Витязи в шкурах - Дроздов Анатолий Федорович - Страница 8

• Предыдущая
• 8/61
• Следующая

– Святослав Киевский поможет.

– Если захочет. И успеет. Войско собрать надо. А он еще не знает.

– Чего сидим?!

– На заморенных конях далеко не уедешь. Пешком быстрее. Не тревожься! Беловолод Просович с двумя заводными конями на Чернигов пошел. Сам видел. Если будет скакать без роздыху, в три-четыре дня доспеет до Ярослава Черниговского. Тот со Святославом Киевским снесется. Нам к себе ехать надо, смердов упредить, что попрятались в лесу и скот увели, а добро прикопали. В лес половец не пойдет, боится.

– Зато города пожжет.

– Не умеют поганые города брать. Посады – да, выжгут, но за забрала не влезут. Посады люди отстроят…

У костра на некоторое время все стихло.

– У тебя, княже, дети есть? – спросил Якуб, первым прервав молчание.

– Нету. И жены… Куда жениться, безудельному? Княжья дочь не пойдет, а на неровню брать не хочу.

– Лет тебе сколько?

– Тридцать скоро.

– Старый уже. Не женишься.

– Гомий, город свой удельный, верну – женюсь.

– Жениться надо смолоду, – не согласился Якуб, – чтобы дети вырасти успели, не шли в сироты маленькими. Васильку сколько это говорил, даже невесту нашел – не схотел.

– Невеста не понравилась? Некрасивая?

– Немного рябоватая, но что с того? Все остальное – при ней. Сядет – лавка трещит. Дочь боярская, в приданое за ней пять вервей давали. Богатых, не то, что мои…

– Значит, ослушался сыновец стрыя, – усмехнулся Улеб.

– Князю Владимиру на меня нажаловался. А тот сам еще дите горькое. Ножками затопал: "Нечего Васильку жениться поперед меня"! Тебе дело? Ты свое, княжье, справляй…

– Не любишь ты князей!

– Смотря каких! За тебя вот, как вернемся, молебен попу закажу. Выручил, когда поганые нас с Васильком обступили. Я уже снова в полон готовился…

– Боялся?

– Мне ль не бояться? Попал бы на хана, от которого утекли, привязал бы обоих к хвостам кобылиц и погнал бы в степь. Спас ты нас!

– Было не тяжко. Половцы сечи не любят. Они больше стрелами…

– Как ты их сек! Налетел, как коршун, ругался… "Блядины дети… Выблядки кобыльи… Песья кровь", – с удовольствием повторил Якуб. – Даже слушать было страшно. Зло у тебя на них?

– Зло.

– Убили кого?

– Сестру. Монашку. Она в Белгороде, в обители женской жила. Прошлым летом напали половцы. Над монашками учинили поругание великое, кто сопротивлялся – посекли. Сестра сопротивлялась…

– Мы девок половецких в вежах тоже не миловали, – задумчиво сказал Якуб. – Таскали по полю… Видел?

– Так монашки!

– А половцу, что монашка, что не монашка. Он в нашего бога не верует. Для него монашка баба – и все! Он к русской веси прискачет, ударит оратая стрелой, жену его возьмет, детей. Кого себе оставит, кого в рабы продаст. Мы к их вежам придем; половца зарубим, жену и детей в полон заберем, продадим купцам. Так и живем…

Якуб замолчал, и возле давно потухшего костра на долгое время установилась тишина.

– Ты жил у них два лета, – тихо сказал Улеб. – Что за люди? Угров знаю, ляхов тоже, Жмудь воевал, на ятвягов ходили… А в Поле впервой.

– Люди как люди, – пожал плечами Якуб. – Как и мы. У меня они детей увели, жену, а зла нету… Было, пока не пожил в полоне. Жизнь у поганых тоже не мед. У нас князья, у них ханы; у нас лучший, у кого земли больше, у них – скота. Разве только мы над полонными так не измываемся, и серебро они больше любят. Поэтому мне с Васильком удалось два лета вместе прожить. Продать нас – выгода маленькая, выкуп я сулил в сто раз больше. Ждали. Даже в колодки нас не забили. Только вязали на ночь, чтоб не сбегли. Днем мы скот стерегли, хлеб отрабатывали. Два лета и прошло. Потом вижу: разозлились, ругаются – точно, думаю, в Тмутаракань на рынок свезут. А тут еще с Васильком беда. Ханский сын его приметил и стал к себе в шатер звать.

– Зачем?

