Утес Белой Совы (сказка для взрослых и детей) - Потиевский Виктор Александрович - Страница 7

• Предыдущая
• 7/44
• Следующая

Внезапно над задремавшим Лесом раскатился тревожный, испуганный и надрывный голос Неясыти.

— Чего это у нее всегда такой испуганный голос? Ведь она не боится никого, уж я знаю… — проговорила росомаха Куга, обращаясь к матерой Зане. Тревожить Вергила она не решилась.

— Такой уж голос, — ответила волчица, — и не боится, а крик испуганный. У нее все наоборот: говорит одно, делает — другое. Недаром в почете у ведьмы пребывает.

— Недолго осталось почета для Царицы Ночи.

— Дай-то бог, росомаха Куга, дай-то бог, — вздохнула волчица.

Старый Вергил молча и задумчиво смотрел в темноту.

Галла и Лумма весело резвились в озере. Они ныряли глубоко, стремительно скользили вдоль песчаного гладкого дна, догоняли друг друга, перегоняли, изворачиваясь, меняли направления. Едва Лумма настигала подругу, как та резко вильнув хвостом, взмывала кверху, выскакивала из воды, пролетая над просвеченным луной озером, снова врезалась в светящуюся тихую воду и неслась быстрее рыбы. Ловкая и прекрасная, она тревожила душу синего Фарга своим переливчатым смехом.

Леший сидел у самой воды, на камне и смотрел на игру русалок. Галла ему всегда нравилась больше. И хотя ему было приятно смотреть на обеих девушек, откровенно говоря они его немного раздражали. Ему казалось несправедливым, что он уже несколько веков старый, а они — русалки — по возрасту, пожалуй, не намного моложе его, а всегда юные и даже не синие, хотя сырости в их озере не меньше, чем в Канаве Фарга.

Ему было неприятно, что они его не боятся. А его боятся все, кроме, конечно, Вергила с его проклятым волчьим народом. Да вот еще эти вертихвостки. Правда, они принадлежат к тому же племени, что и сам Леший, но все равно неприятно, что они такие красивые, независимые, молодые. И Канавой их не припугнешь, они у себя в озере — хозяйки. Ни Леший, ни Бреха туда не могут сунуться.

— Эй, подружки! — крикнул он им, — спели бы что-нибудь задушевное, завлекли бы, побаловали старика…

— Куда тебя завлекать-то? И плавать — не плаваешь, и потонуть — не потонешь, — засмеялась Лумма.

— Ну спойте, девочки! — настаивал Фарг. Галла и Лумма поравнялись, плавно поплыли рядом и запели:

«Смешан синий свет луны С желтою волной, Наши руки так нежны, Наши песни так нужны Под большой луной.

Лунным светом дышит Лес, Зреет волшебство, Без полуночных небес, Без русалочьих чудес Озеро мертво.

Из лесов и из лугов Поспеши к судьбе, И бессмертье и любовь, Что растопит горы льдов, Мы дадим тебе…»

Синий Фарг умиленно глядел на русалок, делая вид, что растроган, бормотал:

— Ну красавицы, ну прелесть, голоса у вас — словно сама вода, само озеро поет…

Ему действительно нравилось их пение, но хвалил он их не поэтому. Он знал, что на дне этого озера, которое так и называлось Лунным, хранится волшебная раковина, в когорой покоится Лунная жемчужина. Он давно проведал про это, но раковина лежала на самом дне глубокого озера. И вот уже двести лет синий Фарг летними ночами сидел на берегу, слушая русалочье пение, и все никак не решался «говорить с ними о жемчужине. Он боялся получить отказ и потерять жемчужину навсегда.

Он знал, что Лунная жемчужина выполнит любое желание. Хотя только одно. А ему ничего и не нужно было, кроме одного. Он не хотел оставаться синим. Это была заветная мечта — стать обыкновенным — желтым, серым, коричневым, — любым! Как все нормальные звери или даже люди… но только не синим.

Он уже думал над тем, чтобы достать раковину днем, когда русалки спят. Сам он нырнуть на такую глубину не мог. Единственная, кто могла бы это сделать — выдра Бара. Но она ненавидела синего Фарга. Когда-то, несколько лет назад, однажды ночью желтоглазая Неясыть принесла к нему в Канаву выдренка. Из почтения к Лешему. И чтобы потом рассчитывать на его покровительство.

