Справа оставался городок - Щербакова Галина Николаевна - Страница 9

• Предыдущая
• 9/20
• Следующая

– Так помогу? – переспросил Илья.

– Я знаю – как и знаю – зачем. А тебе ведь побаловаться. Ты вон шланг с места на место перенес. Пустил воду на картошку. Кто ж ее, водянистую, есть будет? Разве ж ее так поливают? Шланг ведь на виноград нацеленный лежал.

– Я – балда, – смутился Илья и пошел исправлять дело своих рук. – Вижу, тут сухо, там мокро. Думаю, несправедливо.

– Одному – одно, другому – другое. Одной справедливости нет, – сказала старуха. – Это только для глупого: чем одинаковей, тем лучше.

– Да, натворил бы я своей хозяйке бед, – искренне сокрушался Илья. – Вот уж действительно, услужливый дурак опаснее врага.

– Ничего, – сказала старуха. – Полина быстро бы дело поправила, она еще придет помидоры поливать… – И, снова выпрямившись, она насмешливо спросила: – Кольцо-то зачем снял? Чего ж это Томка, незрячая, что ли?

Илья вспомнил о кольце, что лежало в кармане пиджака. Действительно, зачем он его снял?

– Оно в пиджаке. Я, собственно, не скрываю. – И сам возмутился: почему он оправдывается? Ведь он ничего плохого не сделал.

– Руки мокрые, блестят, а это место светлое, – поясняла старуха. – Я еще на улице обратила внимание. Томку не надо обманывать, она и так вся как в сиропе.

– Да нет, что вы! – сказал Илья. – И в мыслях такого не было.

В сад вошла Полина.

– А! Вот вы где! Беседуете! Я ему сейчас, Мокеевна, рассказывала, как мы Колю потеряли. Сколько ж это лет прошло?

– Тридцать, – сказал Илья.

– А вы откуда знаете? – удивилась Полина и тут же засмеялась: – Ну правильно. Я ж сама рассказала. Знаешь, чего я, Мокеевна, вспомнила? Мы его тогда из маек поливали. Сколько там воды успеешь донести, а он рад! Смеется. А мы ему на спинку льем, прямо на родиночку. Ты помнишь, Мокеевна, у него родиночка на спине была, крупная такая. В тебя это он был или в Митю?

– В Митю, – спокойно сказала старуха. – Они у меня были меченые.

– Вот как бывает в жизни, – жалостливо сказала Илье Полина. – А теперь вот Мокеевна одинокая…

Илья молчал. «Меченый ты мой», – сказала ему Алена. А потом привезли из роддома Наташку, развернули, считали пальчики, повернули на животик – а на спинке такая же, как у отца, метка. «Боже мой! – засмеялась Алена. – Меченые вы мои!»

– Идемте, покажу, где я вам постелила, – говорит Полина, и они идут к дому, а за спиной – хрысь! хрысь! – Мокеевна вставляет сухие ветки в штакетник.

– От моих кур бережется соседка. Они у нее помидоры клюют, – поясняет по дороге Полина. – Ох и хозяйственная старуха!

«Мать! – думает Илья. – Мать!»

И тут родилась боль. Ни на что не похожая. Боль как смерть. Когда знаешь, что сопротивление бесполезно. Пришла, схватила, и уже ничего нет, кроме нее. «Наташка! Папа!» – заставлял себя думать Илья и ничего не чувствовал. Издалека улыбались они ему – милые, такие хорошие лица, щурилась левым глазом высокая женщина – примета другой, доболевой жизни.

– Удобно будет? – спросила Полина.

– Да, спасибо, – ответил Илья.

Она открыла окно и ушла. Пахнуло фиалкой, прошла мимо окна умершая Жанна Самари. Голубой свет от телевизора падал на маленькое дедово лицо. Приподнявшись на цветастых подушках, он внимательно смотрел какую-то передачу. Вернулась из сада старуха, вошла в дом. Боль по-хозяйски располагалась в Илье.

