Всё хоккей - Сазанович Елена Ивановна - Страница 20

Как ни странно, но ее мысль меня обрадовала. И я тут же воспользовался ее откровением.

– Все равно? Убили? Но за что? За что можно убить невинного, порядочного человека. Ученого. За что?

– Именно, ученого, – она гордо встряхнула головой. – Ученых всегда есть за что убить – они слишком много знают. А если они еще и порядочны…

– Я понимаю, – если честно, я ничего не понимал. – Он знал какую-то тайну?

– Тайны бывают тайнами лишь тогда, когда о них не говорят вслух. Он попытался сказать.

– Поэтому его и убили?

Вдова тяжело вздохнула, тяжело опустилась на диван. Мне показалось, у нее слипаются глаза. Хотя возможно, их застилали слезы.

– Если бы его убили поэтому… Как ни странно, мне было бы легче. Вы понимаете… Ну, словно убили за идею, за науку… Во всяком случае, смерть была бы более осмысленной, если вообще можно таковой назвать смерть. А так… Его гибель лишена всякой логики, она до того нелепа, что иногда кажется просто фарсом. Ну, знаете, словно всю жизнь бросаться под танк и погибнуть под колесами детского велосипеда. Так и случилось с моим мужем. Всю жизнь что-то пытался доказать, рисковал своим положением, званиями, не боялся оказаться в смешном положении со своими идеями. А погиб…

Вдова издала какой-то звук, похожий на смех. Мне стало жутко.

– А погиб на ледовом стадионе, на хоккее. От удара шайбой. Вы, наверное, читали в газетах про этот матч. Это про моего мужа.

– Да… Конечно… Да… Я что-то читал, – буквально выдавил я из себя. – Извините, я не знал…Вы, должно быть, ненавидите этого хоккеиста?

– Ненавижу? – она, казалось, удивилась моему вопросу. – Пожалуй, я не знаю… Я не думала пока об этом. И, если честно, я вообще этого хоккеиста не воспринимаю как реальность, как конкретного человека. Наверное, пока… Пока окончательно в себя не приду… А теперь…Мне он совершенно неинтересен. Я его даже в лицо не знаю. Так, видела мельком в какой-то газете. Но разве такое лицо запомнить? Настолько обычное, правильное, типичное лицо спортсмена. Почему все спортсмены так похожи? Или мне так кажется. Я вообще плохо запоминаю лица. А это лицо… Я бы его никогда не узнала. А, возможно, он просто был заурядный спортсмен.

– Он великий хоккеист, – с раздражением выпалил я. И тут же осекся, когда она внимательно на меня посмотрела. – Впрочем, я не знаю… Но так говорят.

Меня душила обида. Чтобы про меня так сказать! Это уже слишком! Про меня, которого мама считала уникальным, самым ярким и самым талантливым! Да эта курица просто ни черта не понимает! И тем более в мужской красоте! Это про ее мужа говорили, наверняка справедливо, что он заурядность. А она вдруг пытается представить его гением. И я чуть было не попался на ее удочку. Все ложь, вранье! Правду мне может раскрыть только его друг или враг, какая разница?

– Вы не обращайте внимания на мои слова, – виновато ответила на мои мысли вдова. – Я вообще плохо понимаю, что происходит. И сколько еще времени должно пройти чтобы понять… Я не знаю…Но думаю, тому парню, хоккеисту, не легче. Ведь он не виноват… А получается поломал нашу жизнь. Просто так…Это страшно. Его, наверное, по ночам мучают кошмары. Знаете, его доле я не завидую точно так же, как и своей. Ведь, по сути, он и свою жизнь поломал.

Она вдруг уткнулась лицом в подушку, вышитую руками, и глухо зарыдала. Я подошел к ней.

– Пожалуйста, ну, я вас очень прошу – не надо. Я вас очень, очень прошу…

Я почти силой оторвал ее руки от мокрого лица. И промокнул ее лицо носовым платком.

– Успокойтесь, пожалуйста.

Мне так захотелось кричать: «Ну, простите, простите меня! Пожалуйста!» И я неосторожно прошептал.

– Ну, простите меня.

– За что? – она громко всхлипнула.

– Что не могу вам помочь, – тут же исправил я свою оплошность.

