Всесожжение - Гамильтон Лорел Кей - Страница 12

• Предыдущая
• 12/97
• Следующая

Он сидел за столом, ожидая меня. Я увидела его от самого входа, хотя метрдотель встречал еще двоих людей передо мной. Я не возражала подождать. Я наслаждалась видом.

У Жан-Клода черные волнистые волосы, но он сделал с ними что-то, и теперь они были прямыми, и падали за плечи, закругляясь только на концах. Его лицо смотрелось еще более изящно, как хороший фарфор. Он был женственно красив, но что-то – я не была уверена, что – сохраняло его лицо мужественным, может быть – линия щеки, или изгиб подбородка, не знаю. Вы никогда бы не приняли его за кого-то кроме мужчины.

Он был в ярко-синем – цвете, в котором я еще никогда его не видела. Короткий пиджак был из блестящей, почти металлической ткани, с черным кружевом в форме цветов. Рубашка, как обычно, была вся в оборках, стиля 17 века, но глубокого вибрирующего синего цвета, вплоть до вороха кружев, которые взбирались к его шее, обрамляя лицо, и словно выплескивались из рукавов пиджака, закрывая верхнюю часть его тонких белых рук.

В руках у него был пустой бокал, который он крутил между пальцев за ножку, любуясь преломлением света сквозь хрусталь. Он не мог пить вино больше одного глотка и почти скорбел по этому поводу.

Метрдотель проводил меня между столиками к Жан-Клоду. Он поднял глаза, и один вид его лица сделал упругой мою грудь, и внезапно мне стало трудно дышать. Синий цвет так близко к его лицу делал глаза еще синее, чем я когда-либо видела, не цвета полночного неба, а кобальтово-синими, цвета чистого сапфира. Но никакому драгоценному камню и не снилось такое содержание – весомость мудрости, темного знания. Один взгляд в его глаза заставил меня задрожать. Не от холода, не от страха. От предвкушения.

На высоких каблуках и с разрезами по бокам требовалось все мое мастерство, чтобы красиво идти. Вы должны как бы нести себя, упруго, расслабленно, покачивая бедрами, иначе платье обовьется вокруг ног, а каблуки вывихнут лодыжки. Вы должны двигаться так, как будто уверены, что можете носить это и выглядеть прекрасно. Если же усомнитесь в себе, замнетесь, то тут же упадете на пол и превратитесь в тыкву. После долгих лет моей неспособности носить высокие каблуки и вечерние платья Жан-Клод за месяц научил меня тому, чему мачеха не могла научить меня за двадцать лет.

Он поднялся, и я не возражала, хотя однажды я запорола одно из первых свиданий, вставая каждый раз, когда поднимался он – если из-за стола выходили или садились дамы. Во-первых, я повзрослела с тех пор, а во-вторых, могла увидеть Жан-Клода целиком.

Черные льняные брюки так гладко и идеально повторяли все изгибы его тела и были настолько облегающими, что я догадывалась, что под ними нет ничего, кроме самого Жан-Клода. Черные сапоги обтягивали его ноги до колен. Сапоги были из мягкой, будто из крепа, кожи, собранной складками и наверняка нежной на ощупь.

Он плавно двинулся ко мне, и я остановилась, глядя, как он приближается. Я все еще полу-боялась его.

Боялась, как сильно я его хочу. Я была как кролик в свете фар, застывшая, в ожидании приближающейся смерти. Но бьется ли сердце кролика все быстрее и быстрее? Вырывается ли у него дыхание так, словно перехватило горло? Была ли это стремительная вспышка страха или просто смерть?

Он словно окутал меня руками, притягивая ближе к себе. Его бледные пальцы были теплыми, и я могла чувствовать это, когда он скользил ими по моим обнаженным рукам. Он уже испил кого-то сегодня, позаимствовал чье-то тепло. Но этот кто-то сам желал того, молил об этом. Мастеру Города никогда не приходилось просить. Кровь была единственной естественной жидкостью, которую мы с ним не разделяли. Я провела руками по шелку его рубашки, скользнула под короткий пиджак. Мне хотелось смешать свое тело с его украденным теплом. Мне хотелось пробежать руками по неровностям льна, ощутить контраст с гладкостью шелка. Жан-Клод всегда был чувственным праздником души, включая свои облачения.

Он легко коснулся губами моих губ. Мы уже узнали, что помада имеет свойство пачкаться. Затем он наклонил мою голову и вдохнул запах моего лица, линии шеи. Его дыхание обожгло мою кожу, как близкий огонь.