Гладкая мокрая Бара прибежала тогда к Канаве, волоча твой массивный хвост. Она умоляла синего Фарга. Она предлагала ему рыбу, обещала любых мелких зверей…

О раковине она просто не вспомнила. Не вспомнил и он. Он всегда думал о раковине в связи с русалками. И только потом, когда он отдал выдренка подлешику Фиру, когда гот расправился с малышом, только тогда вдруг Фарга осенило. Он понял, что буквально выпустил жемчужину из рук. Он тогда плакал настоящими искренними слезами.

Сидя на берегу и слушая русалочье пение, он представлял себе в воображении Лунную жемчужину. Она виделась ему в приоткрытой раковине и сияла перед его мысленным взором, словно сделанная из кусочка луны — яркая, слепящая, желанная… От этого песни русалок казались ему еще более приятными.

— Что задумался, родственник? — крикнула Галла, — мы уж давно не поем, а у тебя такое мечтательное выражение на лице. Как будто ты помолодел лет на триста…

Обе русалки громко и весело засмеялись. Их смех зазвенел, отражаясь от лунной глади озера, взметнулся ввысь, и листья прибрежных осин и берез затрепетали. Серебряные отзвуки русалочьего смеха повторялись и множились, усиленные полуночным эхом, и казалось, что этот манящий, Загадочный и мелодичный звон исходит теперь от деревьев, от кустов можжевельника, от скал и камней, от лунного Света.

— Эх, красавицы, — вздохнул Фарг, — пришли бы хоть в гости ко мне. Я бы тоже развлек вас, показал кое-что…

— Это в Канаву, что ль? — поинтересовалась Лумма, — так у нас вода почище.

— Ну зачем же… в Канаву… вовсе и не в Канаву… Ну в Лес, что ли…

Русалки снова заливисто засмеялись и заскользили по лунной воде озера.

И вдруг Фарг осознал, понял до горечи обидное: у него, у Лешего, кому весь Лес должен принадлежать, кроме Канавы, ничего и нет. Даже гостей пригласить некуда. В Канаву, понятно, никто и не пойдет добровольно… Вот оно как.

Он некоторое время сидел в задумчивости, наблюдая за быстрой игрой подружек. Привыкший к влаге, к воде, он хорошо видел сквозь толщу Лунного озера скольжение русалок, их изящный подводный полет, и ему казалось, что если бы он смог достать Лунную жемчужину, то жизнь его стала бы так же легка и прекрасна, как движения этих подводных девушек. Он бы перестал быть синим…

Юркий и ловкий Хурт спешил к барсукам, к семье Тина. Он испытывал неловкость перед старым приятелем, что не смог тогда, три ночи назад на Празднике, поговорить толком, что струсил, и понимал, что Тин и Тина видели это. Он и сейчас трусил, но не признавался в этом даже самому себе.

Неподалеку от жилища Тина он замер, принюхиваясь и прислушиваясь. Шерсть Хурта поднялась дыбом, надо было немедленно бежать: в ноздри наплывал густой волной грозный запах волка.

Хурт бесшумно попятился, но не успел он сделать и трех шагов, как его окликнули.

— Стой! — спокойно и жестко прозвучал окрик.

Хорек обернулся, глаза его наполнились ужасом. Сзади него, в двух шагах стоял крупный взрослый волк.

Хурту хотелось вжаться в землю, слиться с этой землей, исчезнуть… Но этого было нельзя, и он растерянно и обреченно замер.

— Не бойся, мы не на охоте, — успокоил его Зер, видя испуг зверька, — а ты что здесь делаешь, юркий Хурт?

— Да я, да… вот… к Тину пришел. Навестить старого приятеля. Первый испуг прошел, и Хурт начал соображать. Он уже заметил лежащую поодаль в кустах, у самого входа в нору Гина крупную серую волчицу.

— А вы, простите, барсуков пришли ловить? — спросил он, набравшись храбрости, срывающимся робким голосим.

— Да не ловить! Мы их охраняем. Таков приказ отца Вергила, — пояснил Зер.

Услышав это, Хурт окончательно успокоился. Он понял теперь, что волки ни его, ни барсуков не тронут.

— А… от кого охраняете-то? — хорек, конечно, понял от кого. Но на всякий случай спросил.

— А ты сам куда идешь-то?

— Да я же сказал, к Тину.

— Ну вот и иди. Да побыстрей! — добавил Зер. Этот хорек Хурт своей болтливостью уже начал его раздражать.

Не дожидаясь повторного приказа, Хурт юркнул в нору.

• Предыдущая
• 7/44
• Следующая