Как можно быть язычником - де Бенуа Ален - Страница 33

Одно из имён Синая — Хорив — слово, чей корень несёт идею разрушения (язычества). Как представляется, любые средства хороши для сокрушения идолопоклонства: «Истребите все места, где народы, которыми вы овладеете, служили богам своим, на высоких горах, и на холмах, и под всяким ветвистым деревом. И разрушьте жертвенники их, и сокрушите столбы их, и сожгите огнём рощи их, и разбейте истуканы богов их, и истребите имя их от места того» (Втор. 12, 2–3). В древнюю эпоху в борьбе против идолопоклонства допускается убийство: «Если будет уговаривать тебя тайно брат твой, сын матери твоей, или сын твой, или дочь твоя, или жена на лоне твоем, или друг твой, который для тебя, как душа твоя, говоря: "пойдём и будем служить богам иным, которых не знал ты и отцы твои" (…) Убей его; твоя рука прежде всех должна быть на нём, чтоб убить его, а потом руки всего народа» (Втор. 13, 6, 9). Если целый город остаётся верным своим богам, тогда благочестивым долгом становится массовая резня: «Если это точная правда, что случилась мерзость сия среди тебя, порази жителей того города остриём меча, предай заклятию его и всё, что в нём (…) И да будет он вечно в развалинах, не должно никогда вновь созидать его» (Втор. 13, 15–17). Яхве также приказывает истребить хеттеев, аморреев, хананеев, ферезеев, евеев и иевусеев (Втор. 20, 17). Мы знаем, что христианство с рвением продолжило осуществлять эту программу в борьбе против постоянно возрождающегося европейского язычества, потому что «ставшие христианскими народы» в любой момент могут поддаться «языческим соблазнам, которые они несут в себе», как пишет с совершенно невольным Юмором монсеньер Жан-Мари Люстиже (Le Nouvel Observateur, 20 octobre 1980).

В чём причина этой ярости? В «ревности» Яхве? Несомненно. Но сама эта ревность является лишь знаком. Как мы уже сказали, Яхве единственен не только потому, что он один, но потому, что он является радикально другим. Язычник, служащий одному-единственному «идолу», не становится меньшим «идолопоклонником». Яхве не прощает «идолам» того, что они являются посредниками между человеком и миром, упраздняв расстояние между человеком и сущностью мира или же, крайней мере, провозглашают, что это расстояние не является непреодолимым. Связь, которую хочет порвать Яхве, это связь между человеком и Богом внутри сущности, чьими существа они оба являются, связь, посредством которой человек может при полной свободе подняться к тому, что выше него.

Очевидно, что осуждение «идолопоклонства» может показаться оправданным в эпоху, когда человек испытывает побуждение считать абсолютами категории, которые этого совершенно не стоят. Но эти категории предосудительны не в силу того, что они воспринимаются в качестве абсолютов, а скорее в силу того, что они этого совершенно не стоят. Мы готовы первыми осудить «идолопоклонство», которое унижает человека, которое разрушает и губит его. Но мы, напротив, восхваляем «идолопоклонство», то есть подлинную веру, которая возвышает его, при помощи которой он поднимается над собой утверждая себя в качестве меры всех вещей. «Поклоняясь идолу, человек поклоняется самому себе», — пишет Эрих Фромм (Vous serez comme des dieux, op. cit., p. 44). Эта формула справедлива, но не лишена двусмысленности. Скажем проще, что почитая богов человек почитает свою способность жить в симбиозе с ними, что он почитает свою способность посредством свободной воли, стремящейся к власти сравниться с выбранными им для себя образцами.

«Я полагаю, — заявляет Жильбер Дюран, — что человеческий мир является политеистическим, когда он терпит Другого, когда он не основывается на одной-единственной книге. Когда это забывается, познание останавливается. Многобожие всегда побуждает к сравнению» (Le Monde, 15 juin 1980). Почти никто не отрицает того, что одним из основных принципов язычества является терпимость. Система, которая признаёт неограниченное количество богов, одновременно с этим признаёт не только множественность отправляемых им культов, но также, и в особенности, множественность нравов, политических и общественных систем, представлений о мире, возвышенными выражениями которых в столь значительной степени являются эти боги. Известно, что для древних лучшим доказательством того, что все боги существуют или могут существовать, служит существование почитающих их людей.[47] В Афинах был даже жертвенник неведомому богу! Эта «свобода мысли, обусловленная отсутствием любых религиозных догм» (Louis Rougier, Le gnie de l'Occident, Laffont-Bourgine, 1969, p. 60), совершенно естественным образом переносилась в политическую плоскость: Римская империя в течение столетий уважала обычаи и учреждения всех покоренных народов, она умножала провинциальные города и устраивала их свободы, она умела сделать народы союзниками, не порабощая их. Языческая терпимость, которая впоследствии в определённых случаях должна была подыгрывать христианской пропаганде, выражена в словах Симмаха: «Каждому свои обычаи, каждому свои обряды. Божественный дух дал городам определённых покровителей. Как каждый смертный при рождении получает душу, так и каждый народ получает своих гениев-хранителей».

Язычество терпимо по самой своей природе, не только потому, что оно (в конечном счёте) политеистично, а политеизм уже является возвышенной формой плюрализма, но также и потому, что оно недуалистично, потому что полному разрыву между Богом и миром оно противопоставляет диалектическую преемственность всего — людей, богов и «природы», — что составляет и воплощает единственное существо, которым является мир, потому что оно провозглашает, что бог, не принадлежащий этому миру, не может являться богом. Либо одно, либо Другое: или Бог единственен и отличен от мира, либо мир единственен и заключает в себе как людей, так и богов. Утверждению не-бога по преимуществу «Царство Моё не от мира сего» (Иоан. 18, 36) противостоит по преимуществу божественное утверждение того, что местопребывание людей есть местопребывание богов (Гераклит). Точно так же с точки зрения недуалистического единобожия утверждение единства Бога не противоречит утверждению единства мира, а, напротив, освящает его. Подобный Бог также является терпимым, потому что он включает в себя все различия. Можно даже сказать, он представляет единственное разнообразие бытия, которое не исключает никакого отличия, никакого различия, потому что прославляет и примиряет их все.

Й.Б.С. Хальдан, относя фанатизм и тоталитарную нетерпимость к «изобретениям», сделанным между 3000 и 1400 гг. н. э., приписывает их отцовство иудео-христианскому единобожию. «Нетерпимость и фанатизм, присущие пророкам миссионерам трёх монотеистических религий, — пишет Мирча Элиаде, — находят свой образец и своё оправдание в Яхве» («История верований и религиозных идей»). Подобные мнения вполне понятны. Единственный бог Библии являет единственным местонахождением, единственным создателем равным образом единственной истины. Он представляет абсолютное добро. Как же он может не находиться в состоянии тотального противостояния злу? Если существует единственная всеобщая истина, если истина полностью независима от событий и происшествий, имеющих место в мире, если зло более не есть idquodmainsest— то, что люди называют злом, если источник — в неправильном использовании тварью своей «свободы», тогда невозможно быть одновременно правым и неправым, невозможно, в особенности, действовать по ту сторону добра и зла. Одновременно с представлением о единственной истине появляется принцип абсолютной тождественности и его следствие: третьего не дано. С этого момента можно быть только правым или неправым, добрым или злым. Не может быть относительных истин, как и множества противоречивых истин. Может быть только «либо… либо». Борьба против «ошибки» становится тогда не только правом, но также и долгом, независимо от того, осуществляется ли этот долг действенно или нет.