Дело о ленивом любовнике - Гарднер Эрл Стенли - Страница 22

• Предыдущая
• 22/43
• Следующая

Хозяин ранчо медленно покачал головой.

– Это мужчина, который потерял память, – подсказал Мейсон.

– О, – оживился Овербрук. – Конечно. Вы родственники?

– Он мой муж.

– Откуда вы узнали, где он?

– Да мы его уж сколько ищем! – воскликнула Герти. – Скажите мне, он здоров? Можно войти?

Овербрук замялся:

– Здесь не роскошно, холостяцкая берлога, но вы все-таки заходите. Немного холодновато, правда.

Они прошли в маленькую комнату в передней части дома.

– Где Уильям? – спросила Герти.

– Да там он. – Овербрук открыл дверь: – Эй, дружище!

– А? – прозвучал заспанный мужской голос.

– Кое-кто тебя видеть хочет. Выходи.

– Не хочу я никого видеть. Я спать хочу.

– Этих ты захочешь видеть, – уверил его Овербрук. – Давай. Извините меня, друзья. Я его подниму. Он здорово крепко спит. Трудный день у него был.

Они слышали голоса из маленькой комнаты, которая примыкала к гостиной. Делла Стрит тихонько спросила:

– А он не может улизнуть через задний ход, шеф?

– Если он это сделает, – сказал Мейсон, – это будет признанием вины. Если я прав и он валяет дурака, он начнет притворяться, что ничего не помнит.

Внезапно голоса в спальне позади гостиной прекратились. Босые ноги зашлепали по полу, потом в комнату вернулся Овербрук.

– Не знаю уж, как вы управитесь, – сказал он. – Вы собираетесь сказать ему обо всем осторожно?

– Вы ему не сказали, что тут его жена?

– Нет. Просто сказал, что какие-то люди хотят его видеть.

– Думаю, что лучше всего, – сказал Мейсон, – обрушить это на него внезапно. Понимаете ли, амнезия обычно бывает результатом нарушения равновесия мозговой деятельности. Это попытка части мозга уйти от чего-то, что сознание либо не хочет вместить, либо не может с этим справиться. Это убежище. Человек затворяет дверь своего сознания перед чем-то, что причиняет беспокойство. А раз дело в этом, лучшее лечение – быстрый мозговой шок. Мы захватим парня врасплох. Не говорите ему, кто здесь, и ничего такого. Просто скажите, что какие-то люди хотят его видеть. Как он сюда попал? Его кто-нибудь привез?

– Да пришел он к двери вчера вечером, – сказал Овербрук, – так и шатался. Собака начала лаять, я сначала подумал, что там скунс или что-то такое. Потом, по тому, как собака замолчала, я понял, что это человек. Выглянул я посмотреть, светятся ли автомобильные фары, да нет, ничего, – ну, я тут в такой изоляции, что сразу взял ружье и зажег газолиновый фонарь. А человек подошел к двери и постучал. Я его спросил, кто он такой, а он ответил, что не знает. Ну, потолковали мы так и сяк несколько минут, а потом я дал собаке его обнюхать и обыскал – нет ли у него оружия. Не было. В карманах у него ничегошеньки не было. Даже носового платка. Ничего на нем не было такого, что бы подсказало, кто он такой и откуда взялся.

– Скверно, – посочувствовал Мейсон.

– Одно только у него оказалось, – продолжал Овербрук, – деньги. Пачка банкнот, от которой и лошадь подавилась бы. Ну, конечно, я что-то заподозрил, и он мне рассказал свою историю. Он сказал, что память у него будто туманом подернута и он не может вспомнить, кто он такой, что он слишком устал, чтобы думать, просто хочет отдохнуть. Не хотел он отвечать ни на какие вопросы и не хотел, чтобы кто-то узнал, что он тут. Сказал, что рад помочь мне со стряпней, что заплатит мне, сделает все, что угодно, но ему нужен отдых.

Мейсон сочувственно кивал:

– С беднягой иногда случаются такие приступы. Единственно утешает, что с каждым разом они продолжаются все меньше. Это третий приступ у него за последние восемнадцать месяцев.

– Шок такой? – спросил Овербрук.

– Шок такой, – подтвердил Мейсон.

Отворилась дверь из спальни. Мужчина под тридцать вяло, с рассеянным видом оглядывал комнату. На лице у него было написано полнейшее безразличие. В глазах не светилось узнавание. Это был человек среднего роста, весом не более ста тридцати фунтов, приятной наружности, с темными глазами и массой темных вьющихся волос.

– Уильям! – воскликнула Герти и побежала к нему.