– Для утех плотских. У поганых таких, что с мужиками живут, хватает. Жену им надо купить, а серебра нету. У ханского сына было, но он до баб не охочий. Василько отказался к нему идти, так он силой в шатер затащил. Вижу – беда, зарежет сыновец половца, коли случай представится. Тогда обоим – лютая смерть. Поговорил с Васильком – и сбежали. Ремни на руках зубами развязали и ушли. Месяц к своим добирались.

– Пешком?

– На конях от них не ускачешь – сразу догонят. Тогда точно в колодки… В Поле всадника далеко видать, а пеший в ковыле схоронится. Пешему всадника издалека слышно, а конному – совсем нет. Поганые пешком ходить не любят, они с младенчества на конях. Легко с Васильком ушли. Взяли лук, по дороге стреляли коз, лебедей, уток… Яругу по текту дятла всегда найти можно, а в яруге – вода, дичь, дрова для костра…

– А как половцы огонь увидели бы?

– Ночью они по Полю не ездят – стада от волков охраняют; если костер в яруге затеплить, из степи не видно…

У ручья вдруг всхрапнули стреноженные кони, забили копытами. Люди у костра насторожились. Оба одновременно огляделись по сторонам. И замерли. Две пары круглых глаз горели холодным огнем всего в нескольких саженях от костра.

– Волки!

Якуб схватился за рукоять меча, но Улеб упредил.

– Сиди тихо! Это не волки.

– А то я волков не знаю! – не успокоился Якуб. – Два года от скота отгонял. Половцы их пуще нас боятся – за ночь полстада могут вырезать. У веж и дитенка подхватят, коли мать не досмотрит…

– А я говорю: не волки! – твердо сказал Улеб. – Все волки сейчас там, где сеча была. Там им пожива! Этих двоих я еще днем приметил: как ушли мы от половцев, за нами увязались. Потом отстали, притомились, видно. Но по следам сыскали… Иди сюда!

Улеб взял с лопушинного листа уже остывший ломоть мяса и бросил ближнему зверю. Хорошо видимый в лунном свете, тот некоторое время колебался, но потом подскочил и жадно схватил угощение. Мгновенно проглотил. Улеб бросил ему еще. Затем, размахнувшись, швырнул мясо зверю, стоявшему дальше.

– Ты что! Печеным мясом зверье кормить?! – заворчал Улеб. – Там от козы половина осталась – пусть рвут…

– Нельзя им сырое мясо, – ответил Улеб, не переставая бросать ломти, – если бы можно, без нас нашли. Иди сюда! – протянул он мясо зверю, ждавшему угощения. – Иди, не бойся!

Зверь, настороженно вытянув морду, несколько мгновений стоял, словно размышляя: доверять позвавшему его человеку или нет. Затем, настороженно ступая, подошел. Улеб протянул ему мясо на ладони. Зверь аккуратно взял его зубами.

– Ух ты! – выдохнул Якуб.

– Отощал, бока подвело, – сказал Улеб, разглядывая животное. – Давно человеческой еды не видел. И рана на голове. Поджила уже. Похоже – от стрелы. Досталось. Хочешь обернуться? – вдруг спросил Улеб зверя.

Тот, неловко подогнув передние лапы, склонил голову. Сдавленный стон раздался на той стороне потухшего костра.

– Пойдешь с нами! – решительно сказал Улеб и, набрав полные руки печеного мяса, бросил его зверям. – Ешьте!

– Самим оставь! – не выдержал Якуб. – Позавтракать.

– Оставил, – успокоил Улеб.

– Жизнь прожил, а хорта не видел, – тихо сказал Якуб, наблюдая, как звери жадно подбирают с травы еду. – Слышал только. А тут сразу двое. И как ты, княже, разглядел?

– Когда мы при монастыре жили, пустынник один в пещере обретался неподалеку. Братия его не любила, считала, что с нечистым знается. Он и вправду ведун. Меня учил. К нему отведу, – кивнул Улеб в сторону зверей.

– А почему жил при монастыре?

– Отец в Гомии княжил, умер, когда я отроком был. Стрый приехал, говорит: пустите с братом проститься. Долго просил. Они с отцом при жизни постоянно собачились, не раз ходили с дружинами друг на друга. Говорили бояре матери: не открывай ворота! Поверила она стрыю, открыла…

– Выгнал?

– Выгнал. Все имение забрал и еще смеялся вслед. Монастырь нас пригрел, отец при жизни много ему жертвовал. Мнихи учили меня, даже летописи вел. Как шестнадцать сровнялось, поехал в Киев, Гомий тогда в Киевской земле был, просить великого князя вернуть отчину.

• Предыдущая
• 8/61
• Следующая