Прикосновение полуночи - Гамильтон Лорел Кей - Страница 37

• Предыдущая
• 37/90
• Следующая

– С тобой все хорошо? – спросил Рис.

Я кивнула:

– Да-да.

Я не хотела, чтобы все окружающие увидели, что я прячу под плащом, но я знала еще, что если мой внезапный испуг имел основания, то эти основания дала чаша. Она меня предупредила. Я все собиралась рассказать королеве о возвращении чаши, но подходящего момента никак не находилось. То есть это королева ни разу не находилась в здравом рассудке достаточно долго, чтобы начать с ней дискуссию на метафизические и политические темы. И вот у меня в ладони возникла чаша, а обычно это означало, что у реликвии есть какая-то цель. Она чего-то хотела, причем сейчас. Я что-то должна была сделать. Если она просто хотела помочь Галену, она не лежала бы таким весом у меня на руке. Чаша была способна оказать магическую помощь и без физического присутствия. Так почему же она здесь очутилась? Что должно было случиться? Судя по напряжению у меня между лопатками, что-то скверное.

Я глубоко вздохнула и быстро показала Холоду и Рису краешек чаши, прикрывая ее от других своим плащом и шубой Холода. У Риса широко распахнулся его единственный глаз, а лицо Холода стало еще высокомерней и сердитей. Рис тут же превратил изумление в шутливую полуулыбку, которую он изображал, когда хотел скрыть свои чувства. Мне понадобились месяцы, чтобы разгадать истинное значение этой улыбки.

Радостный, полный многозначительной иронии возглас Иви дал мне понять, что он тоже заметил чашу. «Ой-ей», – сказал он. Я почти ждала, что он объявит о том, что углядел, на весь коридор, но он промолчал. Только мерил меня все тем же полным радостного изумления взглядом, словно придерживал про себя какую-то замечательную шутку.

Готорн и Аматеон стояли по бокам от него, и оба молчали. С бледного лица Аматеона отхлынула кровь. Глаза удивленно распахнулись, но не думаю, что кто-то, кроме меня и Холода, мог заметить это под капюшоном, который он снова накинул, чтобы не ошеломлять полицейскую своей красотой. Лицо Готорна скрывал шлем, было не понять даже, видел ли он чашу.

– В чем дело? – спросил Арзель.

– Ни в чем, – ответил Аматеон. – Я просто не знал, что принцесса владеет пророческим даром, только и всего.

Голос у него был чуточку сдавленным, но вполне спокойным, даже слегка скучающим. При дворах фейри не выживешь, если не умеешь скрывать свои чувства. Мы – скрытый народ и чаще всего носим это имя по праву.

Арзель склонил голову набок несколько недоверчиво, но ничего не сказал. Я не слишком хорошо знала Арзеля, но вряд ли он мог догадаться, что я скрываю чашу под плащом.

Кармайкл приблизилась к Иви, как подходят к прекрасной статуе в музее, – почти на цыпочках, боясь прикоснуться и испытывая непреодолимую тягу провести рукой по ее гладким, твердым изгибам. Замирая в ожидании крика смотрителя.

– Кармайкл, – позвала доктор Поласки. – Кармайкл! – Она тронула молодую женщину за плечо, но, судя по результату, с тем же успехом могла потрогать стену.

– Рис, выбери ей другого сопровождающего вместо Иви, – попросила я.

Рис ухмыльнулся и вдвинулся между неуверенно протянутой рукой женщины и телом Иви.

– Андаис просто отрядила бы меня на его место. Приятно, когда королева делится властью.

– Она пока не королева, – напомнил Иви. В ярко-зеленых глазах еще светился смех, перекрывший его изумление.

– Что с ней такое? – спросил Уолтерс. Он пришел на помощь Поласки, взяв Кармайкл за вторую руку. Женщина им не сопротивлялась, но и не отводила взгляда от стражей.

– Эльфов шок, – ответил Рис.

– Эльфов шок? – удивился Уолтерс. – Но ведь для этого нужно переспать с кем-то из вас?

– Как правило, – согласилась я. – Но в нашей истории полно примеров того, как люди замечали нас в просвете между деревьями в густом лесу и всю дальнейшую жизнь оставались очарованными фейри. – Я вздохнула, увидев, с каким выражением они все повернулись ко мне. – Клянусь, мне не приходило в голову, что кто-то из вас окажется таким восприимчивым к магии нашей земли.

