Механизм Времени - Валентинов Андрей - Страница 10
- Предыдущая
- 10/22
- Следующая
За год до гибели Копенгагена пострадала французская Булонь.
О новом оружии разведка доложила вовремя – как и о намерениях адмирала Гамбьера. Почему принц-регент не приказал жителям уходить, бежать, спасаться? Не капитулировал, в конце концов? Война бы закончилась поражением, но люди бы уцелели!
Нет, Зануда ни о чем не стал спрашивать короля Фредерика. Знал – Его Величеству нечего сказать. Отвечать королям придется не в нашем мире.
...Огонь медлил.
Город и так в полной его власти, с домами и улицами, Ратушей и королевским замком. Никуда не уйдет и этот забившийся в угол щенок, у которого не осталось сил даже на скулеж. Самое время ласково щелкнуть дурачка по носу. Огню нечего бояться. Ветер-Воздух – первый друг и помощник. Вода, давний враг, опасна лишь поначалу. Войдя в полную силу, Огонь превратит ее в пар, пустив белым дымом в вечернее небо.
Огонь забыл о Камне.
Может, и не знал о нем. Просвещенный британец не интересовался суевериями жертв. Какое отношение имеют сказки о троллях, детях Тверди-Земли, к искусству современной войны? На что способна нелепая, смешная нежить, когда зажигательная ракета попадает в дом? Сейчас первенец XIX века закончит нетрудную работенку...
Дверь рухнула.
Мальчик сперва ничего не понял. Заметил лишь, как вздрогнули языки пламени – засуетились, скрутясь винтом. Чутье подсказало: что-то случилось. Вы здесь не одни – ты и Огонь. Горящий паркет охнул от тяжести – и Торбен, изумлен, открыл пересохший, почерневший от жара рот.
В комнату входил Тролль – белый сын Камня. Плоть от плоти, твердь от тверди. Могучие квадратные плечи без труда отодвигали стену Огня. Круглые красные глаза горели гневом. Мощно ступали ноги-столбы. Тролль был страшен – мохнатый хобот загибался вверх, уходя к затылку, щеки вздувались, как у трубача. На спине чернел горб – огромный, уродливый.
Подземный Ужас, древний страж порядка, потревоженный наглыми забродами...
Огонь-Гамбьер дрогнул. Бессильное, пламя опадало с каменной шкуры. Ступни-копыта попирали горящее дерево. Плошки глаз уставились на Торбена, из-под жуткой личины донесся конский храп. Малыш собрал уходящие силы и поднял руку.
Живой! Дядя Тролль, я еще живой!..
Тьма упала с потолка, затянутого дымом. Но мальчик успел почувствовать крепость лап, обхвативших его плечи.
– В доме есть живые?!
– Нет, гере Эрстед. Папа погиб утром. Мама и остальные... Нет, живых больше нет.
Он отвечал, не открывая глаз. Все и так понятно: их сосед, экстраординарный профессор физики и химии, интересуется – что случилось. Наверняка сочувствует: с отцом они знакомы, молодой ученый не раз бывал у Торвенов в гостях. Хвалил мамино варенье, играл с братцем Бьярне...
Гере Эрстеда ставили малышу в пример. Учись, сынок! Погляди, соседу и тридцати нет, а его сам принц-регент знает, что ни день в Амалиенборг зовет – о важных делах потолковать. Ему пишут письма из далеких стран... Обычно такие наставления не идут впрок. Но Торбен любил общительного, веселого профессора. Еще бы! Тот рассказывал о дивных вещах, водил в лабораторию, где все шипело, гудело и меняло цвет. А на прошлую Пасху запустил в небо настоящую ракету...
Ракета! В дом попала ракета!
– Гере... – мальчик застонал. – Дядя Эрстед!..
Навалилась боль, горло зашлось хрипом. Ни радости, что жив, ни горя, что – жив он один. Картина, словно из королевской пинакотеки: ночь, красная от огня, заботливое лицо соседа, ребенок на теплых булыжниках мостовой. На дяде Эрстеде – плащ из белой асбестовой ткани. Маска с круглыми глазами-плошками снята; отставлен прочь и черный баллон с воздухом. Сброшены громоздкие перчатки. Профессор все это сам изготовил. В лаборатории то и дело что-то взрывалось, горело...
В прошлом месяце гере Эрстед по просьбе гостей напялил на себя каменные доспехи, сразу став похожим на Белого Тролля.
– Не плачь, Торбен!
Мальчик хотел ответить, что не плачет, он уже взрослый...
