Встречи с замечательными людьми - Гурджиев Георгий Иванович - Страница 29

• Предыдущая
• 29/64
• Следующая

Как оказалось, это был наш последний привал. Подкрепившись, мы снова сели на лошадей и дальше ехали с открытыми глазами. Перебравшись через горную реку, мы ехали еще полчаса, и затем перед нами открылась долина, со всех сторон окруженная горами, вершины которых были покрыты снежными шапками. Вскоре мы увидели несколько строений, похожих на те, которые мы видели на берегах рек Амударьи и Пянджа. Эти строения, напоминающие крепость, были окружены сплошной высокой стеной. У ворот мы были встречены старой женщиной, с которой наши проводники о чем-то заговорили, после чего они исчезли за воротами. Женщина, оставшаяся с нами, неторопливо отвела нас в предназначенные для гостей маленькие комнаты, похожие на монастырские кельи, и, указав на деревянные кровати, что стояли там, ушла.

Вскоре пришел пожилой мужчина, который очень доброжелательно заговорил с нами, как будто мы были давно знакомы, и, ни о чем нас не спрашивая, рассказал, что в первые дни еду нам будут приносить сюда. Он также посоветовал нам отдохнуть после долгой дороги, но добавил, что если мы не устали, то можем выйти и посмотреть окрестности, и дал нам понять, что мы можем делать все, что хотим.

Из-за сильной усталости мы решили последовать совету этого человека и как следует выспаться. Я проспал всю ночь как убитый и проснулся только, когда мальчик, посланный кем-то из монахов, принес нам чашки и самовар с зеленым чаем, а также наш завтрак, состоявший из кукурузных лепешек, козьего сыра и меда. Я хотел спросить у мальчика, где бы я смог помыться, но оказалось, что он говорит только на местном языке и не знает ни одного из тех, которыми владели мы с Соловьевым.

Когда я проснулся, моего друга уже не было в комнате, он выходил, но вскоре вернулся. Оказалось, что он отчего-то проснулся среди ночи, и, чтобы не разбудить меня, лежал бесшумно, вспоминая известные ему слова тибетского языка. На рассвете он попытался выйти за ворота, и тут старая женщина, встретившая нас вчера, заметила его и, делая знаки, позвала за собой. Соловьев последовал за ней, думая, что ему запрещается выходить за ворота и причина ее поведения в этом. Но оказалось, что она просто хочет угостить его теплым парным молоком. После этого она даже помогла ему открыть тяжелые ворота. Так как никто кроме мальчишки к нам не приходил, мы решили сами ознакомиться с окрестностями и сперва прошли вдоль стены, окружавшей строения, обнаружив еще одни ворота поменьше на северо-западной стороне.

Вокруг нас царствовала почти благоговейная тишина, нарушаемая только однообразным шумом текущей воды и щебетом птиц. Солнце пекло, дышать было тяжело, нас почти не радовала красота окружающего пейзажа, и только свежесть со стороны реки тянула как магнитом. Не сговариваясь, мы направились к воде. С этого дня берег реки станет нашим любимым местом работы и отдыха.

Ни в тот день, ни на следующий никто из монахов не пришел проведать нас, только регулярно, три раза в день, мальчик приносил нам еду, состоявшую из молочных продуктов, сухих фруктов и рыбы, в основном пятнистой форели, и ставил самовар. Мы проводили время, валяясь на кроватях, или шли к реке, где под монотонный шум бегущей воды заучивали слова тибетского языка. Ни у воды, ни по дороге к ней мы не встречали никого. Только один раз, когда мы сидели в тени деревьев у воды, к реке подошли четыре девушки, но, заметив нас, они быстро свернули в сторону и, пройдя через маленькую рощу, вошли в ворота, которые находились на северо-западной стороне стены.

Утром третьего дня мы коротали время у реки: я бездумно смотрел на бегущий поток, а Соловьев пытался с помощью одному ему известного способа определить высоту окружающих нас гор, вершины которых скрывались в облаках. К нам подбежал мальчик и подал Соловьеву записку - сложенный листок бумаги без конверта. Тот, в замешательстве повертев его в руках, протянул мне. Когда я развернул бумагу и узнал почерк писавшего, у меня потемнело в глазах - так неожиданно это было. Эту записку написал мой самый лучший друг, о котором я давно не имел никаких известий. Содержание было таким:

"Мой дорогой друг! Когда я узнал, что вы находитесь здесь, я чуть не умер от радости. К сожалению, я не мог поспешить к вам навстречу, чтобы обнять вас, так как я болен и не встаю с постели, и узнал о вашем присутствии несколько минут назад. Ах, как я рад, что смогу увидеть вас, что вы сами, по собственной инициативе приехали сюда. Это доказывает, что вы не прекратили свои поиски, не впали в душевную лень. Поспешите же ко мне, нам есть о чем поговорить. Мне сказали, что вы здесь с другом. Хотя я и не знаком с ним, я буду рад ему как вашему другу, одно это достаточно его характеризует".

