Крестоносец - Айснер Майкл Александр - Страница 40

• Предыдущая
• 40/79
• Следующая

— Падре Дионисо, — сказал Рамон. — Позвольте представить вам Эсмеральду, одну из самых любимых жительниц Калатравы. Ну а с Энрике вы, конечно, знакомы.

Все решили, что Энрике непременно исключат на следующий же день. Другие воины, в том числе я, торопливо ретировались в свои покои, оставив Рамона, Энрике и Эсмеральду на волю ярости падре Дионисо. О том, что произошло, мы узнали через несколько дней. По словам Галиндо, Эсмеральда, хорошо знакомая с падре Дионисо, обратилась к нему: «El lobo!» — «волк», и шутливо зарычала. Но, несмотря на фамильярное приветствие Эсмеральды, падре продолжал утверждать, что никогда раньше не встречал этой девушки. Священник набросился на нее с обличительной речью, направленной против блуда, и довел Эсмеральду до слез, красочно описав муки, ожидающие ее в аду.

Закончив речь, он принялся хлестать себя по лицу. На его щеках выступили красные пятна, а он все продолжал себя бить, пока Рамон не схватил его за руку. Всхлипывая, падре упал на колени и сознался в греховной связи с Эсмеральдой. Он целовал ноги дядюшки Рамона и умолял его смилостивиться. Рамон пообещал сохранить тайну падре Дионисо при условии, что Энрике будет позволено остаться в Калатраве. Для видимости падре Дионисо все же упросил Рамона слегка наказать Энрике. Рамон ответил, что ввиду необычных обстоятельств ему потребуется разрешение самого Энрике, который великодушно согласился на лишний час дневной безмолвной молитвы в течение месяца.

Сейчас же, на рассвете перед битвой, от великодушия Энрике не осталось и следа.

— Прикончи ублюдка, — повторил он, вытащив меч из ножен одной рукой и теребя подвеску Эсмеральды другой.

Очевидно, он готов был сам исполнить приговор, если Галиндо не хватит на то решительности.

Жизнь французу спас только случай: появились дядюшка Рамон и двое его приближенных — Бернард и Роберто — и не дали Галиндо и Энрике пролить кровь.

Оказывается, наш предводитель прибыл со стратегического совещания командиров.

— Взвинченные нервы после трудного пути порождают вспыльчивость, — сказал Рамон, подъехав к нам. — Этот человек тебе не враг. Оставь свой меч для неверных.

Галиндо и Энрике не шевельнулись.

— Так вы хотите поупражняться на наших хозяевах? — продолжал Рамон, смеясь. — Отлично. Галиндо, придержи его, чтобы Энрике мог перерезать ему горло. Только зачем на этом останавливаться? Давайте убьем всех слуг.

Галиндо и Энрике недоверчиво взглянули на Рамона, затем на своего пленника, затем снова на Рамона. Наконец Галиндо убрал ногу с груди француза. Тот поспешил удрать, а Энрике вложил меч в ножны.

Мы продолжали готовиться к бою, время от времени поглядывая на Галиндо и Энрике со смесью беспокойства и уважения.

— Рамон, а какую награду получит тот, кто убьет больше всего неверных? — спросил Панчо Жерес.

Панчо был хорошим воином — опытным фехтовальщиком, прекрасно выступавшим на рыцарских турнирах, однако его самомнение значительно превышало его способности. Он пытался заставить остальных называть себя Эль Сидом и даже предлагал мне ремень из хорошей кожи за то, чтобы я его так называл и убедил Андре поступать так же. Кончилось тем, что мы стали называть его Эль Сидиота — Идиот.

— Просто сражайся, Панчо, — ответил Рамон. — Предоставь Господу подсчитывать мертвецов.

Поверх кольчуг мы надели свои белые накидки. Я крепко сжал в кулаке платок, полученный от Изабель в саду поместья Корреа, и сунул его под кольчугу, ближе к сердцу.