– Эрстед, это вы?! Что с домом Торвенов? Судья жив?
Лицо дяди Эрстеда исчезло. Над мальчиком склонился тощий офицер в красном, испачканном сажей мундире. Синяя орденская лента – бесценный муар – набухла от мокрой грязи. Льдинки под белыми бровями. Длинный породистый нос. Съехал на сторону парик.
– Кто это? Мальчик из ваших?
Торвен обиделся – не признали. А ведь отец видел офицера, считай, каждый день. И мама его знала, он крестил братца Бьярне...
Профессор тихо ответил. Щеки офицера побелели.
– Святой Кнуд и святая Агнесса! Копенгаген погиб, Эрстед. Порт, дворец, старые кварталы. Мы почти никого не спасли. Никого...
– Спасайте Данию, государь!..
Голоса становились тише, уходили во мрак, в зыбкую даль Прошлого. Патина скрывала лица, превращая картину в гравюру, гравюру – в росчерки свинцового карандаша...
– Я – твой должник, Торбен Йене Торвен. Запомни это!
Ладонь с силой прошлась по лицу, гоня призраков. Взгляд скользнул по стене, зацепившись за литографированный портрет в рамке из дерева. На постаревшем офицере – муаровая лента. Прибавилось орденов и морщин на лице. Исчез парик, волосы отступили назад. Заострился фамильный нос – гордость рода Ольденбургов. Бывший принц-регент, ныне – Его Величество, король датский Фредерик VI.
Долги надо отдавать, государь!
Он встал. Трость уперлась в паркет, потемневший от времени. Предательница-нога подвернулась – пришлось хвататься за стол. Входная дверь! Шаги на лестнице. Ближе, ближе...
– Гере Торвен!
В дверях – веселая рожица. Каре Квист, внук привратника.
– Вы велели сообщать, ежели чего...
Великий Зануда глядел на парнишку не без суровости. Велел сообщать, а не орать во всю глотку, демонстрируя отсутствие переднего зуба. А где «добрый день» – или хотя бы «здрасте»?
Каре откашлялся, пригладил встрепанную шевелюру:
– Сообщаю! Пупырь по Старухе врезал. Бух!
Такое следовало обдумать. Гере Торвен постучал пальцами по зеленому сукну, словно играя на клавикордах.
– Пупырь? Может быть, все же «пузырь»?
– Скажете еще! – Каре присвистнул от возмущения. – Я что, пупырь от пузыря не отличу? Пузырь – он, стало быть, система братьев Монгольфье, с дымным воздухом. На таких дамочки летают по воскресеньям. А это – пупырь, с водородом. Вы его шарльером зовете. Вот он по Старухе и...
– Повторите сообщение по-датски, гере Квист.
Пальцы нажали тайный рычажок на боковой тумбе стола. Обычно академики вызывают помощников. Но случается и наоборот.
– Пятнадцать минут назад воздушный шар системы «шарльер» попытался сесть на главной площади. Не смог и врезался в Ста... в здание Ратуши. Бух! Бах! В корзине было трое. Вроде никто не побился. Толпа гудит...
Вновь хлопнула дверь – наверху. Шаги – тяжкие, основательные, а следом другие – легкой припрыжкой. Гере академик и Ханс Длинный Нос... Великий Зануда обождал, пока мальчишка отскочит в сторону, пропуская хозяина.
И, торжествуя, улыбнулся.
– Зюйд-ост-ост, гере Эрстед! Они прилетели!..
Сцена вторая
Возвращение блудного брата
1
В доме воцарилась тишина. Она была живой, дышащей: шепот старых часов, скрип половиц, сопение гоблина, которому наконец-то дали отдохнуть. Сквозь окна вором-взломщиком лез уличный шум, но тишина стояла на страже, храня покой почтенного особняка. Тихо-тихо, тихо-тихо...
Тик-так, тик-так...
Гере Торвен любил тишину. Спросите его о причине, и Великий Зануда сошлется на необходимость работать. Но в глубине души он знал: тишина прекрасна сама по себе. Ее гулкие чертоги населены любыми звуками, голосами, песнями. Да, он – не поэт. Не Ханс Длинный Нос, с которым они столкнулись – нос к носу – у Королевского театра, откуда скромного паренька из Оденса вышибли за бездарность. Торбен Йене Торвен – юрист без практики. Ему не выдумать сказку про Матушку Тишину. Ну и пусть! Тишину можно просто слушать.
- Предыдущая
- 10/22
- Следующая