Соблазненные луной - Гамильтон Лорел Кей - Страница 69

• Предыдущая
• 69/91
• Следующая

Я стояла, держа наполненный под самый край кубок, вода выплескивалась мне на руки, затекала под рукава жакета. Вода была полна силы, тихой, гудящей силы. Внутренним зрением я видела сияние силы в воде, и деревянный кубок светился у меня в голове белой звездой.

– Кому назначен этот кубок? – спросил Дойл.

– Той, кто нуждается в исцелении, хоть сама о том не ведает. – В голосе моем отдавалось сияние, исходившее от кубка.

– Я спрашиваю еще раз, для кого этот кубок?

Я ему не ответила, потому что он сам знал ответ. Все вокруг знали. Кубок предназначался Королеве Воздуха и Тьмы. Он ее очистит, исцелит, изменит. Я знала, что кубок – для нее, но станет ли она из него пить – не знала.

Андаис стояла посреди спальни, вся из лунного света и тьмы. Белая кожа королевы светилась, будто внутри ее тела взошла полная луна, разливая вокруг мягкое сияние. Волосы – как водопад чернее ночи; только когда я смотрела краешком глаза, в них вспыхивали светлые звездочки, а когда смотрела прямо – сплошная мерцающая чернота, непроницаемая для любого света, сердце самой глубокой, самой пустынной бездны. Та пустынная темнота, в которой нет ни тепла, ни жизни.

Три серых кольца ее глаз сияли, но приглушенно, словно не собственным, а отраженным светом. Как будто серые грозовые тучи, освещенные дальней зарницей. Широкое наружное кольцо было свинцового цвета небес, готовых вот-вот пролить свой гнев на землю, на всех нас.

Один взгляд ей в глаза заставил меня застыть на пороге. Магия Андаис светилась в них дыханием рока в ожидании жертв, и мне захотелось тут же повернуться и сбежать. Я хранила еще прикосновение оживившей источник магии, магии, которую мы с Адайром пробудили одним прикосновением. Но эти яркие, животворящие чары подернулись пеплом, стоило мне увидеть обезумевшие от силы глаза Андаис. В них и следа разума не осталось.

Я застыла, едва перешагнув порог, – боялась двинуться, боялась привлечь ее внимание. Вся моя новая сила, самоосознание, новооткрытая радость и любовь – все куда-то делось, я снова была ребенком. Испуганным кроликом, съежившимся в траве в надежде, что лиса меня не заметит. Я болезненно сглотнула – страх меня почти душил. Но лиса сейчас не на меня охотилась.

На маленьком подиуме в конце спальни, том, что обычно был занавешен от взгляда, стоял Эймон. Высокий и светлокожий, только черные волосы до пят укрывали его тело. Эймон разделял привычку двора к наготе. Я уже видела его нагим и увижу снова – если он переживет эту ночь. Нет, не красота Эймона заставила чаще биться мое сердце. И даже не орудия пытки, что висели на стене у него за спиной, будто нарочно развешанные – как в коллаже. Все дело было в словах королевы – и в его ответе ей.

– Ты мне препятствуешь, Эймон, мой консорт? – Голос Андаис был спокоен, слишком спокоен. Он не вязался ни с чем в этой спальне и с выражением лица королевы не вязался тоже.

– Нет, не препятствую, любовь моя, моя королева, но прошу. Ты убьешь его, если не остановишься.

Голос из-за спины Эймона взмолился:

– Нет-нет, не останавливайся!

– Он не хочет, чтобы я остановилась, – сказала Андаис и небрежно взмахнула рукой с кнутом. Кнут терялся на фоне ее черного длинного платья – пока она не взмахнула рукой, я его и не видела. Словно хорошо замаскированная змея: ее не видно, пока не нападет. Кнут глухо зашелестел по полу, когда королева шевельнула им вперед-назад. Рассеянный жест, от которого у меня волосы на затылке дыбом поднялись.

– Ты говорила, что ценишь его за то, что он долго выносит боль. Убьешь его сейчас – и ты не поиграешь с ним больше, моя королева.

Я поняла, что Эймон стоит перед стенной нишей, мне не видно было то место, где к стене крепились цепи. Кто бы там ни был прикован, он был ниже ростом, чем Эймон с его шестью футами, и его можно было забить кнутом до смерти. Фейри хоть голову отруби – он зажмет ее под мышкой и бросится на врага. Фейри не так-то легко убить или покалечить. Кого же нужно было так защищать? Ради кого мог рискнуть собой Эймон? Мне никто не приходил на ум.