Дойдя до этих слов, я вскочил на ноги и побежал к монастырю, дочитывая остальное на ходу и делая знаки Соловьеву следовать за мной.

Куда я бежал, я не знал и сам, не представляя, где находится мой старый друг. За мной спешили Соловьев и мальчик, принесший записку. Когда мы подбежали к монастырю, мальчик провел меня во второй двор, где показал келью князя Любовецкого. После радостных восклицаний и объятий я спросил, что с ним случилось.

"Прежде я чувствовал себя прекрасно, - начал свой рассказ князь, - но две недели тому назад во время купания в реке я порезал палец ноги. Сначала я не обратил на это внимания, но вскоре палец начал болеть. Думая, что боль быстро пройдет, я не стал ничего предпринимать, но вскоре мне стало хуже, образовалось нагноение, через неделю началась лихорадка, и я был вынужден лечь в постель. Монахи сказали, что у меня было заражение крови, но кризис прошел, опасность миновала, я вскоре буду здоров. Но довольно обо мне, лучше расскажи, какое чудесное провидение привело тебя сюда?"

Я рассказал князю о своей жизни за время, что мы не виделись, о моей дружбе с Богга-Эддином и о том, что привело меня в этот уединенный монастырь. Затем я стал сам расспрашивать князя, желая узнать, почему он не писал мне все это время или не дал знать о себе каким-нибудь другим способом, почему он заставил меня поверить в то, что его уже нет в живых. Ведь я даже заказывал заупокойную службу, несмотря на то что в те дни находился в тяжелом материальном положении. В конце я спросил его, как он здесь оказался, и услышал следующее:

"Когда мы с вами в последний раз встретились в Константинополе, меня уже начинала охватывать какая-то апатия, душевная вялость, которая через некоторое время приняла форму полной душевной опустошенности, потери интереса ко всему окружающему. Прибыв на Цейлон, я познакомился с известным буддийским монахом. Оказалось, что нас с ним волнуют одни и те же вопросы, и в конце концов мы решили организовать экспедицию по Гангу. Предпринимая это рискованное путешествие, я как будто хватался за последнюю соломинку, стараясь искусственно возродить прежний интерес к жизни, и когда оно завершилось, просто не знал, что делать дальше. Во мне как будто умерли все мои прежние желания и чувства. Оказавшись в Кабуле, я погрузился в полную апатию, только изредка встречаясь со своими старыми знакомыми, среди которых был Ага-хан, человек, чья жизнь так же была богата приключениями, как и моя. Однажды среди гостей Ага-хана я увидел сидящего на самом почетном месте старого тамила в очень необычной одежде. Поприветствовав меня и видя, что я проявляю заметный интерес к его необычному гостю, он прошептал мне на ухо, что это его старый друг, которому он обязан спасением своей жизни. Этот старый тамил жил где-то на севере, он иногда приезжал в Кабул повидать своих родных и уладить некоторые дела. Оказавшись в этом городе, он всегда заходил к Ага-хану, чему тот был несказанно рад, так как обожал этого человека. Ага-хан добавил, что очень советует мне познакомиться с этим старым тамилом, и предупредил меня, что я должен говорить громко, так как тот туг на ухо. Разговор, прерванный моим появлением, вновь возобновился. Речь шла о лошадях. Старый тамил принял участие в дискуссии, и сразу стало ясно, что он является большим знатоком и любителем лошадей. Затем разговор перешел на политику. Присутствующие говорили о соседних странах, о России и Англии. Когда речь зашла о России, Ага-хан, указывая на меня, с улыбкой сказал: "Прошу вас, не говорите о России ничего плохого. Вы можете обидеть нашего русского гостя". Хотя это было сказано в шутливом тоне, мне стало ясно, что Ага-хан хотел предотвратить неизбежные обвинения в адрес России. Как раз в то время ненависть к русским и англичанам была особенно сильна.

• Предыдущая
• 29/64
• Следующая