– Принцесса права, – подтвердил Аматеон. – Прошли века с тех пор, как я видел, чтобы одно вступление на землю волшебной страны так очаровывало людей. – Он говорил это людям, но смотрел только на меня и на Холода, стоявшего у меня за спиной. В лице его теснилась сотня вопросов, на которые сказанное вслух только намекало. Если такого не случалось столетиями, то что изменилось? Я уже знала, что к сидхе возвращается сила, но не подумала, как это может отразиться на людях, которых я так легкомысленно пригласила внутрь холма. Что я наделала? И можно ли это исправить?

– Ей нужно уйти. Сейчас же, – сказала я.

Поласки уставилась на меня тяжелым взглядом.

– Что ваши люди сделали с Дженин?

– Ничего, абсолютно ничего, клянусь.

– На некоторых людей магия волшебной страны действует сильнее, чем на других, – взялся объяснять Рис, – но, как правило, не на полицию, не на тех, кто видел изнанку жизни. Повидавшие жизнь перестают верить в фей. – Он произнес это с улыбкой, но ему стоило труда не показать, насколько он был обеспокоен. Я видела его тревогу – а может, проецировала на него собственные эмоции.

– Кармайкл – не из искушенных, – сказала Поласки. – Она хороший работник, но кабинетный. – В ее лице отразились вина и боль. – Я не подумала, что ее нельзя сюда приводить.

– Мы тоже не подумали, – признала я. – Это не ваша вина. Никому из нас просто не пришло в голову, что всего лишь шаг за нашу дверь может так на человека подействовать.

– Это с ней насовсем? – спросил Уолтерс.

Я посмотрела на мужчин.

– Я о таком раньше только в легендах слышала. Так что, честно, я не знаю. Господа, кто-нибудь может точно ответить на вопрос майора Уолтерса?

– Совершенно точно? – переспросил Иви.

Я кивнула.

Он ответил с иронической ухмылкой, но я знала, что ирония обращена скорее на него самого:

– Тогда я не знаю.

– А что в этом смешного, черт возьми?

– Ничего, – сказал Иви. – Совсем ничего. Правда, мне понравилось восхищение леди, потому что я уже и не думал когда-нибудь снова увидеть в женских глазах столь мгновенно вспыхнувшую страсть.

Ирония растаяла, обнажив часть страдания, скрывавшегося за большинством шуток Иви, – страдание и печаль, будто некая глубокая рана перекроила всю его прежнюю сущность, и остались только язвительная ирония и эта печаль.

– Вы ненормальный, – заявила Поласки.

Лицо стража выразило одну из эмоций, еще оставшихся у него, – высокомерие.

– А как вы бы себя чувствовали, доктор, если бы когда-то были так прекрасны, что у мужчин при виде вас захватывало дух, а потом, в один ужасный день, они перестали бы замечать вас вовсе? Цветок может быть прекрасен сам по себе, но человек никогда не бывает по-настоящему красив, пока не увидит отражение своей красоты в глазах другого человека.

Уолтерс подозвал одного из полицейских в форме:

– Отвези ее обратно в лабораторию, подальше от прекрасного народа.

– Миллер, поезжайте с ними, – распорядилась Поласки. – Отвезите Дженин домой, но не оставляйте одну. Останьтесь с ней на всю ночь. С рассветом она может прийти в себя.

Я удивленно воззрилась на Поласки.

– Я читала кое-что об опасностях, грозящих при общении с вашим народом. Там не было никаких предостережений насчет неискушенных, а то я бы оставила ее в лаборатории.

– Невинные души всегда были к нам более чувствительны, – сказал Готорн.

– Она никогда не любила, – сказала я неожиданно для себя самой. – Но хочет любви.

Поласки странно на меня посмотрела.

– Откуда вы знаете?

Я пожала плечами, старательно придерживая плащ над чашей.

Иви наклонился к лицу Дженин:

– Будь осторожней с желаниями, маленькая: иногда получишь подарок и не знаешь, что с ним делать, когда снимешь ленточку. – И снова его слова были окрашены печалью.

Дженин Кармайкл расплакалась.

– Оставьте ее в покое! – прикрикнула Поласки.

– Я оставляю ее с печалью, доктор. Не с вожделением, не с весельем, не с красотой. Я сделал все, что в моих силах, чтобы, проснувшись, она помнила лишь печаль, как от дурного сна. Я хочу, чтобы она не запомнила ничего, что заставило бы ее снова искать нас.

• Предыдущая
• 37/90
• Следующая