Сны инкуба - Гамильтон Лорел Кей - Страница 48

• Предыдущая
• 48/182
• Следующая

Загудел таймер духовки, и Натэниел отвернулся с улыбкой.

— Печенье готово!

Он взял посудное полотенце и вытащил готовые бисквиты. Они были золотисто-коричневые, и запах от них наполнил кухню. Натэниел вытащил второй противень, закрыл духовку и посмотрел на меня.

— Я знаю теперь твои чувства ко мне, потому что ты скорее умерла бы, но не произнесла этих слов при Ричарде, если бы это не была правда. Если ты никогда не скажешь их снова, я всегда буду благодарен, что однажды их услышал.

Он направился к затемнённой гостиной:

— Скажу всем, что завтрак готов. — У двери он остановился и повернулся, скалясь во весь рот, как никогда я раньше не видела. Одно случайное признание, и он уже наглеет. — Но я все равно хочу полной близости.

И он исчез за дверью, оставив за собой тихий звук мужского смеха.

Мика подошёл ко мне:

— Анита, ты как? — Я не ответила, и он взял меня за руки выше локтей. — Погляди на меня.

Я моргала слишком сильно и быстро, но на него я посмотрела. Слишком быстро двигались предметы. Я схватилась за него и сказала первое, что пришло в голову:

— Если я сейчас упаду в обморок, Ричард решит, что это из-за него.

— Ты в обморок не упадёшь. С тобой такого не бывает.

Заканчивая эту фразу, он уже усаживал меня на стул. Я не мешала ему, потому что как-то все передо мной расплывалось. Не хотелось мне сейчас сидеть и завтракать с ними со всеми. Мне нужно было время подумать, а единственный способ его получить — это спрятаться у себя в спальне. Прятаться я терпеть не могу. Черт меня побери, впервые в жизни мне захотелось быть не такой упрямой и не такой храброй.

Когда все вернулись, у меня голова лежала между колен. Я не потеряла сознание, но, сидя напротив Ричарда и глядя, как Клер намазывает ему печенье маслом, я об этом жалела.

Натэниел выложил столовые приборы, принёс ещё кофе, проверил, что на столе не меньше шести видов джема, желе и варенья. С каких это пор у меня в холодильнике завелось желе из красной смородины? Глядя на мужчину, хлопочущего у меня в кухне, я сама себе ответила: с тех пор как продукты покупает Натэниел.

Отчасти мне хотелось сорваться и удрать, но где-то в глубине ещё жива была та частичка меня, которая не даёт мне быть полной заразой, и она сейчас думала, делают ли белые кружевные фартуки такого размера, чтобы поместились плечи Натэниела? Раз уж он изображает из себя Миссис Хозяюшку, так ему же нужен передник, а может, и нитка жемчуга? От этой мысли я прыснула и не могла остановиться, и объяснить, отчего смеюсь, тоже не могла. В конце концов мне пришлось извиниться, встать и выбежать, затыкая себе рот. Когда Мика меня нашёл, смех опять сменился слезами. Натэниел не пришёл нас искать. Я была рада, только немножко я все же ждала, что он сейчас войдёт. Я была готова на него за это разозлиться и расстроиться, если он этого не сделает. Иногда я сама себя не понимаю.

Мика попытался выманить меня из спальни обещанием завтрака и уговорами, что не могу же я весь день там прятаться. Наверное, это замечание насчёт прятаться меня достало. Я ему сказала в глаза, что он нарочно про это вспомнил, и он ответил:

— Конечно. Натэниел не ожидает, что ты бросишься перед ним на колени с предложением. Его устраивает то, что есть.

— А вот и нет. Он хочет секс.

Мика протянул мне руку с видом чуть слишком серьёзным.

— Не понимаю, почему ты не отдаёшь ему этого последнего кусочка.

Я не взяла его руку — даже скрестила руки на животе и посмотрела на него сердито:

— Последний кусочек. Ты говоришь так, будто это ерунда.

Он присел передо мной:

— Анита, я тебя люблю, ты это знаешь.

Если серьёзно, то я этого не знала. Кто-то может вести себя так, будто тебя любит, но ты никогда не знаешь, настоящее это или нет. Вслух я этого не сказала, но что-то в моих глазах или жестах сказало это за меня, потому что Мика придвинулся ко мне. Ближе, ближе, и оказался у меня на коленях, обхватив меня ногами за талию. Я не могла удержаться от смеха — ради чего, конечно, он это и устроил.

Я обняла его за талию, он положил руки мне на плечи. Ноги его за моей спиной прижимали меня к нему близко-близко.

— Ты же понимаешь, что в этой позиции секс не получится, разве что аппаратурой поменяемся.

— Иногда нужен не секс, Анита, а просто быть рядом.

— А это уже девичья реплика.

— Не тогда, когда девушка — ты, а молодой человек — я.

Я сама почувствовала, что лицо у меня становится серьёзным и несчастным.

— Я не знаю, как это делается.

— Что? — спросил он.

— Ричард прав, я не знаю, как это — любить кого-то. Плохо умею.

