Психолог, или ошибка доктора Левина - Минаев Борис Дорианович - Страница 49
- Предыдущая
- 49/117
- Следующая
Эпизод 3
Они в парке или в лесу, она говорит что-то, увлеченно и горячо, с чем-то спорит, что-то ему доказывает. Потом вдруг замолкает и говорит: слушай, я очень хочу курить, а у меня нет спичек. И что? Можешь прикурить для меня сигарету? Он бежит по тропинке за каким-то мужиком, прикуривает, дым противный, он кашляет и быстро бежит назад, чтобы сигарета не погасла, снова кашляет, передает ей сигарету из губ в губы, она затягивается и вдруг говорит весело и странно: ты даже курить еще не начал, совсем пацан, а туда же…
Туда же. Туда же.
Эпизод 4
Подъезд какого-то дома в центре. Они возвращаются из гостей, он не помнит откуда, она вечно куда-то заходила, сидела полчаса и шла дальше, он заходил вместе с ней, он сопровождал ее, нес сумку, провожал, она представляла его просто: «Лева. Клуб „Солярис“. Будущий великий психолог», они спускаются пешком, между этажами она останавливается, и он хватает ее за плечи. Ты что? Ничего. И вдруг она поддается. Прислоняется к подоконнику, снимает очки. Он торопливо расстегивает пальто. Он ищет ее губы, она гладит его по затылку, шепчет что-то странное, неразборчивое, он обнимает ее за талию, ниже рукавов, еще ниже, прижимает к себе и вдруг чувствует ее тело, так, как никогда еще не чувствовал…
Внизу хлопает дверь.
Какой же ты теленок, говорит она.
Эпизод 5
– Сними все, – шепчет она. – Только свет выключи, я тебя стесняюсь.
Он выключает свет и вдруг понимает, что будет дальше.
Она – впервые – тоже снимает все.
Еще не темно на улице. Сквозь незакрытые шторы идет свет – вечер, закат, на улице кричат что-то, звуки и шорохи гулко отдаются в голове, ее рука, как стыдно, движения становятся быстрыми, ее пальцы, украдкой он смотрит на ее ноги и на свои, она помогает ему попасть в ритм, шепчет что-то на ухо, он так этого ждал, он так хотел, но почему это быстро, почему он ничего не понимает и не видит, кроме ее закрытых глаз, рассыпанных волос, да, да, да, все хорошо, успокойся, не дергайся, это похоже на урок, на психодраму, ее власть над ним, он хотел по-другому, он хотел ее видеть, ее видеть, он хотел понять, что это, а он так и не понял, что и куда, и откуда, и почему это так. Это так, это так…
Он понял, что все кончилось, и она оттолкнула его.
– Иди в ванную, брысь!
Он посмотрел на себя в зеркало. И потом вниз. Тоже на себя.
Неприятное зрелище. Вода. Теплая. Он насухо вытерся и надел ее халат.
В этом карнавальном костюме вдруг стало весело.
Она лежала под одеялом и курила.
– Иди сюда, – сказала она и засмеялась. – Добился? Доволен? И что ты чувствуешь?
Она сняла с него халат и провела рукой по груди.
– Только не рассказывай никому, ладно? Особенно маме. Так надо. Понял?
Он запнулся на полуслове, хотел что-то сказать ей.
Но она сказала важное. Ему нравилось, что теперь у них есть тайна. Очень нравилось.
– Ладно.
– Тебе скоро уходить. Может, чаю попьешь?
– Ладно.
Она встала и, накинув снятый с него халат, пошла в кухню наливать воду в чайник.
Все было довольно буднично. Он лежал и улыбался. Ну и дела!
Она снова легла вместе с ним.
Нежная. Какая нежная кожа.
– Вот будет номер, если ты сумеешь меня остановить… – вдруг засмеялась она.
– Что? – не понял он.
– Ну… в общем, остаться со мной. Надолго. Навсегда. Вот будет номер. Ну надо же.
Она тоже чему-то удивлялась.
– А что ты… Тебе хорошо? – он с трудом подобрал слова.
– Знаешь, какая вещь, – сказала она. – Тебе не стоит это говорить, тем более в первый раз. Но мне с тобой почему-то очень спокойно. Ты же знаешь, я была замужем, два раза, у меня было много… Этого. Но ни с кем…
Голос вдруг сорвался. Она щелкнула зажигалкой, опять закурила.
– Все вроде хорошо. Всегда хорошо. Но я почему-то чувствую… потом… что только отдаю. Не могу брать. Не могу брать взамен что-то. Это моя проблема. Не физическая. Другая. Понимаешь?