Флитвуд отступил на шаг.

– О, Уильям, бедняга, дорогой мой мальчик! – всхлипнула Герти и обвила его руками, прижимая к себе.

Мейсон испустил громкий вздох облегчения.

– Слава богу, это Уильям, – сказал он.

Овербрук улыбнулся, точно огромный купидон, которому удалось соединить пару влюбленных.

– Багажа у него, наверно, нет, – предположил Мейсон.

– В таком виде и пришел, как вы его видите, – подтвердил Овербрук. – Я одолжил ему бритву и купил зубную щетку.

– Пошли, Уильям, – сказал Мейсон, вставая и похлопывая Флитвуда по плечу. – Мы вас заберем домой.

– Домой? – с подозрением переспросил Флитвуд.

– О, Уильям! – воскликнула Герти. – Ты что, меня не узнаешь? Скажи, Уильям, не узнаешь?

– Никогда в жизни вас не видел, – произнес Флитвуд с некоторой убежденностью.

Мейсон от всего сердца расхохотался:

– Да откуда вы знаете, Уильям?

Флитвуд посмотрел на Мейсона глазами затравленного зверя.

– Конечно, ничего он не знает, – сказала Герти, – бедный мальчик не может вспомнить. Поедем, Уильям, мы здесь, чтобы забрать тебя домой. Ты меня ужасно напугал в этот раз.

– Куда – домой?

– Уильям! – с упреком воскликнула Герти и через минуту добавила: – Не пытайся что-то придумать. Доктор говорит, что надо только забрать тебя домой, чтобы тебя окружало все привычное, и дать тебе отдохнуть. Дома и стены тебе помогут.

– Сколько мы вам должны? – спросил Мейсон у Овербрука.

– Ни цента! Ни цента! – от души воскликнул Овербрук. – Он хотел мне заплатить, но я сказал, что и так сделаю для него все, что могу.

Мейсон достал из бумажника двадцатидолларовую бумажку:

– Купите себе что-нибудь, чтобы оно вам напоминало об этом случае, что-нибудь, что осязаемо будет выражать нашу благодарность. Пошли, Уильям, вы готовы ехать?

– Ехать? – Флитвуд вздрогнул. – Куда ехать?

– Домой, конечно, – сказала Герти. – Пойдем, дорогой. Подожди только, вот привезу тебя домой…

– Вы мне не жена, – сказал Флитвуд. – Я не женат.

Мейсон от души расхохотался.

– Да нет же, – настаивал Флитвуд, – не женат я.

– Да откуда вы это знаете? – спросил Мейсон тем наигранным тоном, каким взрослый разговаривает с нашкодившим ребенком.

– Я просто чувствую, что это так, – настаивал Флитвуд.

– Не можешь ты чувствовать такого, – упорствовала Герти, голос ее звенел от избытка эмоций.

Мейсон сказал с профессиональной серьезностью:

– Я бы не настаивал сейчас, миссис Рэймонд. Лучше постепенно. На такое нужно время.

Флитвуд стоял, колеблясь, пытаясь найти какой-то предлог, чтобы отказаться ехать с этими людьми, но боясь потерять свою логическую защиту.

Мейсон пожал руку Овербруку.

– Как неудобно, что мы вас побеспокоили, – сказал он, – но вы знаете, что такое жертва амнезии. Мы не могли ждать до завтрашнего утра. Он мог подняться в любое время ночи, не мог бы вспомнить, где он находится, и ушел бы неизвестно куда.

– О, я же помню, как здесь очутился, – не выдержал наконец Флитвуд. – Можете оставить меня здесь. Я вернусь завтра.

Мейсон снисходительно улыбнулся.

– А как вы сюда попали, Уильям? – спросил он.

– Я пришел.

– Откуда?

– С шоссе.

– А на шоссе как очутились? Приехали с кем-нибудь?

– Я голосовал.

– Где? – не отставал Мейсон.

Флитвуд метнул на Мейсона холодный, враждебный взгляд.

– Где? – твердо повторил Мейсон. – Говорите, Уильям, где голосовали?

– Не знаю.

– Видите? – сказал Мейсон Овербруку и добавил: – Вообще-то я не должен был этого делать, но я подумал, что, возможно, натолкну его на какую-то идею, с которой он начал бы вспоминать. Пошли, Герти. Пошли, Уильям.

Мейсон подхватил Флитвуда под правую руку, Герти – под левую. Они повели его к двери. С минуту Флитвуд упирался, потом смирился с неизбежным.

• Предыдущая
• 22/43
• Следующая