Обсидиановая бабочка - Гамильтон Лорел Кей - Страница 34
- Предыдущая
- 34/142
- Следующая
– Бабуля Блейк говорила, что тетя Гертруда его запилила до смерти.
Олаф передернул губами.
– Женщины – тираны, если мужчины им это позволяют. – Голос его звучал чуть-чуть спокойнее.
– Это правда и насчет мужчин. Если один партнер слаб, второй берет власть в свои руки.
– Природа не терпит пустоты, – произнес Бернардо.
Мы оба посмотрели на него. Не знаю, что у нас было написано на лицах, но Бернардо поднял обе руки вверх:
– Извините, что вмешался.
Мы с Олафом снова стали смотреть друг на друга. Сейчас он был настолько близко, что я могла бы и не успеть выхватить браунинг. Но если я сейчас отодвинусь, все мои миротворческие усилия пойдут насмарку. Он это примет либо за оскорбление, либо за слабость – ни то, ни другое мне не нужно. Поэтому я осталась на месте и попыталась не выдавать своего напряжения, потому что, как бы спокойно ни звучал мой голос, внутри стянулся узел. У меня только один шанс сделать эту работу. Если я его сейчас профукаю, дом во время моего пребывания здесь превратится в вооруженный лагерь, а нам надо заниматься раскрытием преступления, а не междоусобицей.
– Каждый человек – либо лидер, либо ведомый, – сказал Олаф. – Ты кто?
– Я готова следовать за тем, кто этого заслуживает.
– И кто решает, заслуживает человек этого или нет, Анита Блейк?
Я не могла не улыбнуться:
– Я, конечно.
У него снова дернулись губы.
– И если Эдуард поставит меня командовать, ты будешь подчиняться?
– Я верю суждению Эдуарда, поэтому – да. Но позволь задать тебе тот же вопрос: ты будешь подчиняться, если Эдуард поставит командовать меня?
Он даже вздрогнул.
– Нет.
Я кивнула:
– Отлично, по крайней мере мы хоть знаем положение вещей.
– И каково оно?
– Я из тех, кому важна цель, Олаф. Я сюда приехала раскрывать преступление, этим я и буду заниматься. Если в какой-то момент придется выполнять твои приказы, так оно и будет. Если Эдуард поставит меня командовать тобой, а тебе это не понравится, выясняй с Эдуардом.
– Баба – она баба и есть. Ответственность перекладывается на мужские плечи.
Я посчитала до десяти, потом пожала плечами.
– Ты говоришь так, будто твое мнение для меня что-то значит. А мне плевать, что ты обо мне думаешь.
– Для женщин всегда важно, что мужчины о них думают.
Тут я засмеялась:
– Ты знаешь, я было начала оскорбляться, но ты такой смешной!
Я говорила всерьез.
Он придвинулся ко мне, чтобы подавить, запугать своими габаритами. Это было внушительно, но я, сколько себя помню, всегда была самым маленьким пацаном во дворе.
– Я не пойду выяснять к Эдуарду. Я выясню это с тобой. Или у тебя яиц не хватит, чтобы против меня попереть? – Я резко засмеялась. – Ах, извини, забыла, только они у тебя и есть.
Он потянулся ко мне быстрым движением. Думаю, хотел просто полапать, но ждать я не стала. Я отпрянула и бросилась на пол, выхватив браунинг еще до того, как стукнулась задом об пол. Вытаскивая оружие, я не успела руками смягчить удар от падения. Стукнулась я тяжело, и удар отдался в позвоночнике.
Он вытащил откуда-то клинок длиной с его предплечье. Лезвие уже опускалось вниз, а пистолет еще не целился точно ему в грудь. Кто пустит первую кровь, еще было неясно, но ясно было, что кровь пойдет у обоих. Все замедлилось до той кристальной четкости, когда в твоих руках все время мира, чтобы навести оружие, уйти от клинка, и вместе с тем все происходит с молниеносной быстротой, и ничего не остановить, не переменить.
– Стоп! – прорезал комнату голос Эдуарда. – Того, кто пустит первую кровь, я застрелю собственной рукой.
Мы оба застыли. Олаф заморгал, будто время потекло с обычной скоростью. По всей вероятности, сегодня мы друг друга не убьем. Но мой пистолет целился ему в грудь, и его рука с зажатым в ней ножом была занесена надо мной. Хотя не нож – а скорее всего меч. Откуда только он его вытащил?
– Брось нож, Олаф, – велел Эдуард.
– Пусть сначала она уберет пистолет.
