Царица без трона - Арсеньева Елена - Страница 36
- Предыдущая
- 36/72
- Следующая
О да, он обещал многое. Служба каждого шляхтича, каждого наемника должна быть щедро вознаграждена, а уж какие выгоды получали его ближайшие сподвижники, Мнишки, Вишневецкие и сам польский король, – от таких посулов Иван Грозный небось в гробу переворачивался, когда слышал, сколь просто готов «сыночек» расточить отцово достояние.
Братья Вишневецкие просто захлебывались от восторга, что именно они открыли для Речи Посполитой это сокровище – русского царевича. Хозяин Самбора, воевода сендомирский пан Мнишек держался более сдержанно, однако и он поддерживал претендента: ведь выходило, что того подвигла к завоеванию престола страстная, всепоглощающая любовь к панне Марианне! С ума сойти – дочь сендомирского воеводы, простая шляхтянка, – замужем за русским царем. Перед этим великолепием меркла даже блестящая партия, сделанная Урсулой… И конечно, упустить такого зятя пан Мнишек никак не хотел. Поближе познакомившись с Димитрием, снова и снова послушав его сбивчивые, неуверенные рассказы о своем спасении (Димитрий мог повторить лишь то, что ему говорили воспитавшие его люди, а никаких подробностей он не знал!), пан воевода начал опасаться, что у многих сенаторов (а без решения сейма нечего и думать посылать войско в Московию) царевич вызовет недоверие. Сам же Мнишек рассуждал так: «Да какая разница, в самом ли деле он сын Грозного? Главное, чтобы в это можно было поверить!»
Но вот однажды в Сендомире появился Петровский…
Приехал он в качестве слуги какого-то шляхтича, хотя называл себя московским человеком. Что ж, очень может быть, что и так: Варлаам поговорил с ним о том о сем и убедился, что сей Петровский и в самом деле бывал-живал в Москве, знал русскую столицу куда лучше, чем пожизненно запертый по монастырям Варлаам. А еще выяснилось, что Петровский в свое время бывал также в Угличе и видел там маленького царевича – как раз незадолго до трагедии… Только что об этом прошел слух, как шляхтичи обратились к сендомирскому воеводе и начали его просить: а покажите-ка этому Петровскому вашего гостя, пусть на него посмотрит. Признает ли?
Варлаам, как об том прослышал, сразу бросился к Гришке – тьфу ты, Димитрию, Димитрию! – и по старой дружбе рассказал, какой опасности тот подвергается. Однако тот и бровью не повел.
– В чем же здесь опасность? – только и спросил. – Если он видел Димитрия, стало быть, он видел меня! Я готов встретиться с этим человеком!
И встреча состоялась.
Петровский сперва поглядел на Димитрия недоверчиво и принялся качать головой: мол, много лет прошло, вроде и похож царевич на себя прежнего, и не похож. Паны, в том числе Мнишек, подняли его на смех, однако тут Петровский промолвил:
– Коли сей господин воистину царевич Димитрий, то у него должна быть родинка на щеке, одна рука чуть короче другой, а у корня правой руки на теле красное родимое пятно. Мне приходилось слышать в Угличе о таких приметах, и если они есть на теле сего человека, значит, он и впрямь Димитрий.
Среди собравшихся пронесся шепоток: то, что на щеке названного царевича есть малая родинка, было видно всем. А верны ли другие приметы?
Попросили трех или четырех почтенных панов выйти с царевичем в другую комнату и там обследовать его тело. Вскоре судьи вернулись с изумленными, просветленными лицами и вот что сообщили собравшимся: одна рука этого человека и впрямь короче другой, а у правой подмышки обнаружено красное родимое пятно.
Патер ностер, как обожают говорить поляки, Матка Боска! Да ведь и впрямь царевич!
Ликование в Самборе настало небывалое. Димитрий ходил гоголем, Варлаам покаялся, что не верил бывшему сотоварищу… И все же в рассказе Петровского была какая-то несообразность, смысла которой Варлаам никак не мог постигнуть. Что-то скреблось, стучалось в голову, но пути к осмыслению не находило. Однако никак не мог он от этого беспокойства избавиться и потому опять сделался к Димитрию недоверчив.