– Мне уже никто, никто не поможет. Я как подумаю… Неужели завтра я проснусь и его не будет. И вечером я не буду ждать его с работы, накрыв стол. Вы знаете, он так обожал мои голубцы! И шутил, что любит их не меньше меня. Кому мне теперь готовить. А наша дача… Он сам принимал участие в ее строительстве, сам все придумал и сам руководил. Не смотрите, это он с первого взгляда такой робкий, нерешительный. Знаете, его ум просто кипел идеями! Он даже этот дом, который строится, хотел назвать в честь меня! А завтра… Завтра мы собирались идти в оперу… Я даже платье себе новое сшила. И где, где теперь он, ну скажите, где? Где?

Она уткнулась лицом в мое плечо. Я осторожно погладил ее тонкие волосы.

– Я не знаю… Не знаю… Не знаю.

– Но ведь он где-то есть… Ведь по-другому не бывает?

– Конечно, конечно есть… Только не с вами…Все где-то есть.

– И ваша сестра?

– И моя сестра.

Я усмехнулся. Где ты теперь, Алька? И почему вдруг ты стала моей сестрой. И почему все так получилось? И кто, кто в этом виноват.

– Извините, – вдова резко отпрянула от меня. И встала с дивана. – Уже поздно. Я и так столько отняла у вас времени. Вы идите, и спасибо за все.

Не хватало меня еще благодарить!

– Но возможно, вам страшно оставаться одной?

– Я уже одна. Навсегда. И разве что-нибудь может быть страшнее того, что случилось?

Она молча проводила меня до двери. Когда мы остановились у порога, ее взгляд бессмысленно блуждал по моей фигуре, лицу.

– Я ведь даже не спросила, как вас зовут? Я лишь знаю, что вашу сестру звали Алька.

– Виталик, – от неожиданности я назвал свое настоящее имя. И со страхом на нее посмотрел. Не сказать, что это имя было сверхредкое, но и частым я бы его не рискнул назвать. – Виталий Николаевич Круглов, – я тут же сочинил отчество и назвал фамилию Альки. В совокупности имя не так выделялось.

– Виталий Николаевич… Виталий – протянула она. – В наше время довольно часто так называли. Теперь реже.

– Да, – поспешно ответил я. – Моих ровесников много с таким именем. А как вас зовут.

– Меня? – удивилась вдова, словно у нее никогда не было имени. – Ах, да, извините, я ведь тоже не представилась. Надя… Надежда Андреевна Смирнова.

– Теперь понятно, почему хотел ваш муж назвать дом вашим именем.

– Понятно. Только его надежды так и не сбылись. А дом так и останется не построенным.

– А можно я вам помогу?

– Зачем? – в ее глазах я уловил подобие страха.

Только я мог ответить на этот вопрос правду. Но я ответил, конечно, другое.

– Вдруг мы станем соседями?

Этим вечером я сидел один в совершенно пустой квартире. С совершенно пустой головой. Иногда ловя себя на мысли, что хочется выпить. Но эту мысль я силой гнал от себя. Я еще верил, что против жизни Смирнова найдутся такие доказательства, убеждающие, что жить ему дальше не имело никакого смысла.

Я понимал, что долго скрываться в этой никому не известной квартире не получится. Она была записана на меня, и рано или поздно ее легко вычислят. К тому же газеты уже вопили о моем таинственном исчезновении. Да и в спорткомитете пора было объявиться. Хотя выходить на лед у меня не было ни сил, ни желания. Мне нужно было время хорошенько подумать и просто придти в себя.

Поэтому я позвонил Лехе Ветрякову и сообщил, что мне нужен месяц, чтобы восстановить силы. Поэтому я срочно уезжаю на отдых за границу. Куда именно я не сказал, Лехе это было знать необязательно.

– Понимаю, – хохотнул он. – Сбегаешь от всех? Месяц, конечно, вполне достаточный срок, чтобы все устаканилось. А по приезду никто из борзых репортеришек и не вспомнит об этой гнусной истории. Надеешься, что вновь звезда Виталия Белых засверкает на спортивном небосклоне? И в блестящих журналах вновь появится сияющая физиономия хоккеиста-аса, а не мученика с рожей Раскольникова? Кстати, лучше бы ты попал в какую-нибудь привредную старушку-процентщицу. А то в спорткомитете и так затылок чешут по поводу этого сомнительного матча. Да и завистников хватает, сам понимаешь, и охотников побыстрее занять твое местечко. А тут ты еще со своим отпуском. Я и сам тебе это советовал. А вот теперь… Не знаю, Талька, не знаю. Но думаю не вовремя.