Берендей - Денисова Ольга - Страница 24

Черныш лежал на ступеньках крыльца. Он умер, защищая хозяйский дом. Как и подобает преданному псу. У него был расплющен череп, так же, как у несчастного Ивана, убитого Заклятым.

«Мужчины не плачут» – это первая заповедь, которой научил его отец. Берендей никогда не плакал, лет, наверное, с четырех. НИКОГДА. Даже когда прощался с отцом, зная, что он уходит насовсем.

Берендей присел на ступеньки и положил на колени изуродованную собачью голову.

– Чернышка...

Но как он не надеялся, пес был окончательно, безнадежно мертв. Берендей вспомнил его маленьким. Ему исполнялось четырнадцать, когда отец принес в дом черного щенка, веселого и толстого. До этого у Берендея не было своей собаки. Их старый Полкан признавал хозяином только отца. А Черныш стал его собакой. Отец никогда не вмешивался в его воспитание, Берендей сам учил его, водил на охоту, кормил, чесал и любил.

Он уткнулся лицом в холодную, окровавленную шерсть на загривке пса. И шептал мертвой собаке ласковые и утешительные слова. О зверином рае, и о том, что лет через сто, а может, дней через пять, он придет за ним туда и заберет его с собой.

А поднялся на ноги в бешенстве.

– Убью! – прорычал он на весь лес, словно уже обернулся и был вставшим на задние лапы бером.

И пошел в дом за двустволкой.

Дверь оставалась распахнутой, в доме едва ли было теплей, чем на улице. А под ногами трещали битые стекла. Берендей вбежал в комнату отца и привычным жестом потянулся к стене над кроватью. Ружья не было. Он понял это только тогда, когда рука скользнула по пустой стене.

– Ничего. Я убью тебя голыми руками, – прошипел он и вышел обратно на крыльцо.

Солнцу оставалось светить не больше двух часов. Берендей вдохнул поглубже и оглядел двор.

– Я сдохну, но я убью тебя.

Он легко сбежал с крыльца и направился к лесу. Первый раз за последние трое суток он ничего не боялся. Следы бера вели его вперед. Заклятый прошел здесь этой ночью, ясной и безветренной. А поскольку он был Заклятым, то даже не умел путать следов, как это делает настоящий бер.

Берендей шел по следу часов пять, в лесу стемнело быстро, и он потерял счет времени. Следы кружили по лесу, Заклятый просто бродил без какой-то определенной цели. Берендей раза три прошел в километре от своего дома. Как только страх брал его за горло, он вспоминал Черныша и убитую Дымку. И страх тут же сменялся яростью. И желанием во чтобы то ни стало догнать Заклятого. Он не думал особенно, что сделает, если догонит его. Ему казалось, что его гнева хватит на то, чтобы справится с ним. Может быть, он был прав. Во всяком случае, Заклятый не искал встречи с ним. Иначе бы ответил на крик Берендея и вышел к нему.

Берендей спотыкался и падал. Он не высыпался три ночи, и усталость давала о себе знать. Но бешенство толкало его вперед, и он упрямо шел по следу. На четвертом часе пути он неожиданно подумал, что стоило надеть лыжи. Тогда Заклятый был бы в его руках. Он выругался, проклиная собственную глупость, и его ярость сменилось отчаяньем. Весь этот поход от начала до конца был невообразимой глупостью. Выйти в лес на ночь глядя, без оружия, без лыж, не взяв с собой ни крошки еды... И надеяться справиться с трехметровым бером-оборотнем!

Берендей встал и понял, что у него больше нет сил идти. Пока злость клокотала у него в горле, он еще мог двигаться вперед, а теперь почувствовал себя опустошенным и раздавленным.

Он огляделся. До поселка было около двух километров, до дома – примерно пять. Берендей решил идти в поселок. Все равно надо раздобыть ружье. Не то что охотится на бера, ночевать одному в доме без ружья опасно.

Минут через сорок он постучал в окно Михалычу, старому охотнику и другу отца.

– Михалыч, продай ружье, – начал Берендей с порога, не успев ни поздороваться, ни раздеться.

– Погоди, зайди сначала.

– Егорушка! – обрадовалась ему жена Михалыча.

– Здравствуйте, Лидия Петровна.

– Ты что ж, без шапки да нараспашку бегаешь? Двадцать два градуса уже, а к ночи до тридцати обещали, – недовольно покачала она головой.