И не он один, между прочим. Многие шляхтичи оказались не столь легковерны, как Вишневецкие, Мнишек и сам король Сигизмунд. Эти шляхтичи презрительно называли Димитрия не царевичем и государем, а царьком и господарчиком. Великий канцлер Ян Замойский, по слухам, на сейме поднял на смех и претендента, и все его россказни:
– Я считаю это дело противным не только благу и чести Речи Посполитой, но и спасению душ наших. Этот Димитрий называет себя сыном царя Ивана Васильевича. Об этом сыне был слух у нас, что его умертвили. А он говорит, что вместо него другого умертвили. Помилуйте! Что это за Плавтова или Теренциева комедия? Возможное ли дело: приказать убить кого-нибудь, особенно наследника, и не посмотреть, кого убили?! Так можно зарезать только козла или барана! Да кроме этого Димитрия, если б пришлось кого-нибудь возвести на московский престол, есть законные наследники великого княжества Московского – дом Владимирских князей: от них, по праву наследства, преемничество приходится на дом Шуйских; это можно видеть из русских летописей!
То есть соперники Димитрию для занятия русского трона уже находились… и даже Варлаам знал одного из них.
О нет, это был отнюдь не князь Шуйский! Тот оставался в Москве, а этот возник в Польше. Появился он вскоре после того, как Димитрий в компании с Вишневецкими перебрался в Самбор, прихватив с собой и Варлаама.
В тот вечер для всех людей на воеводском подворье топили баню. Поляки, заметил Варлаам, были небольшие любители мыться, даже шляхтичи, а уж о слугах и говорить нечего. Варлаам же в монастырях привык тело содержать в чистоте и считал вошь диаволовым детищем. Поэтому он банных дней старался не пропускать, более того – приходил в мыльню одним из первых, а уходил чуть ли не последним. Так же было и в тот день.
Утомившись в парной, пошел Варлаам к бочке свежей воды в шайку набрать, да и столкнулся в клубах пара с каким-то увальнем, который нес в ковше кипяток. И кончилось все тем, что часть этого кипятка оказалась на ногах и на животе Варлаама.
Оно конечно – бывший монах употребил в сердцах немало непотребных словес и даже изготовился смериться с незнакомцем силою, однако тот отбросил с лица слипшиеся рыжеватые пряди, взглянул на Варлаама голубыми, словно бы выцветшими глазами и процедил сквозь щербатые свои зубы:
– Кабы знал ты, кто я есть, небось в ноги бы мне пал и благодарил за то, что я изволил тебя обварить.
От сей наглости Варлаам растерялся и, вместо того чтобы накрепко обидчика выругать, спросил:
– А кто же ты есть?
– Я сын Ивана Грозного, царевич Димитрий, – ответствовал голубоглазый. – Дошел до России слух, будто объявился в Польше самозванец, назвавшийся моим именем, собирает рать на Москву идти. Вот я и появился здесь, чтобы окоротить его да на место поставить, чтобы самому идти отцовский трон воевать!
В первую минуту Варлаам только и подумал, что мания величия, оказывается, болезнь заразительная. А ведь на больных не обижаются! Он хмыкнул и сказал:
– Ты не спятил, друг?
– Ты сам спятил, и пес приблудный тебе друг! – окрысился новоявленный Димитрий. – Тебе бы разговаривать с холопами, которые гребут навоз, да и там найдутся поучтивее тебя!
Варлаам уже рот открыл, готовясь ответить подобающим образом, но уже через мгновение, вглядевшись в это испитое, чуть обрюзглое лицо, заросшее неопрятной рыжеватой бороденкой, невольно осенил себя крестным знамением, даром что крест, как и положено идущему в мыльню православному, с шеи снял и оставил в предбаннике. Лицо показалось ему чем-то знакомым, а в следующий миг Варлаам его воистину узнал.
Узнал, но не поверил глазам.
Перед ним стоял не кто иной, как брат Григорий из Чудова монастыря… другой брат Григорий! Прозвание его… Ах, вражья сила! Забыл, слово какое-то этакое… лохмотья напоминает, клочья или ветошь… Нет, забыл начисто. Ну, может, потом вспомнится.
Все, что Варлаам о сем Григории знал, – это то, что он жил с малых лет у какого-то боярина, научился в том доме разным премудростям, счету и грамоте, а потом отчего-то ополчился на своего хозяина-благодетеля и вступил с ним в кровавую драку. За черную неблагодарность он и был отправлен в Чудов монастырь, где его незамедлительно постригли. Но, как известно, клобук не делает монаха, так что брат Григорий и после пострижения не обрел смирения и духовная благость на него не снизошла. Видел его Варлаам в обители нечасто, ибо сей брат имел нрав злобный и частенько сиживал в холодной, запертый за то или иное поношение имени Господа, или ссору с настоятелем, или свару с другими братьями, или попытку самовольно покинуть монастырские пределы.
- Предыдущая
- 36/72
- Следующая
