Нарцисс в цепях - Гамильтон Лорел Кей - Страница 103

• Предыдущая
• 103/143
• Следующая

— Я думала, с этой мыслью ты и остался до утра.

Он медленно сел, будто тело его было избито.

— Так и было.

— Ты ведь не сказал «нет». — Я перевернулась на бок, но не пыталась сесть.

Он кивнул:

— Я это знаю и тебя не виню.

Не совсем так, но он пытался меня не винить.

— Ты мог меня остановить, Ричард. Тебе надо было только либо оставить открытыми метки, либо выпустить своего зверя. Ты мог не подпустить к себе ardeur.Ты сам выбрал, что контролировать.

— Это я тоже знаю. — Он не глядел на меня.

Я приподнялась на руках, почти села:

— Так в чем же дело?

Он покачал головой и встал. Чуть неуверенно, но встал на пол.

— Я ухожу, Анита.

— У тебя это звучит слишком похоже на «навсегда», Ричард.

Он повернулся и посмотрел на меня пристально:

— Никто от меня кормиться не будет. Никто.

Он так был зажат, что я не могла сказать, каковы его чувства, но они ясно выразились на лице. Это было страдание. В его глазах читалась глубокая боль, но он так скрыл свой разум, сердце, что я не могла назвать ее причину — знала только, что ему больно.

— Значит, завтра утром ты здесь не будешь, когда снова придет ardeur?

Я постаралась спросить это как можно более безразлично.

Он покачал головой, густые волосы мотнулись по плечам. Рука его лежала уже на ручке двери, тело повернулось так, что он почти полностью скрыл от меня лицо.

— Я не могу это повторить, Анита. Видит Бог, у тебя то же правило. От тебя тоже никто не кормится.

Я села, обняв колени, крепко прижав их к груди. Кажется, я еще и наготу при этом закрыла.

— Ты теперь ощутил ardeur,Ричард. Если я не могу кормиться на тебе, то на ком? С кем ты хочешь, чтобы я это разделила?

— Жан-Клод... — Но он осекся и не договорил.

— Дело бывает после полудня, и он мертв для мира. Он не проснется, чтобы разделить со мной ardeur.

Рука Ричарда сжалась на ручке двери так, что напряглись бицепсы.

— Тогда Нимир-Радж. Мне говорили, что ты от него уже кормилась.

— Я не настолько хорошо его знаю, Ричард. — Сделав глубокий вдох, я добавила: — И я не люблю его, Ричард. Я люблю тебя. И хочу, чтобы это был ты.

— Хочешь кормиться от меня? Сделать меня своей коровой?

— Нет, — ответила я. — Нет.

— Я никому не еда, Анита. Ни тебе, ни кому-нибудь другому. Я — Ульфрик Клана Трона Скалы, и я не домашний скот. Я из тех, кто кормится скотом.

— Если бы перекинулся, ты мог бы остановить ardeur,не дать мне кормиться от тебя. Почему ты так не поступил?

Он прижался лбом к двери:

— Не знаю.

— Будь честен, Ричард, хотя бы с собой.

Тут он повернулся, и гнев хлестнул по его лицу как плеть.

— Хочешь честно? Ладно, будем честно. Я ненавижу свою суть, Анита. Я хочу настоящей жизни. Хочу свободы от всей этой дряни. Не хочу быть Ульфриком. Не хочу быть вервольфом. Хочу просто жизни.

— У тебя есть жизнь, Ричард, она только не такая, как ты хотел бы.

— И не хочу любить женщину, которой с чудовищами проще, чем мне.

Я молча смотрела на него, прижав колени к груди. Молча — потому что ни черта не могла придумать, что сказать.

— Прости, Анита, но я не могу... я не буду этого делать. — С этими словами он открыл дверь.

Он открыл дверь, и вышел, и закрыл ее за собой — с тихим твердым щелчком.

Несколько секунд я просидела не шевелясь. Не помню даже, дышала ли я. Потом медленно выступили слезы, и первый вдох оказался резким, прерывистым, даже в горле заболело. Я медленно свалилась на пол, сжавшись в комок, в самый тугой комок. Так я лежала и плакала, пока не замерзла до дрожи.