В его темных глазах я видела ненависть, которую сегодня уже наблюдала на лице лейтенанта Маркса. Они оба ненавидели меня за то, что не в моей власти было переменить: один – за врожденный от Бога дар, другой – за то, что я женщина. Забавно, до чего одна безрассудная ненависть похожа на другую.
Пистолет в моей руке ровно смотрел в грудь Олафа, и я медленно выдохнула, выпустила воздух из тела, ожидая, пока Олаф решит, как нам сегодня поступить. Либо мы работаем над делом, либо копаем могилу – или две, если он достаточно быстр. Я знала, что бы выбрала я, но знала и то, что решающий голос – не мой. И даже не Олафа – голосовать будет его ненависть.
– Брось нож, и Анита уберет пистолет, – сказал Эдуард.
– Или застрелит меня безоружного.
– Она этого не сделает, – сказал Эдуард.
– Она теперь меня боится, – возразил Олаф.
– Может быть, – согласился Эдуард. – Но меня она боится больше.
Олаф посмотрел на меня сверху вниз, и сквозь ненависть и гнев проскользнула тень неуверенности.
– Нет, я всажу в нее нож. Она меня боится.
– Объясни ему, Анита.
Оставалось надеяться, что я правильно поняла, чего Эдуард хочет.
– Я тебе всажу две пули в грудь. Может быть, тебе удастся отрезать от меня кусок раньше, чем ты грохнешься. Если ты по-настоящему хорошо работаешь ножом, может, ты даже успеешь полоснуть меня по горлу, но все равно ты будешь мертв.
Я надеялась, что он примет решение достаточно быстро, потому что очень неудобно держать положение стрелка, сидя на заднице. У меня спина затечет, если я в ближайшее время не изменю позу. Страх уходил, оставляя за собой пустоту. Я устала, а ночь только начиналась. Еще часы пройдут, пока можно будет заснуть. И я устала от Олафа. Было у меня такое чувство, что если я не убью его сейчас, то мне еще представится шанс.
– Кого ты больше боишься, Анита? Меня или Олафа?
Я, не отводя глаз от Олафа, ответила:
– Тебя, Эдуард.
– Объясни ему почему.
Будто учитель тупому ученику говорит, что делать, но от Эдуарда я готова была это стерпеть.
– Потому что ты никогда не позволил бы мне так на тебя наставить пистолет. Никогда не позволил бы своим эмоциям поставить тебя в опасность.
Олаф моргнул, глядя на меня.
– Ты меня не боишься?
В его вопросе прозвучало разочарование, в котором было что-то детское, мальчишеское.
– Я не боюсь ничего из того, что могу убить.
– Эдуарда тоже можно убить, – сказал Олаф.
– Да, но может ли это сделать кто-нибудь из присутствующих? Вот в чем вопрос.
Олаф теперь глядел на меня более озадаченный, чем разгневанный. И начал медленно опускать клинок.
– Брось его, – произнес Эдуард ровным голосом.
Олаф уронил лезвие на пол. Оно упало, зазвенев.
Я встала на колени и отодвинулась вдоль стола, попутно опуская пистолет. На ноги я встала у конца стола, где стоял Бернардо. Я глянула на него:
– Отойди к Эдуарду.
– Я же ничего не делал, – ответил он.
– Отойди, Бернардо. Мне нужно место.
Он открыл рот, будто хотел возразить, но Эдуард его перебил:
– Сделай, как она говорит.
Бернардо отошел.
Когда они все оказались на том конце комнаты, я убрала пистолет.
У Эдуарда в руках был большой картонный ящик, переполненный папками. Сейчас Эдуард поставил его на стол.
– У тебя даже пистолета не было, – возмутился Олаф.
– Он мне не был нужен.
Олаф резко прошел мимо Эдуарда в коридор. Хотелось мне думать, что он пошел собирать вещи, но вряд ли мне выпадет такое счастье. Я его знала меньше часа, но уже убедилась, что он никому не лапушка.
20
Убийство всегда порождает кучу бумаг, но серийное убийство способно утопить в бумагах все. Мы с Эдуардом и Бернардо прорывались против течения уже с час, а Олаф так и не вернулся. Может, он решил собрать вещи и уехать? Я не слышала хлопанья дверей и шума машины, но я ведь не знала, насколько дом звуконепроницаем. Эдуарда вроде бы отсутствие Олафа не беспокоило, так что и я не стала на этом зацикливаться. Я уже прочла один отчет от корки до корки, чтобы составить общее впечатление, а кое-что даже привлекло мое внимание. В разрезах на телах обнаружены следы обсидиана. Может быть, обсидианового лезвия. Хотя мы вроде бы были не в той части света? Или нет?
- Предыдущая
- 34/142
- Следующая