Добравшись до пульса на шее, он проговорил одними губами:

– Ты прекрасна сегодня, ma petite.

Он прижал губы к моей коже, очень мягко. Я судорожно выдохнула, и отстранилась.

Легкий поцелуй в шею, там, где бьется пульс, был приветствием среди вампиров. Это был жест для самых близких из них. Он демонстрировал большое доверие и привязанность. Отвергнуть его – значило выказать злость или недоверие. Для меня это все еще оставалось слишком интимным для демонстрации на публике, но я видела, как он пользуется этим приветствием с другими, и видела, как из-за одного отказа начинались схватки. Это был старый жест, который снова вошел в моду. Фактически, это стало эквивалентом приветствия щеками среди шоу-менов, и подобной публики. Уж лучше, чем целовать воздух рядом с чьим-то лицом.

Метрдотель пододвинул мне стул. Я кивком отослала его. Это был не феминизм, а просто недостаток грации.

Мне никогда не удавалось сесть за стол, не получив стулом по ногам, или получалось сесть так далеко, что приходилось подползать вместе с ним ближе уже самой. Так что черт с ним, справлюсь сама.

Жан-Клод, улыбаясь, наблюдал, как я сражаюсь со стулом, но помощи не предлагал. По крайней мере, от этого я его отучила. Он вернулся на свой стул одним изящным движением. Как бы напоказ, двигаясь словно кот.

Даже в расслабленном состоянии были заметны возможности его мускулов под кожей, физическое присутствие, которые было сугубо мужским. Раньше я думала, что это были вампирские штучки. Но это был он сам, просто он сам.

Я покачала головой.

– В чем дело, ma petite?

– Я чувствовала себя такой роскошной, пока не увидела тебя. И теперь я ощущаю себя уродливой золушкиной сестрой.

Он поцокал языком.

– Ты знаешь, что ты прекрасна, ma petite. Мне напоить твое тщеславие, сказав, насколько?

– Я не напрашивалась на комплименты, – я показала на него и снова покачала головой, – ты потрясающе выглядишь.

Он улыбнулся, склонив голову на бок так, что часть волос скользнуло по плечам вперед.

– Merci, ma petite.

– Ты совсем распрямил волосы? – спросила я и поспешно добавила, – выглядит замечательно.

Так и было на самом деле, но я надеялась, что это не навсегда. Я любила его кудри.

– Если бы так, то что бы ты сказала?

– Если бы так, ты должен был просто сказать. А теперь ты меня дразнишь.

– Тебе бы не хватало моих локонов? – спросил он.

– Я могу отплатить тем же, – сказала я.

Он расширил глаза в притворном ужасе.

– Только не твое венчающее великолепие, ma petite, mon Dieu! – он смеялся надо мной, но я к этому уже привыкла.

– Не подозревала, что ты можешь заставить обтягивать тебя даже льняную ткань, – сказала я.

Он улыбнулся шире.

– А я не подозревал, что ты можешь спрятать пистолет под таким… тонким платьем.

– Пока я не полезу обниматься, никто и не узнает.

– Совершенно верно.

Подошел официант и спросил, какие напитки мы будем заказывать. Я заказала воду и колу. Жан-Клод отказался. Если бы он мог что-нибудь заказать, это было бы вино.

Жан-Клод перенес стул и сел почти рядом со мной. Когда принесут ужин, он вернется обратно, но выбор блюд был одним из развлечений нашего вечера. Потребовалось несколько таких ресторанных свиданий, чтобы понять, чего хочет Жан-Клод, – даже не хочет, а что ему почти необходимо. Я была человеком-слугой Жан-Клода. Я носила три его метки. Одним из побочных эффектов третьей метки была его возможность получать поддержку, подпитываться через меня. Например, если бы он был в длительном морском путешествии, ему бы не пришлось питаться от кого-то на корабле. Определенное время он мог жить через меня. И он мог пробовать еду через меня.

Это был первый раз за почти четыре сотни лет, когда он мог почувствовать вкус пищи. Я должна была есть для него, а он – наслаждаться вкусом. Это было ничтожной возможностью по сравнению с остальными, которые он получал от нашей связи, но казалось, что это доставляет ему наибольшее удовольствие. Он заказывал блюда с почти детским ликованием и наблюдал, как я ем, ощущая тот же вкус. Наедине он переворачивался на спину, как большая кошка, прижимая руки ко рту, будто пытаясь не упустить ни одного оттенка вкуса. В эти моменты он был очень милым. Он был роскошным, чувственным, но милым – очень редко. За шесть недель наших трапез я набрала фунта четыре.

• Предыдущая
• 12/97
• Следующая