Мир-крепость - Ганн Джеймс - Страница 16

• Предыдущая
• 16/43
• Следующая

Она протянула руки ко мне, и весь зал содрогнулся от смеха.

Я почувствовал, что краснею. Шутка. Я ее не понял, но другие поняли и смеялись надо мной. Интересно, почему она захотела, чтобы надо мной смеялись?

Я все-таки понял, хотя и не сразу. Только я один был одет здесь в черное, и они думали, что я Агент. Напряжение — я подсознательно чувствовал его — росло, натягивало нервы, а смех разрядил его.

Там были пилоты в черно-серебристых одеждах, наемники в разноцветных ярких мундирах, хотя преобладали королевские — голубой и оранжевый, — было несколько женщин в светлых облегающих форменках и коротких юбках, но ни одного угольно-черного Агента.

Девушка вдруг опустила руки. В ее широко открытых глазах читалась немая просьба. Она хотела, чтобы я ушел, и была права, но я не мог двинуться с места. Позади была ночь, и я не мог в нее вернуться. Печально глядя ей в глаза, я едва заметно покачал головой.

Девушка пожала плечами и повернулась к одному из мужчин, сидевших на полу. Они заговорили о чем-то, забыв обо мне.

Сзади нашелся свободный столик, и я подошел к нему, войдя в круг громких и тихих голосов, звона стаканов и музыки. Я сел, а зал уплывал все дальше, и скоро мне стало казаться, что она очень далеко, и я задумался, смогу ли снова встать.

Прислужник неохотно принес мне стакан светлого вина. Я склонился над ним, а мир вращался вокруг меня. Громкие, грубые голоса окружили меня.

— Молодой? Черт возьми, верно! Чем моложе, тем лучше, поверь мне.

— …на службе. Фу! Несколько стаканов раз в месяц и сломанный…

— …но ее старик начал ругаться, понял? Тогда я ему говорю: «Слушай, старик, ты проиграл. Ты ноль, понял? Я могу тебя пришить, понял?» Дал я ему пару раз, и он больше ничего не говорил…

— …и уехал оттуда с тысячей хроноров, полусотней колец, несколькими часами и тремя бриллиантами, причем самый маленький был с мой ноготь…

— …это был порядочный человек…

— …подписать у такого, который много ездит — чтобы не имел ничего, кроме блеска в глазах, — и вот тебе шанс на повышение, деньги, может, даже титул…

— …жаль, что ты не был в Джорнейс-Энд. Боже, что за город! Почему…

— …жалел ли я, что уезжаю с Аркадии! И жалела ли об этом она…

— …мы как раз были внутри, а Капитан…

— …класс это класс, я всегда это говорил…

— …и говорю ей: «Детка, за пять хроноров…»

— …три года, не заходя в порт. Никогда больше…

Скрип отодвигаемых стульев. Женщина вскочила с колен серебристо-черного, стоит тяжело дыша и щурясь возле красно-золотого. Серебристо-черный встает, покачиваясь и грозно размахивая руками, а красно-золотой идет на него, стиснув кулаки. Чьи-то руки хватают их за плечи и усаживают на места. Другая женщина садится на колени серебристо-черного, и он разговаривает с красно-золотым весело, дружелюбно.

Мир вокруг закружился в такт мелодии, чистому девичьему голосу и переливу струн — не сильного голоса, даже не очень хорошего голоса, но, что гораздо важнее — приятного и искреннего. Голос подходил к этим песенкам, и люди слушали его, он заставлял их смеяться и плакать, заставлял чувствовать. Время от времени он отчетливо доходил до меня, несмотря на шум и мои притупившиеся чувства…

— …вот Капитан и говорит навигатору, вредному такому типу: «Хорошо, но где мы, по-твоему…»

— …ради денег, понял? Тогда я говорю: «Крошка…»

— …а навигатор ему: «Пусть меня повесят, если я знаю, где мы». А Капитан говорит…

Я долго смотрел на бледную жидкость в своем стакане, потом поднес его ко рту и выпил. Плохое, тошнотворно-сладкое вино.

— …ладно, Шустрый, ты выпил, а теперь убирайся и не приходи сюда больше!