В спальне были и другие стражи. Все голые. Одежда, доспехи, оружие грудой громоздились в ногах кровати, как будто Андаис разлеглась на мехах и шелках и велела стражам раздеться. Может, так и было. Вид дюжины коленопреклоненных сидхе – головы долу, распущенные волосы покрывают наготу разноцветными плащами – одновременно доставлял удовольствие и тревожил.

Что произошло? Что случилось с тех пор, как Баринтус с пятью стражами уехал из холма встречать меня? Баринтус сказал, что она становится вменяемой, – но это зрелище было хуже всего, что мне приходилось видеть.

Я боялась сказать даже слово, издать малейший звук, только бы ее гнев не обратился на меня. И не я одна не могла решить, что делать, потому что Дойл – на шаг впереди и чуть сбоку от меня – застыл так же неподвижно, как все. Андаис взглянула на нас, когда мы только появились в дверях, но стоило нам остановиться, и она снова повернулась к Эймону. Никто из нас, похоже, не хотел разделить с ним тяжесть ее внимания.

Она выбросила руку с кнутом назад, попав на пустое пространство между стоящими на коленях мужчинами. Создавалось впечатление, что кнут уже не в первый раз за вечер змеился там по полу. Не в первый, не в десятый и не в двадцатый. Стражи замерли без движения, словно прекрасные статуи в странном саду, когда кнут пополз обратно. Королева послала кнут вперед всей рукой, плечом, спиной, всем телом. Так, как отвешивают мощную оплеуху. В последний миг она изогнула запястье, заставив кнут щелкнуть.

Щелчок был скорей похож на раскат грома, и по горькому опыту я знала, что на том месте, куда кнут сейчас попадет, этот звук кажется еще громче, просто парализует – все равно что стоишь на рельсах перед летящим на тебя поездом и не можешь сойти с места. Не потому не можешь, что не хочешь, а потому, что прикован.

Эймон прикован не был, но не ушел. Он остался на месте, защищая сильным высоким телом того, кто был прикован у него за спиной. Пастуший кнут ударил его прямо в грудь, оглушительно щелкнув, – звук удара по живой плоти почти не был слышен за этим щелчком. Была бы плеть поменьше, послышался бы мясистый шлепок. Но это был самый большой кнут королевы, похожий на черную анаконду, такой длинный и толстый, что легко мог отнять жизнь. Я этого кнута боялась – я ведь смертная, а у Эймона, хоть и вспух рубец, даже кровь не пошла. У меня пошла бы.

Мне нравилась жесткая игра, но не такая, как любила королева. Андаис перехлестывала через край, и очень далеко перехлестывала. Она заходила туда, куда не хотело идти мое тело, и даже пожелай я туда пойти, оно бы не выдержало. Теперь я поняла, кто был прикован за спиной у Эймона. Не кто конкретно, а вообще. При дворе жили сколько-то людей. Не так, как пресс-атташе Мэдлин Фелпс, не по работе. Их выбрали сотни лет назад и увели в волшебную страну – кто-то сам захотел к нам уйти, кто-то нет. Но сейчас все они оставались здесь добровольно, потому что стоило им шагнуть за пределы холмов, и они мгновенно состарились бы и умерли. Люди-пленники свято нам доверяли. Кто-то из них был взят в услужение, но в большинстве случаев они чем-то привлекли сидхе. Кого-то похитили за красоту или музыкальный дар, а Иезекииль, к примеру, приглянулся королеве искусством палача. Их сочли достаточно ценными, чтобы украсть из смертного мира. Сейчас такое запрещено законом, но когда-то мы сами устанавливали себе законы – и оба двора это себе позволяли. Но по какой бы причине людей ни похитили, считалось преступлением, нарушением договора отнимать у них жизнь. Им обещали вечную жизнь и молодость, так что их можно было мучить, но не убивать. Нельзя было отнимать у них то самое, ради чего они и ушли в волшебную страну.

Едва я поняла, что прикован там человек, как догадалась, и кто это. Ее нынешний смертный любовник – Тайлер. В последний раз, когда я его видела, у него была стрижка под скейтера, белокурые волосы и настоящий загар. Он едва-едва достиг возраста, когда закон позволял такие штуки. По слухам, он был мазохист. Но если ему нравилось то, что с ним вытворяла королева, он не мазохист был, а самоубийца.

• Предыдущая
• 69/91
• Следующая