Мокеевна включила электрический чайник. Он нагревался долго, и она вышла на крыльцо. Привычным движением достала из-за двери кусок толстого войлока, положила на приступочку, села. Полина на веранде стелет гостю. «Кто ж так крахмалит белье? – думала соседка. – Всю жизнь она такая невдалая. И Томка такая же будет. Водят к себе постояльцев… Чужой человек в хате…» Старуха улыбнулась, вспомнила смешного бородатого парня. Штаны на нем выцветшие, из простой материи, зато на них шелковая латка с собачьей мордой. И лицо у парня виноватое и нахальное сразу. Раньше таких лиц не было. В мужике была определенность. Кто размазня, кто ловкий, кто дурак дураком, кто головастый – все видно сразу. А сейчас не поймешь. Еще у них тут, в поселке, ничего, народ простой, рабочий, а телевизор лучше не включай. Таких иногда показывают… Кто за этим, интересно, следит? А дед телевизор смотрит… И все-таки парень ничего, услужливый. «Давайте я вам помогу». А руки у самого не туда стоят. Совсем никакого дела, видать, не знают. Может, учитель, может, ученый… Чего это Полина про Колюшку стала ему рассказывать? От язык, за чтоб ни зацепиться… Ничего ей тогда не снилось. Разве ж она пустила бы его с девками? А вот как быть несчастью в шахте, снилось ей, что Дед ее решил с ней делиться. «Я, значит, хочу жить самостоятельно». И стал вещички собирать. «Сам буду, сам…» Она сразу тогда подумала нехорошо. Так и случилось. И когда Валентина в институт не поступила, снились ей мелкие гадюки… А вот перед Колей ничего не снилось…

Парень вышел покурить на крыльцо. Он стоял на фоне ярко освещенной двери, и старуха вспомнила, как во время войны на базаре один безногий инвалид из черной бумаги вырезал за минуту или профиль, или всю фигуру. Если вырезал фигуру, просил стать от него подальше и ближе к какой-нибудь стене… Вот и парень стоит как вырезанный… А пострижен как Анна. Все-таки она у нее мужик мужиком. Курит. Стрижет затылок. Ходит зимой и летом в синем костюме. Разве ж это оправдание, что директор школы? Когда старуха была совсем девчоночка, дядя возил ее в Бахмут на ярмарку. Она тогда случайно видела, как подъехала к базару в красивом экипаже директор гимназии. Ну, как одета! И строго, и прекрасно. А голова как причесана! Волосок к волоску и стоит башней, проплыла как пава. А Анна встанет утром, глаз не умоет, прокашляет свой дымоход и пошла тянуть. По волосам проведет два раза – и вся парикмахерская… А говорят, умная. Орден ей дали. Но если и умная, то по-современному: накоплено много, а положено неизвестно где. Что толку от ее ума и знаний? Над ней вся улица смеется, когда она приезжает, прозвали Хымка-балакуча… А парень так и стоит как вырезанный.

Илья не видел старуху, не знал, что она наблюдает за ним с крылечка. Он не слышал, как выключил дед телевизор – у него специальное приспособление. Не слышал, как приехал на своей машине Герой Социалистического Труда Кузьменко, приехал и обратил внимание: у Полины горит свет на веранде и кто-то стоит на крыльце, чужой кто-то. Не слышал, как, гремя, доставал дед из-под помоста свою «утку», а Полина, слыша это в своей комнате, вздохнула: сколько ж это может продолжаться? И только когда, попив на ночь чаю, выключила у себя свет старуха, Илья вздрогнул, вздрогнул от густой, какой-то материальной темноты, возникшей перед глазами. А потом чернота стала рассасываться, и вместе с ней неожиданно уходило из Ильи оцепенение болью. «Уже очень поздно, – подумал он. – Надо ложиться». И он, вернувшись на веранду, стал раздеваться, привычно бросая на стул вещи. Потом увидел белоснежную простынь и вспомнил, что так и не попал сегодня под душ. Прямо в трусах пошел в сад, руками нащупал шланг, вода была холодная, весь сжался и с легким вскриком стал себя поливать.

• Предыдущая
• 9/20
• Следующая