Сестры - Бут Пат - Страница 113
- Предыдущая
- 113/129
- Следующая
Шесть часов. Билли протянул руку к телефону. Набрал номер.
– Привет, Ивэн, – сказал он.
Нож вряд ли помог бы вам пробиться сквозь густую атмосферу, царившую в аукционном зале фирмы «Кристи». Скорее потребовалась бы мотопила. Воздух был пронизан напряженностью, драма проступала на стенах, а весь художественный мир с нетерпением ожидал начала убийства. Нью-Йорк давно жаждал подобного зрелища, и вот теперь он его получит.
На бумаге распродажа выглядела самым заурядным образом: второстепенная распродажа современной живописи, никаких специальных приглашений, никаких билетов. До этого момента не было ничего исключительного: второсортная картина Стелла, пара третьесортных картин Поллака; кроме того, Мазервелл, две приличные работы Дона Джадда и сносный Вархол. Из более популярных, но относительно дешевых полотен, выставлялся стабильный и пользующийся спросом Блум Нелман. С.-З. Уитмон из Палм-Бич приобрел пару картин Дональда Султана, а сама галерея приобрела полотно Элсвоза Келли, присланное на аукцион одним нефтевладельцем из Далласа, друзья которого никогда не испытывали восхищения от картины, а ему самому к тому же понадобились деньги, поскольку нефть временно лишилась благословения Всевышнего.
Генри Бисестер поправил свой старый итонский галстук и величественно оглядел зал. Он нравился сам себе: его костюм от Адерсона и Шепарда безупречно сидел на плечах, носовой платок в красную крапинку выглядывал из нагрудного кармана пиджака, под которым виднелась рубаха от Нью Лингвуда с надлежащими узкими бело-синими полосками. Гордое арийское лицо, обращенное к собравшимся в зале, было холодным и властным.
– А теперь, дамы и господа, довольно необычная группа лотов для распродажи. Б. Бингэм. Лот номер триста двенадцать. Ваши цены?
Билли Бингэм сидел, глядя прямо перед собой, размышляя, благоразумно ли он поступил, придя сюда. Последние несколько дней были мучениями на адовом огне из-за этого дьявольского договора, затем наступило ожидание одно хуже другого. Он заключил жуткую сделку с Ивэном и даже сейчас чувствовал, какой ужас голодные глаза выдавливали из его тела. Никогда прежде он не был с мужчиной.
Теперь, чтобы встать на собственную дорогу, он вынужден позволить Ивэну получить свое, и каждый фибр его души восставал против подобного деяния. Билли оговорил лишь одно условие. Их связь полностью зависела от успеха Ивэна в сохранении цен на картины и его репутации. Поражение не в счет, хотя именно такую, беспроигрышную для себя сделку, пытался навязать ему Ивэн. К концу распродажи в «Кристи», если все пойдет хорошо, он подпишет договор о сдаче своего тела в аренду. Сейчас все решалось на весах фортуны: на одной чаше – слава, деньги и сексуальные услуги отвратительнейшего рода, на другой – нищета и безвестность, провал и свобода.
Через зал за ним наблюдала Джули Беннет. Он не смотрел в ее сторону, но она этого и не ждала. Так было еще лучше, поскольку означало, что они среагировали на ее выстрелы, а такие мгновения в жизни она любила больше всего на свете. Она чувствовала, как пробуждается внутри фонтанирующий триумф. Еще немного, и ее драгоценный экс-любовник вновь станет дешевкой. Пусть ради этого ей придется расстаться с большой частью выручки от продажи книги, все равно, даже такая цена не казалась слишком высокой. Билли Бингэм будет раздавлен. Любовник Джейн будет втоптан в грязь.
Она устроилась в кресле поудобнее и вонзила взор в Бисестера.
– Давай, начинай, – процедила она сквозь зубы.
По правую сторону от нее сидел Ивэн. Ей еще никогда не доводилось видеть, что кто-нибудь был так напряжен. На его глазах вот-вот рухнет его репутация, и перед сытым взором всего нью-йоркского художественного мира огромными, тяжелыми, неперевариваемыми кусками будет втиснута ему в глотку. Ну не замечательно ли?
Ивэн, не отводя глаз, с отчаянием смотрел на аукциониста. Предстоял длиннейший из самых длинных торгов, но это был единственный шанс. Была установлена резервная цена: восемьдесят тысяч долларов. Он будет скупать их по этой цене, в разных местах зала находилось еще пять-шесть подобранных им человек, чтобы создать иллюзию жарких торгов. Бисестер также будет делать вид, что принимает ставки из других углов зала, пока цена не достигнет зарезервированного уровня. Такова была обычная практика в торговом зале. Однако дело заключалось в том, что это был Нью-Йорк, где все друг друга отлично знали. Любой, способный отличить коллаж от натуры, мгновенно сообразит, что ставки из зала выкрикивают подставные лица и весь спектакль срежиссирован Ивэном. Если другие крупные дилеры – музеи и частные коллекционеры, действующие через известных посредников, – не поднимут руки, то мир поймет, что рынка для Билли Бингэма не существует, а цена столь же реальна, как скачки на лошадях в космосе.
Рокочущий шум достиг своего высшего уровня. Казалось, что никто не говорит, но каждый что-то бормочет, как в сценической массовке. «Какое слово они произносят, – подумал Ивэн. – Сэр? Абракадабра? Бутылка содовой воды?»
– Могу ли я попросить тишины в зале, пожалуйста, – рявкнул с трибуны граф Бисестер, и благодаря английскому акценту и высокомерно-презрительным интонациям ему мгновенно подчинились. Он посмотрел в лежавшую перед ним книгу.
– Начальная цена пятьдесят тысяч. Пятьдесят пять? Пятьдесят пять. В конце зала. Шестьдесят тысяч. Итак, сэр, против вашей ставки. Шестьдесят пять тысяч.
Его голова качнулась вверх, вниз, затем из стороны в сторону в смешной и удивительной манере, присущей аукционистам. Подобно почерку, у каждого из них была своя манера вести торги, но вовсе не манерной ведения определялся ход аукциона.
Ивэн посмотрел вокруг. Делая вид, будто впервые вступает в игру, он помахал своим каталогом тем жестом, который в мире искусства равносилен выстрелу из стартового пистолета. Бисестер мгновенно заметил это скромное движение.
– Впереди семьдесят тысяч, принято. Так, семьдесят пять, восемьдесят, восемьдесят пять.
Ивэн остановился. Господи всемогущий, где же все остальные? Он торговался один, сам с собой, за картины, которые вскоре окажутся никчемным мусором. Остановиться? В слезах броситься прочь из зала? Это значит обречь себя на ссылку в тосканскую деревню и доживать там до печального конца, коротая дни за хорошим вином и приличной едой в компании итальянского деревенского мальчишки. Он посмотрел на Билли, сидевшего как на иголках с правой стороны зала.
- Предыдущая
- 113/129
- Следующая
