — Наши кони от усталости еле ноги переставляют. А русские своих поутру наверняка овсом кормили. И уже дважды с усталых скакунов на заводных пересаживались.