Эту фразу повторили еще раз, громче, прежде чем я понял, что обращаются ко мне. Я медленно поднял голову и над огромным оранжево-голубым животом увидел большое небритое лицо, красное от вина и злости.

— Мы не любим таких, Шустрый, — сказал наемник. — Лучше уйди, пока можешь.

Он покачнулся, а может, мне только показалось. Я медленно поднялся, еще не зная, достаточно ли мне не нравится его рожа, чтобы подправить. Где-то внутри чей-то холодный и трезвый голос шептал, что я не выйду отсюда живым, если ударю его. Наконец, я решил, что мне наплевать. Мне не нравилось, как он сплевывал слова, не нравилось это лицо. Я с удовольствием заехал бы по нему.

Кто-то вдруг втиснулся между нами, оранжево-голубого бородача оттолкнули назад, а меня вернули на место.

— Оставь его в покое! — произнес чей-то голос. — Не видишь, что он болен?

— О, Лаури, — наемник жаловался, как маленький мальчик, — ты пожалела бы даже бешеную собаку. Но этот…

— Оставь его! — повторил голос. Звонкий, словно колокольчик, и одновременно злой.

Оранжево-голубой исчез. Что-то забренчало — инструмент прислонили к столу. Что-то желтовато-розовато-красно-голубое скользнуло на стул напротив меня.

— Я тебе не больной, — сказал я.

Мои слова прозвучали грубо, более того, они и были грубы. Я сосредоточил взгляд на девушке — вблизи она была красива. Лицо молодое, но голубые глаза глубокие и мудрые. «В таких глазах можно утонуть», — мелькнула у меня безумная мысль. Лаури… Мне нравилось ее имя, и я повторял его про себя.

— Ты болен, — сказала она. — Вот здесь… — Девушка постучала пальцем по голове в то место, где гладкая волна темных волос сбегала на висок. — Но я сказала это для того, чтобы унять Майка, прежде чем ты убьешь его. Он мой друг, а я не люблю, когда убивают моих друзей.

Я разглядывал ее лицо, гадая, что так привлекает меня в нем.

— Я тоже не люблю, когда убивают моих друзей, но они все гибнут, гибнут. И потом ты вдруг видишь, что друзей у тебя нет. Ни одного друга. Это логично, правда? Но если у тебя нет друзей, ты не горюешь, что они гибнут. Логично? Думаешь, я убил бы его?

Она медленно кивнула.

— Да. Тебя уже ничего не волнует. Тебе все равно, будешь ли ты жить или умрешь. И потому такие, как ты, опаснее всех в Галактике.

— И мертвее всех, — с горечью ответил я и отвернулся. — Ты права. Пожалуй, я убил бы его. А потом другие убили бы меня. Но в конце концов человек устает убегать. Сначала он бежит и бежит, но потом останавливается и уже не может бежать.

— Убийство никогда ничего не решало, — мягко сказала девушка.

Я вновь заглянул ей в глаза — они просили выслушать, понять.

— Мы решаем, кто должен умереть — ты или кто-то другой, — рассмеялся я. — Ты ничего не знаешь.

— Знаю.

— Вчера… вчера бы я с тобой согласился. Вчера я бы сделал все, лишь бы не убивать. — Я чувствовал, как уголок моих губ ползет вверх в кривой ухмылке. — Вчера я был болваном. Но с тех пор я понял, что если хочешь жить, нужно убивать. С тех пор я убил четверых.

Она быстро положила свою ладонь на мою. В этом жесте было что-то материнское.

— Это больно, правда?

Я вырвал руку.

— Что ты можешь знать?! — крикнул я. — Мир отвратителен. Мир — это и болезни, и смерть, и пытки, и измены, и жестокость, и вожделение, и ненависть, и страх, и алчность. Почему бы мне не убивать? Я видел лицо мира — это осклабившийся череп, и он хочет отнять мою жизнь. Он хотел бы вырвать ее из меня в смертных муках… Кто может обвинить меня за то, что я защищаюсь? Почему бы мне не убивать?

• Предыдущая
• 16/43
• Следующая