Обсидиановая бабочка - Гамильтон Лорел Кей - Страница 104

• Предыдущая
• 104/142
• Следующая

Я приложила свои пальцы с другой стороны, и это было как удар тока. Наши пальцы переплелись, ладони соприкоснулись, и даже это целомудренное прикосновение заставило меня задышать быстрее.

Я шагнула назад, но руку не убрала и тем самым потянула его из зеркала. Он покинул золоченую раму и вдруг оказался передо мной, и руки наши все еще соединялись в воздухе. В ладони я ощущала биение его сердца, словно он весь сконцентрировался в этой бледной руке, прижатой к моей.

Он наклонился ко мне, будто для поцелуя, и я испуганно стала отодвигаться, но сон разлетелся, и я очутилась в яви, таращась в потолок больничной палаты. Рядом стояла сестра, читавшая показания приборов, – она-то меня и разбудила. Я не знала, радоваться или огорчаться.

Метки открылись меньше недели назад, а Жан-Клод уже пристает. О’кей, ладно, предупредить меня надо было, но… а, черт. Моя учительница Марианна объясняла, что мне нельзя просто игнорировать ребят, так как это будет опасно. Я думала, она имела в виду не пренебрегать связывающую нас силу, но оказалось, не только это. Я – человек-слуга Жан-Клода, что и осложняет мои передвижения. Территория каждого вампира подобна иностранной державе. Иногда между ними есть международные договоры. Иногда их нет. Случается, два Мастера питают чистую и старую вражду, и если ты в компании одного, то от земель другого тебе надо бежать как от чумы. Отказавшись общаться с Жан-Клодом, я могла все испортить, могла погибнуть или попасть в заложницы. Я только думала, что мне ничего не грозит, когда я занимаюсь делами полиции или подъемом зомби. Это работа. Ничего общего она не имеет с Жан-Клодом и вампирской дипломатией. Но я могла все это время ошибаться – как и сейчас.

А почему, спросите вы, я поверила Жан-Клоду и его предупреждению? Да потому, что ему совершенно не было смысла лгать. И еще я ощущала его страх. Одно из преимуществ меток в том, что благодаря им можно точно знать, что чувствует ваш партнер. Иногда мне это мешало, иногда бывало полезно.

Сестра сунула мне под язык термометр в пластиковом чехле и стала считать пульс. Что мне действительно не понравилось в этом сне – это мое влечение к Жан-Клоду. Когда метки были закрыты, я к нему во сне не прикасалась. Правда, тогда я и не давала ему входить в мои сны. При поднятых барьерах я контролировала сны, не пуская ни его, ни Ричарда. Я и теперь могла бы это сделать, только усилий потребовалось бы больше. А мне давно не доводилось практиковать. Значит, надо снова потренироваться, и быстро.

Термометр пискнул. Сестра посмотрела на экранчик у себя на поясе, улыбнулась мне пустой улыбкой, которая могла означать все что угодно, и что-то записала.

– Я слышала, вы сегодня выписываетесь.

Я подняла на нее глаза:

– Правда? Отлично.

– До выписки к вам зайдет доктор Каннингэм. – Она снова улыбнулась. – Кажется, он хочет лично проследить за вашим отбытием.

– Я одна из его самых любимых пациенток, – сказала я.

Улыбка сестры чуть пригасла. Наверное, она знала, что именно думает обо мне доктор Каннингэм.

– Он скоро придет.

– Но меня точно сегодня выписывают? – спросила я настойчиво.

– Так я слышала.

– Я могу позвонить своему другу, чтобы он меня забрал?

– Я могу позвонить от вашего имени.

– Если я сегодня ухожу, разве мне тогда нельзя позвонить?

Милейший доктор распорядился, чтобы телефона у меня в палате не было. Чтобы я не занималась никакой работой, никакой абсолютно. Когда я пообещала не пользоваться телефоном, если мне таковой будет предоставлен, он только посмотрел на меня, что-то отметил у себя в истории болезни и вышел. Наверное, он мне не поверил.

– Если доктор скажет, что вам можно, я тут же его принесу. Но вы на всякий случай скажите мне номер, чтобы я позвонила вашему другу.

Я дала ей номер Эдуарда, она записала, улыбнулась и вышла.