– Да ладно, – отмахнулся Егор.

Михалыч знал его совсем мальчишкой и годился ему в деды. Старики жили одиноко и жалели его. Их дочь лет двадцать назад уехала в Москву, там обзавелась семьей и наезжала к родителям раз в год, а то и реже. Лидия Петровна вязала Берендею носки и свитера. Вязать она любила, а подросшие внуки-москвичи не очень-то жаловали ее простые, добротные вещи.

– Проходи, сядь, как человек, и объясни по-человечески, – строго сказал Михалыч, вешая его ватник на вешалку, – и сапоги снимай, одевай тапки.

Лидия Петровна поставила перед ним чашку с горячим чаем, не успел он дойти до стола. Только тут Берендей заметил, как закоченели руки.

– Вот теперь говори – зачем тебе мое ружье?

– Слышали про медведя-людоеда уже?

– Да про него давно все слышали, – кивнул Михалыч.

– Он убил мою собаку... – Берендей скрипнул зубами.

– А отцово ружье куда дел?

– Украли его у меня. Меня дома не было три дня. Вернулся – стекла выбиты, дверь сломана и ружья нет. Может, еще чего украли – я не смотрел еще.

– А куда ж ты смотрел?

– Да я, Михалыч, как дурак, в лес пошел, медведя гасить. Так мне Черныша жалко было. Представь, я даже лыжи не надел. Хотел застрелить, схватился – двустволки нет. Ну, думаю, голыми руками задушу.

Михалыч не стал смеяться, только жалостно похлопал Берендея по плечу, как безнадежного больного. И спросил:

– Так может, это медведь стекла побил?

– Ага. И ружьишко унес, – хило усмехнулся Егор.

– Не скажи. Медведь сам по себе хитрый зверь. А если он еще в человека превращаться может...

Берендей подавился чаем.

– Ты чего говоришь такое, Михалыч?

– А ничего. Сказал – и забудь. Ружье я тебе не продам. Так бери. Новое купишь – вернешь. А где это ты был три дня?

– Да Новый год отмечал.

– В городе, небось?

– Нет, в Белицах.

– Девчонку завел?

Берендей смутился.

– Старый! – рявкнула на него Лидия Петровна, – чего пристал? Почему бы Егорушке девушку не завести? Он парень видный, непьющий, молодой. И хозяйственный. Да любую свистнет – она за ним куда хочешь побежит. Слышь, Егор? Женить тебя надо. Отец всю жизнь бобылем проходил, и ты так же хочешь?

– Рано ему хомут на шею вешать, – возразил ей Михалыч. Берендей мог только посмеиваться над ними. Разговоры о его женитьбе заходили всякий раз, когда он появлялся у стариков. И каждый раз протекали по одному и тому же руслу. Дальше следовали разборки, кто из них кому повесил на шею хомут.

Леонид шел на юг девятнадцать дней. Он обходил большие поселки и тем более города. Но медвежий организм требовал еды, и ему приходилось заглядывать к людям, высматривая по вечерам одиноких прохожих. Он редко превращался в человека. Тоска по дому оставила его. Он хотел дойти до цели, и за день преодолевал около пятидесяти километров. Как правило, ему хватало одной жертвы в сутки. Иногда ему случалось застать человека врасплох дважды в день, а иногда – ни разу. Он знал, что не сможет вернуться к своей добыче, поэтому не оставлял захоронок. Просто старался съесть как можно больше, чтобы хватило до следующего раза.

Леонид растолстел в пути, несмотря на интенсивное движение, и жир спасал его от холода. Теперь он мог спать на снегу, не выбирая тихих и теплых мест.

Когда он подошел к цели, то потерял счет времени и не мог с уверенностью сказать, какое сегодня число. Но по его подсчетам выходило, что должно быть то ли двадцать восьмое, то ли двадцать девятое декабря. Он брел вдоль трассы, прячась от малочисленных машин под кустами вдоль леса. И когда увидел указатель «Белицы», сразу понял, что почти дошел.

Почему именно сюда? Что ожидало его в конце пути? Он не знал и не очень-то хотел знать. Его тянул зов, инстинкт. Зверь не склонен к анализу своих желаний, он просто следует им, какими бы они ни были. Если он хочет есть, то ищет пищу, если боится, то убегает, если некуда бежать – обороняется. Леонид просто шел, потому что хотел этого. Безошибочно выбирая направление. И четко оценивая расстояние, которое надо было пройти.