Такой и нашел меня Натэниел. Он стащил с постели одеяло и завернул меня, поднял и влез на кричать, держа меня на руках. Он сидел, прижав меня к изгибу своего тела, но я не чувствовала его сквозь толстое одеяло. Он держал меня на руках и гладил по волосам. Когда кровать шевельнулась, я открыла глаза и увидела Черри и Зейна, подползавших ко мне. Они трогали меня за лицо, стирали пальцами слезы, свернулись около меня с другой стороны, и я оказалась в тепле их тел, как в чаше.

Потом вошли Грегори и Вивиан, они тоже залезли на кровать, и мы свернулись в теплое гнездышко тел и одеял. Мне стало жарко, я скинула одеяло, и руки леопардов заходили по мне, гладя, держа. До меня дошло, что я голая и они тоже. Никто из них ничего на себя не надевал, если я не заставляла. Но касания были целомудренны, утешительны, как тепло тел в куче щенков, и все в этой куче любили меня по-своему. Может быть, не так, как я хотела бы быть любимой, но любовь есть любовь, и мне иногда кажется, что я выбросила на помойку любви больше, чем многим удается набрать за всю жизнь. Последнее время я стараюсь быть осторожнее.

Они меня держали, пока я не уснула, устав плакать и согревшись снаружи, но в глубине моего тела осталось холодное, ледяное местечко, которое они согреть не могли. Это было то место, где жила любовь к Ричарду почти с того первого дня, как я его увидела. Но в одном он был прав: мы не могли так продолжать. Я не стала бы. Это было кончено — должно было быть кончено. Он ненавидел свою суть, а теперь и я ненавидела свою. Он сказал, что хочет кого-то, кому не надо бояться сделать больно, и он действительно этого хотел, но еще хотел кого-то человеческого, обыкновенного. И то, и другое сразу иметь нельзя, но это не могло помешать ему хотеть и того, и другого. Я не могу быть обыкновенной и не знаю, была ли я хоть когда-нибудь человеком. Я не могла быть той, которой хотел Ричард, чтобы я была, а он не мог перестать этого хотеть. Ричард был загадкой без ответа, а я устала играть в игру, где нельзя выиграть.

Я спала как под снотворным — тяжело, с дурными отрывистыми снами или в полном забвении. Не знаю, когда бы я проснулась, но кто-то лизнул меня в щеку. Если бы меня трясли или звали по имени, я могла бы не обратить внимания, но когда тебя кто-то лижет в щеку долгими движениями, не замечать невозможно.

Я открыла глаза и увидела лицо Черри так близко, что оно расплывалось. Она отодвинулась так, чтобы мне не надо было смотреть, скосив глаза до упора, и сказала:

— У тебя был ночной кошмар, я решила, что надо тебя разбудить.

Голос ее был спокоен, лицо ничего не выражало, было как-то неопределенно жизнерадостно. Лицо медсестры — бодрое, приветливое и ничего не говорящее. А то, что при этом она была голой и лежала на боку, приподнявшись на локте так, что контуры ее тела выступали изогнутой линией, никак не снижало ее профессионализм. Я бы никогда не смогла сделать такое лицо, когда я голая. Что бы ни случилось, я бы осознавала, что на мне нет одежды.

— Не помню, что мне снилось, — сказала я и подняла руку стереть теплую влагу со щеки.

— Ты соленая от этих слез, — сказала она.

Кровать шевельнулась, из-за моего другого плеча возник Зейн.

— А можно мне лизнуть другую щеку?

Это вызвало у меня смех, и это было почти такое чудо, что я разрешила ему — почти. Я села и тут же пожалела об этом. Тело было избито и ныло, стонало, будто меня действительно избили. Черт, после настоящего битья иногда бывало не так больно. Я прижала к себе одеяло — отчасти чтобы прикрыть наготу, а отчасти от холода.

Откинувшись на спинку кровати, я наморщила брови:

— Ночной, говоришь, кошмар? А который час?

— Около пяти, — ответила Черри. — Я могла сказать «дневной», но, как бы там ни было, ты... — она замялась, — хныкала во сне.

Я натянула одеяло плотнее:

— Не помню.

Она села, потрепала меня по колену через одеяло:

— Есть хочешь?

Я покачала головой. Они с Зейном обменялись тревожным взглядом — из тех, которые дают понять, как за тебя волнуются. Я разозлилась.

— Слушайте, все у меня в порядке!

Они оба посмотрели на меня.

Я нахмурилась:

— Ладно, все у меня будетв порядке.

Кажется, я их не убедила.

• Предыдущая
• 103/143
• Следующая