В дверь постучали. Я думала, доктор Каннингэм, но нет – это явился Рамирес. На нем сегодня была светло-коричневая рубашка и темно-коричневый наполовину развязанный галстук с мелким желто-белым узором. И еще он надел коричневый пиджак под цвет штанов. Впервые я его увидела в полном костюме. Интересно, закатаны ли у него рукава под пиджаком? Он держал букет воздушных шариков с персонажами мультиков. И с надписями вроде «поправляйся скорее» – на шарике с Винни-Пухом.

Я не могла не улыбнуться:

– Ты же уже посылал цветы.

На столике стоял небольшой, но симпатичный букет маргариток и гвоздик.

– Я хотел что-нибудь принести сам. Извини, что не пришел раньше.

У меня улыбка несколько увяла.

– Детектив, так извиняется возлюбленный или любовник. Откуда у тебя это чувство вины?

– А мне все приходится напоминать, что я для тебя не детектив, а Эрнандо.

– А я все забываю.

– Да нет. Ты просто стараешься увеличить дистанцию.

Я посмотрела на него. Вероятно, он был прав.

– Быть может.

– Если бы я был твоим любовником, я бы из больницы не вылезал и не отходил от тебя ни на шаг.

– Даже несмотря на то что ведется расследование?

Ему хватило такта пожать плечами со смущенным видом.

– Я бы постарался не отлучаться от тебя ни на минуту.

– А что произошло, пока я здесь валяюсь? Мой доктор постарался, чтобы я ничего не знала.

Рамирес поставил шарики рядом с цветами. Они были с грузиками, чтобы не улетели.

– В последний раз, когда я пытался тебя увидеть, доктор взял с меня обещание, что я не буду говорить с тобой о деле.

– Я не знала, что ты здесь уже был.

– Ты мало что замечала.

– Я спала?

Он кивнул.

Класс! Интересно, сколько тут народу прошло, пока я лежала в отрубе?

– Я сегодня выписываюсь, так что можно, наверное, говорить по делу.

Он посмотрел на меня – выражение его лица было красноречивым: он мне не верил.

– Почему мне никто не верит?

– Ты сейчас как все копы. От работы не можешь оторваться.

Я подняла руку в бойскаутском салюте.

– Честное слово, сестра мне сказала, что меня выписывают.

Он улыбнулся:

– Не забывай, я видел твою спину. Даже если тебя выпишут, ты сразу к работе не вернешься. По крайней мере активно.

– Как? Меня заставят рассматривать фотографии и слушать, что нашли другие?

Он кивнул:

– Что-то вроде.

– Я что, похожа на Ниро Вульфа? Я не из тех девушек, что отсиживаются дома в тылу.

Он засмеялся, и это был приятный смех. Обычный, нормальный смех. Не было в нем осязательного сексуального подтекста, как у Жан-Клода, но мне нравилось именно то, что он обыкновенный, этот смех. Но… как бы ни был мил и приятен Рамирес, я не могла забыть сон с участием Жан-Клода. Я ощущала прикосновение его руки, оно еще держалось на коже, как держится в комнате запах дорогих духов после ухода надушенной дамы.

Может, это была любовь, но что бы там ни было, трудно найти мужчину, который смог бы конкурировать с Жан-Клодом, как бы мне этого ни хотелось. Когда он был со мной, все прочие мужчины будто отступали и расплывались в общем образе, кроме Ричарда. Это и значит – быть влюбленной? И я влюблена? Хотела бы я знать это точно.

– О чем ты задумалась? – спросил Рамирес.

– Ни о чем.

– Чем бы ни было это «ни о чем», оно для тебя серьезно и почти нагоняет печаль.

Он придвинулся ближе, коснулся пальцами простыни. У него было вопросительное, ласковое и очень открытое лицо. Я поняла, что в каком-то смысле Рамирес – мой счастливый билет. Он знал, что и как на меня действует, частично по совпадению, частично потому, что хорошо меня понимал. Он понимал, что я люблю и что не люблю в мужчинах, лучше, чем Жан-Клод, которому понадобились для этого годы. Я люблю честность, открытость и что-то вроде детского шарма. Есть и другие вещи, вызывающие вожделение, но путь к моему сердцу был таким. Жан-Клод почти никогда и ни в чем не бывал открытым. У любого его поступка была дюжина разных мотивов. Честностью он тоже не особенно отличался, а детский шарм… нет. Но Жан-Клод оказался первым, и к добору или к худу, таково было на сегодня положение вещей.

• Предыдущая
• 104/142
• Следующая