Когда мы облачились в доспехи и взяли оружие, Рамон повел нас к братьям госпитальерам. Барон Берньер объезжал свое войско, высоко сидя в седле, — он был красавцем с прекрасными волосами песочного цвета, доходившими до плеч, и светло-каштановой, коротко стриженной бородой. Каждое утро он немало времени уделял своему туалету. В Акре он появлялся в трапезной в таком виде, будто ему предстоял обед с самим королем: одежда выглажена, волосы умащены маслом и блестят. Я слышал, как один из его рыцарей шепотом называл своего господина «незапятнанным». К этой кличке явно примешивалась ирония, нелестная для командующего несколькими сотнями рыцарей, особенно учитывая, что он совсем недавно прибыл в Левант и еще не проявил себя в бою. Главным его козырем были семейные связи: барон приходился братом Франсуа Верньеру — архиепископу Парижа. Даже в утро штурма я видел, как барон, сидя у своего шатра, приводил в порядок брови, а его оруженосец держал перед ним зеркало.

Естественно, барон не был воином — даже я, никогда не участвовавший в сражении, это понимал. Он был слишком хорош собой.

Однако, по словам дядюшки Рамона, главное достоинство барона заключалось в том, что он, не будучи воинственным, умел окружать себя воинственными людьми, включая нашего великого магистра — дядюшку Рамона.

По приказу барона Верньера орден Калатравы составил отдельный отряд, входивший в состав полка госпитальеров.

Гонец из лагеря дона Фернандо донес барону Верньеру и Рамону, что войска дона готовы начать штурм с противоположной стороны крепости.

Рыцари Калатравы стояли за баллистами вместе с госпитальерами, оттачивая мечи и в последний раз поправляя свои доспехи. Рядом с войском высилась осадная башня и словно наблюдала за нашими приготовлениями, ожидая, пока ее заполнят воины.

Баллисты — все двенадцать — под покровом ночи подтащили поближе к крепости, туда, откуда можно начать стрельбу. Телеги, полные камней, стояли рядом с орудиями.

Сорок воинов и инженеров под предводительством капитана управляли осадными сооружениями.

Как девушка восхищенно следит за рыцарским поединком, так и мы наблюдали за артелями госпитальеров, готовивших и заряжавших орудия. Никогда прежде я не видел таких машин — баллисты были созданы лучшими инженерами Акры. Длинный, посыпанный песком брус балансировал на металлической основе; более длинная его часть была притянута к земле, готовая в любой момент рвануться вверх, в привязанном к ней кожаном мешке лежал большой камень. С другого конца бруса свисало несколько веревок, за которые нужно было дернуть одновременно, чтобы вытолкнуть снаряд. На каждом брусе было вырезано название, данное каждой артелью своему орудию, — «Священник», «Лев», «Париж», «Апостол».

Когда первые лучи солнца позолотили железные шлемы рыцарей-госпитальеров, началась стрельба. Мы слышали, как камни со свистом рассекают воздух и исчезают в облаках. Но в следующую секунду они обрушивались на стены замка с жутким, нестерпимым грохотом. Сарацины отвечали градом стрел, но стрелы не долетали до наших позиций.

Стрельба из баллист не прекращалась ни на одно мгновение. Свист летящих к замку камней пугал даже христианских рыцарей, находившихся в противоположном направлении. Я взглянул на стоявшего справа от меня Андре: он в изумлении следил за невероятным зрелищем.

— Пресвятая Дева Мария, — произнес он едва слышно.

Сарацинские лучники, видя, что цель слишком далека, покинули свои посты. Невероятно, но стены продолжали стоять. Полуразрушенные, расколотые, потрескавшиеся, они стояли. И вдруг неожиданное происшествие заставило барона Берньера изменить план сражения.

В стене внезапно появилась огромная брешь. Судя по тому, как она выглядела, нам следовало сразу заподозрить неладное — ее края были на удивление ровными и шли параллельно друг другу, словно кто-то вырезал отверстие ножом. Почувствовав близость победы, барон приказал одному из своих приближенных атаковать замок с отрядом рыцарей, и вот конные госпитальеры — около восьмидесяти человек — осторожно, не встретив никаких препятствий, приблизились к бреши. Рамон, стоявший прямо передо мной, почуял подвох.

— Барон, — обратился он к командиру, — отверстие слишком ровное. Отзовите ваших людей. Нам следует придерживаться первоначального плана, и тогда осадная башня доставит нас прямо к крепостным стенам.

Барон добродушно улыбнулся Рамону, но не внял его словам.

— Никогда не думал, что увижу, как великий магистр ордена Калатравы потеряет самообладание в самый разгар битвы, — сказал барон.

• Предыдущая
• 40/79
• Следующая