Соблазненные луной - Гамильтон Лорел Кей - Страница 44

• Предыдущая
• 44/91
• Следующая

– Если б ты справился со своими эмоциями, ей бы не нужен был никто другой. Стоило тебе понять это вовремя, и никакого соревнования между нами не было бы.

Я в этом не была так уверена, но говорить это вслух не стоило. Я промолчала.

– Какая разница, кого она любит, если нет ребенка! – бросил Холод.

– Для тебя разница есть, судя по твоему поведению. – Дойл закрыл глаза, будто заснул.

Холод растерянно нахмурился:

– Я не знаю, как с этим справиться. Этим привычкам сотни лет.

– Давай так решим, – предложила я. – Как только ты начнешь надувать губы, я тебе скажу, а ты попытаешься остановиться.

– Не знаю...

– Попробуй, – сказала я. – Просто попробуй, больше я ничего не прошу.

Лицо у него стало очень серьезным, он кивнул:

– Попробую. Вы не убедили меня, что я дуюсь, но я попробую этого не делать.

Я его обняла. Он улыбался, когда я его отпустила.

– Ради твоего взгляда я бы пошел на целое войско. Разве это не важнее, чем какие-то эмоции?

Если кто-то думает, что биться с целым войском проще, чем разобраться в собственных чувствах, то ему пора к психиатру.

Но это мнение я тоже оставила при себе.

Наутро золотая богиня Голливуда рыдала за нашим обеденным столом. Может, виноваты были гормоны беременности, а может, и нет. Мэви любила делать вид, будто мозгами в семье обладал Гордон, но когда ей было нужно, соображала она очень хорошо. Ум у нее был холодный и очень опасный. Ее проще было раскусить, когда она пыталась соблазнять, а вот когда она действовала по расчету... Рыдания могли быть искренними, а могли быть попыткой манипулирования. Я не хотела ей плохого, но в каком-то смысле лучше бы она рыдала по-настоящему, чем пыталась применить ко мне свои способности. Она опять стала богиней Конхенн, а перед ней веками не могли устоять мужчины и женщины посильнее меня.

Я остановилась в дверях, раздумывая, не сбежать ли, но не успела. Мэви подняла голову, обратив ко мне заплаканные прочерченные молниями глаза. Волосы у нее оставались золотистыми, как обычно под гламором, но глаза были настоящие. Ну разумеется, кожа у нее нисколечко не подурнела – она же благая сидхе. Разве ей хватит такта покрыться пятнами или завести круги под глазами? И нос у нее не покраснел абсолютно, хоть она и вытирала его салфетками "Клинекс". У меня нос краснеет, когда я плачу, и глаза тоже краснеют. Мэви, наверное, могла рыдать годами и выглядеть все так же безупречно.

Она промокнула глаза.

– Ты оделась на выход?

На голос слезы подействовали в отличие от кожи. Она гнусавила, будто не один час прорыдала. Мне почему-то стало легче от того, что с голосом ей не так просто управляться, как с кожей. Мелочность, да; можно даже сказать – стервозность, но вот такая я.

Она отметила, что я оделась для выхода, а не что я оделась к лицу. Похоже на замаскированное оскорбление. Если фейри потратил время на возню с гардеробом, то не сделать ему комплимент – оскорбление, если только не считаешь, что он явно промахнулся с выбором. Сегодня я одевалась очень тщательно. Я знала, что мне предстоит встреча не только с тетушкой, но и с репортерами. Эти нас поджидали везде, куда бы мы ни пошли.

Длинная черная юбка обтягивала мне бедра и расширялась книзу, а ткань была из искусственных волокон – чтобы не помялась в самолете. Черный кожаный ремень с такой же пряжкой туго перехватывал талию. Черный жакетик-болеро наброшен поверх блузочки из зеленого шелка со спандексом. Старинные золотые серьги с изумрудами создавали дополнительный зеленый акцент. Сапожки до середины икры на трехдюймовых каблуках: черная кожа просто сияет. Я решила, что изумрудная блузка подчеркнет зелень моих глаз, а ее обтягивающая ткань и полукруглый вырез позволят похвастаться бюстом. Я бы и юбку покороче надела, но не в январском Сент-Луисе. Риск обморозиться перевесил желание показать ножки. Впрочем, юбка была двуслойная, и даже нижняя юбка развевалась при ходьбе, а уж верхняя просто летела по воздуху от малейшего ветерка.