— Ты все умеешь отлично, кроме как это признать, — сказал он, прижался ко мне ещё теснее, и я почувствовала, что он рад меня видеть.

— Ты стараешься меня отвлечь.

— Нет, я стараюсь не дать тебе разозлиться.

— Разозлиться на что? — спросила я, опуская руки вдоль его спины. Трудно было так близко к нему не дать волю рукам.

— Просто разозлиться. Ты злишься всегда, когда тебе неловко, а то, что сейчас было на кухне, тебя должно было здорово смутить.

Мои руки просунулись под ремень, к верху джинсов. Когда-то я думала, будто для того, чтобы кого-то так трогать, нужна любовь. Приятная мысль, и мне она тоже нравилась, и рождала чувство защищённости. Сейчас мои руки блуждали по грубой ткани новых джинсов, но под ними ощущалась плотная выпуклость зада. Задница у него была отличная, круглая и тугая, меньше, чем мне нравится, но вполне отчётливая. Я ему когда-то сказала, что ему нужна тяжёлая задница, чтобы уравновесить то, что спереди. Честно говоря, у Натэниела зад круглее и полнее, больше похож на женский. Плотный, твёрдый, но круглый. А я люблю, чтобы у мужчин было за что подержаться. Меньше всего мне нравятся такие, у которых худосочная задница белого супермена, и джинсы на ней мешком висят. Мне что-то такое нужно, чтобы и в руки взять, и укусить за что. Я, когда говорю, что люблю мужчин с мясом, вкладываю в эти слова не один смысл.

Сейчас я ткнулась головой ему в грудь, руками взялась за ягодицы. Он чуть покачивался, укачивая меня. Это любовь? То, что я могу его трогать, где хочу, а он меня — любовь? Или просто вожделение?

Чуть приподняв лицо, я тронула кожу на его шее, тёплую, приятную. Меня воспитали в убеждении, что любить можно только одного. Если я люблю Жан-Клода, то Мику я любить уже не могу. Если я люблю Мику, не могу любить никого другого. Единственный, кому я без колебаний могу сказать «я люблю тебя» — как ни странно, это Ашер. У меня начинало складываться подозрение, что это потому, что Жан-Клод его любит, любит уже много сотен лет, за вычетом тех, когда они друг друга ненавидели. В объятиях Жан-Клода, пронизываемая теми чувствами, что испытывал он к Ашеру, я вполне могла сказать «люблю» и быть искренней. Но здесь и сейчас, когда Жан-Клода рядом нет, это слово застревало у меня в глотке, грозя удушить.

Иногда я думала, что люблю Мику, но это было не то, что хотят от тебя услышать те, кто хотят, чтобы ты их любила. Иногда это хуже, чем не любить.

Я взялась рукой за середину его зада, поглаживая пальцем сквозь джинсы, а другая рука поднялась вверх, ухватилась за курчавые густые волосы, коснулась тёплой шеи. Я знала, кто это у меня в голове, запуская в эти волосы руку и наклоняя голову на сторону, выставляя длинную, отчётливую линию шеи. Мы почти одного роста, и его шея оказалась точно напротив моих губ, чтобы лизнуть кожу. Такую тёплую, неимоверно тёплую. Я охватила её губами, ощутила биение пульса под ней и всадила зубы.

Мика вскрикнул, но не от боли. Он сильнее прижался ко мне, подставляя шею, как жаждущая женщина прижимается к мужчине. Я всаживала в кожу зубы и давила в себе желание прокусить, пустить кровь. Жан-Клод наполнял мне голову образами — он, Ашер и Джулианна, давно погибшая человек-слуга Ашера. Секс там тоже был, но куда больше смеха, и игры в шахматы, и Джулианны, сидящей с вышиванием у огня. Больше объятий, чем траханья. Образы Ашера и его, и меня, и Мики тоже. Клыки его на шее у Мики, а я смотрю на обоих. Жан-Клод подходит к нам обоим, спящим на его большой кровати в шёлковых простынях, и каштановые локоны Мики так перепутаны с моими чёрными, что нельзя сказать, где мои и где его волосы. Жан-Клод дал мне ощутить его чувства, когда он стянул с нас одеяло и почувствовал первое дыхание тепла. Ощущение, когда он втискивает между нами своё холодное тело, и мы шевелимся во сне, медленно просыпаясь навстречу его рукам. Как дорого ему, что Мика просто даёт ему кровь и не спорит, и делает вид, что это не такой уж ценный дар. Или как много для него значит, что он может отвернуться от кровоточащего и все ещё желающего тела Мики к моему и войти в меня другим способом, а Мика смотрит или участвует. Смотреть на это глазами Жан-Клода было мне неловко, и хотелось здесь не быть, но он шепнул мне мысленно, пока мой рот наслаждался вкусом кожи Мики: «Если это не любовь, ma petite, то я ничего о ней не знаю. Если это не любовь, то от сотворения мира ещё никто никого не любил. Ты спрашиваешь себя: Что такое любовь? Люблю ли я? А спросить надо: Что такое не любовь? Что есть такого, что делает для тебя этот мужчина не из любви?»

• Предыдущая
• 48/182
• Следующая