– Не-а… – сказал он честно. – И со мной так же?
– Какой же ты дурак, – сказала она. – Ты ребенок, у тебя это в первый раз, понятно? Ты хоть это понимаешь?
Засвистел чайник.
Она встала и прогнала его на кухню. Но он успел увидеть то, что хотел – наконец, один-единственный раз Лева увидел ее всю. И это было безумно странно. Как будто… как будто другой человек. Тот, которого он никогда не знал.
Эпизод 6
А продолжения не было. Почти не было.
Того продолжения, о котором он мечтал и которого ждал.
Той осенью, через год после их знакомства, когда были очки, рябина, чайник, ее халат и все остальное, в жизни у Иры что-то в очередной раз перевернулось, случилось, и она стала исчезать, избегать, наконец он добился правды, и она честно все рассказала: что в жизни у нее появился человек, много старше, ее учитель, замечательный ученый и педагог, назвала имя, оно Леве ничего не говорило, ну и не надо, потом все узнаешь, потом поймешь, было холодно, она попрощалась торопливо и быстро пошла к метро…
Чуть ли не со скандалом он добился того, чтобы приехать еще раз к ней в Чертаново, чтобы что-то сказать, что-то объяснить и понять самому, как же так, так резко, так быстро, так не бывает, так не может быть, дурацкие разговоры прервались поцелуем, потом новым, и он, неожиданно для себя, довольно грубо повалил ее на спину, она помолчала, посмотрела и тихо сказала:
– Ну хорошо. Хорошо. Свет выключи.
Она попросила его не торопиться. Но он торопился.
Он торопился, потому что боялся расплакаться – прямо здесь, в постели, на ней.
Ну а психодрама продолжалась.
За год в клубе образовалось довольно много новых членов, например, Лева притащил туда своего друга Саню Рабина, из шестой больницы. Правда, между этими «новенькими» и «старенькими» существовал определенный конфликт интересов.
– Понимаешь, какая вещь, – говорил ему Саня, когда они возвращались домой, – мы с тобой по-разному смотрим на эту проблему, потому что ты – «юный психолог», а я не юный психолог, я здесь случайно, в общем-то, оказался, просто мимо шел.
Лева заводился с пол-оборота и начинал чуть ли не орать, что это уже полное хамство, и при чем тут «юный», и при чем тут вообще все вот это, если психодрама вещь совершенно универсальная, и к психологии, особенно советской, и к психиатрии тем более, она имеет отношение такое же, как, предположим, ручка имеет отношение к Союзу писателей.
– Нет, постой, – говорил Саня Рабин и останавливался у какой-нибудь, предположим, колонны на какой-нибудь, предположим, станции «Маяковская». – Нет, постой, Лева. Ты так не проскакивай эту тему, я тебе все равно не дам ее проскочить. Значит, получается, что Ира Суволгина – не психолог?
– Ира Суволгина – отвечал ему Лева, улыбаясь, – психолог, разумеется. И, наверное, хороший. Но то, чем она занимается, и ты прекрасно это знаешь, не психология. По форме да, а по сути нет. По сути это нечто большее.
– Педагогика, да? – подсовывал ему хитрый Саня Рабин гнилую наживку.
– Педагогика… – задумывался Лева. – Да нет, Саня. Не педагогика. Это революция. Без крови. Без смены общественного строя. Без лозунгов. Приходят люди, и начинается другая жизнь. Они делают другой человеческий материал. Вот и все.
Шум поезда заглушал их слова, и говорить можно было все что угодно. В троллейбусе, например, Лева сказать бы такое постеснялся. Не побоялся, а именно постеснялся.
– Из кого делают, из нас?
– Ну из нас… – неохотно согласился Лева.
– Так в том-то и дело! – вскидывался Саня Рабин. К тому времени он уже приобрел свой фирменный облик, с которым прошел все последующие десятилетия, – маленькая бородка, улыбка, внимательный взгляд, мягкость, обезоруживающая откровенность. – В том-то и дело, Лева! Когда из тебя делают новый человеческий материал, это и называется психология! Психология – такая наука. Там есть свои методы, свои теории, очень интересные, не спорю, ты будешь их изучать, пять лет, тебе все это очень полезно, важно, для тебя это ступень, а я-то тут при чем? Мне-то говорят про другое, что я уже товарищ, соратник, не знаю, сотрудник, что это чуть ли не подпольная деятельность, за которую иногда увольняют, иногда сажают, что я уже в ней, уже внутри, ты понимаешь?
- Предыдущая
- 49/117
- Следующая