Я думала, что хорошо выгляжу – пока не услышала очень уж продуманную фразу Мэви.

– Похоже, ты мой наряд не одобряешь, – сказала я, снимая чехол с чайника. Гален весь Лос-Анджелес оббегал в поисках чехла для чайника, достойного кухни богини. Стражи обычно пили за завтраком крепкий черный чай – все, кроме Риса. Этот считал, что крутые детективы чай не пьют, так что пил кофе. Ему же хуже, мне чаю больше останется.

Мэви воззрилась на меня, едва ли не шокированная:

– Я порой забываю, что самые важные для формирования годы ты провела среди людей. Впрочем, ты даже для людей слишком прямолинейна. – Она опять промокнула глаза, хотя слезы из них уже не текли, только на щеках еще оставались влажные полоски. – Ты не поддерживаешь игру.

Я насыпала в чай сахар, налила сливок и размешала.

– Какую именно?

– Я на тебя зла и потому намекнула, что ты недостаточно хорошо выглядишь. Ты не должна была переспрашивать, чем мне не понравился твой наряд. Ты должна была заволноваться, что я нашла твой наряд неудачным. Это должно было тебя грызть, должно было подорвать твою уверенность в себе.

Я отпила чаю.

– А зачем тебе это нужно?

– Это ты виновата в том, что случилось ночью.

– В чем виновата?

Она едва не всхлипнула в голос.

– В том, что я переспала с этим... с этим лжесидхе.

Я не сразу поняла, о чем она говорит.

– Это ты о Шалфее?

Она кивнула, и тут уже слезы потекли. Не просто потекли – она уронила голову на светлую столешницу и разрыдалась так, словно душу выплакивала.

Я поставила чашку и подошла к ней. Не могла я спокойно слушать эти рыдания. Я их наслушалась уже за недели после смерти Гордона, но в последнее время она плакала реже. Чему я была рада. В сказках часто говорится о горькой доле несчастных смертных, влюбленных в нестареющих существ, но Мэви показала нам обратную сторону такой любви. Когда бессмертное существо влюбляется в смертного – бессмертному приходится хуже. Мы умираем, а они нет. Простая жуткая правда. Глядя, как Мэви убивается по Гордону, я думала, во что я влипаю, выбирая мужа-сидхе. Ведь кого бы я ни выбрала, рано или поздно он станет вдовцом. Этого не избежать. Не самая приятная мысль.

Я тронула ее за плечо, и она всхлипнула громче.

– Шалфей что-то тебе сделал? – спросила я, тут же поняв, как глупо это прозвучало.

Мэви подняла голову ровно настолько, чтобы окатить меня презрительным, хоть и заплаканным взглядом.

– Он ничего не может сделать принцессе Благого Двора, – прогундосила она.

– Конечно, нет, прости, что спросила. – Я потрепала ее по плечу. – Но если он не сделал тебе больно, почему же ты плачешь? Вряд ли секс был так плох.

Она зарыдала в голос, закрыв лицо ладонями. Кажется, она выкрикнула что-то вроде "Он был чудесен", но слишком уж неразборчиво, чтобы я была уверена.

Я никак не могла понять, чем она так расстроена, но она явно страдала. Я обняла ее за плечи и прижалась щекой к волосам.

– Но если все было чудесно, зачем же плакать?

Она что-то ответила, но я опять не разобрала.

– Прости, Мэви, я не слышу, что ты говоришь.

– Не могло оно быть чудесно!

Хорошо, что она на меня не смотрела, потому что лицо у меня наверняка было совершенно растерянное.

– Ты впервые за целый век ощутила вкус плоти сидхе. Конечно же, это было чудесно!

Она отняла ладони от глаз и повернулась ко мне, так что мне пришлось шагнуть назад.

– Ты никак не поймешь, – сказала она. – Он не сидхе! Это обман, иллюзия – как та ваша яблоня, выросшая у меня в доме. Утром она развеялась.

– Та яблоня?!

Она кивнула.

Я не удержалась от недоверчивой гримасы:

– Но я ее трогала – листья, цветы, кору. Я запах вдыхала. Она была настоящая! Иллюзия может что-то скрыть или заставить принять один предмет за другой, но создать что-то на пустом месте иллюзия не может. Она должна отталкиваться от чего-то настоящего.

• Предыдущая
• 44/91
• Следующая