Выбери любимый жанр

Занимательные истории, новеллы и фаблио - де Сад Маркиз Донасье?н Альфонс Франсуа - Страница 20

Перейти на страницу:

Изменить размер шрифта:

– Простите великодушно, – оправдывается Франвиль, – я не осмеливался.

– Ах какие же увальни эти мужчины, не любящие женщин!

– Видите ли, – говорит Франвиль, все же подавая руку мадемуазель де Вильбланш и ведя ее в дом, – видите ли, мадемуазель, мне хотелось бы поскорее вернуться на бал и попытаться исправить свою оплошность.

– Вашу оплошность? Значит, вы очень раздосадованы, что встретили меня?

– Я этого не говорю, однако разве каждый из нас не мог бы отыскать нечто несравненно более ему подходящее?

– Да, вы правы, – говорит Огюстина, когда они оказываются уже в ее доме, – конечно, вы правы, сударь, однако я очень опасаюсь, что за эту роковую встречу могу поплатиться всем счастьем моей жизни.

– Как?! Неужели вы не вполне уверены в своих предпочтениях?

– Еще вчера я была твердо уверена.

– Ах! Так вы больше не дорожите вашими священными правилами?

– Я уже ничем не дорожу, не изводите меня.

– Ну что ж, я ухожу, мадемуазель, ухожу... Избавь меня Бог далее стеснять вас своим присутствием.

– Нет, останьтесь, я вам приказываю; можете вы хоть раз в жизни снизойти до того, чтобы повиноваться женщине?

– Что касается меня, – говорит Франвиль, присаживаясь к мадемуазель де Вильбланш как бы из любезности, – то я могу сделать что угодно, ибо, как вам уже сказал, я человек благовоспитанный.

– Осознаете ли вы, как ужасно в ваши годы иметь столь извращенные вкусы?

– А вы полагаете вполне пристойным в вашем возрасте обладать столь своеобразными пристрастиями?

– О, мы, женщины, это совсем другое дело: нас побуждает скромность, стыдливость... даже гордость, если хотите. Боязнь отдаться сильному полу, совращающему нас лишь для того, чтобы подчинить себе... Тем не менее чувственность дает о себе знать, и недостающее мы компенсируем между собой. Если удается удачно все скрыть, чаще всего мы приобретаем лоск неприступности. Таким образом, природа довольна, приличия соблюдены и нравы не оскорблены.

– Вот что называется настоящей софистикой! С ее помощью можно доказать все, что угодно. На что же вы сошлетесь, не находя оправданий в нашу пользу?

– Вам, мужчинам, нет оправдания, у вас совсем иные исходные предпосылки, и поэтому не может быть подобных страхов. Ваша победа заключается в нашем поражении... Чем более вы приумножаете свои завоевания, тем громче становится ваша слава. И вы отказываетесь от чувств, которые мы вам внушаем, лишь из-за порочных и извращенных наклонностей.

– Готов предположить, что вы собираетесь обратить меня в другую веру.

– Признаться, мне хотелось бы.

– Что же вы выиграете от этого, раз и сами пребываете в заблуждении?

– Это мой долг перед слабым полом. Я люблю женщин, и мне приятно потрудиться им во благо.

– Если это чудо произойдет, его последствия будут не столь бескорыстными, как вы, похоже, полагаете. Я готов был бы переменить веру лишь ради одной женщины, не больше... чтобы попробовать.

– Что ж, это честный принцип.

– Конечно, я чувствую некоторую настороженность. Можно ли принять решение, не отведав всего до конца...

– Как?! У вас никогда не было женщины?

– Никогда, а вы... случайно, не можете похвастать такой же нетронутостью?

– О, нетронутостью, нет... женщины, с которыми мы общаемся, такие искусные и ревнивые, что не оставляют нам ничего... но я никогда в жизни не знала мужчину.

– Вы что же, дали клятву?

– Да, я не желаю ни видеть, ни знать их, кроме одного, такого же необычного, как я.

– Сожалею, но не могу дать такого же обещания.

– Я и не представляла, что можно быть настолько бесцеремонным...

При этих словах мадемуазель де Вильбланш поднимается и говорит Франвилю, что тот волен уйти. Наш юный влюбленный, не теряя присутствия духа, делает глубокий поклон и готовится выйти.

– Вы возвращаетесь на бал? – сухо спрашивает мадемуазель де Вильбланш, глядя на него с досадой, к которой уже примешивается самая пылкая любовь.

– Ну да, кажется, я уже вам говорил.

– Итак, вы не способны принять жертву, которую я вам предлагаю.

– Как? Вы чем-то жертвуете ради меня?

– Я ничего не вижу, ничего не понимаю после того, как имела несчастье познакомиться с вами.

– Несчастье?

– Вы... вы принуждаете меня пользоваться этим словом, и в вашей власти заставить меня употребить другое, противоположное по смыслу.

– Как соотнести все это с вашими вкусами?

– От чего только не откажешься, когда любишь!

– Хорошо, пусть будет так, но ведь вам невозможно будет любить меня.

– Сознаюсь, невозможно, если вы сохраните те отвратительные привычки, которые я в вас обнаружила.

– А если я от них отрекусь?

– Я тотчас же принесу в жертву на алтарь любви свои собственные привычки... Ах! Коварное создание, чего стоило для моей гордости сделать признание, которое ты только что вырвал у меня! – говорит Огюстина и, вся в слезах, без сил падает в кресло.

– Самое лестное признание из самых прекрасных в мире уст, и я его добился! – восклицает Франвиль, устремляясь к ногам Огюстины. – Ах! Любовь моя, признаюсь в своем притворстве, соблаговолите не наказывать меня за него; на коленях молю о вашей милости и не встану, пока не заслужу прощения. Вы видите у своих ног, мадемуазель, самого страстного и преданного вам поклонника. Я счел необходимым прибегнуть к хитрости, чтобы завоевать сердце той, чья неприступность была мне хорошо известна. И, если я в этом преуспел, прекрасная Огюстина, сможете ли вы отказать любви непорочной в том, что соизволили пообещать преступному возлюбленному... Да, я виновен... виновен в том, что вы всему поверили... Ах, как вы могли допустить саму мысль о существовании некой нечистой страсти в душе того, кто воспылал лишь к вам одной.

– Предатель, ты обманул меня... Но я тебя прощаю... к тому же тебе нечем жертвовать ради меня, коварный, и моя гордыня будет от этого менее польщена, ну и пусть, это не имеет значения, зато я ради тебя пожертвую всем... Так и быть! Чтобы тебе понравиться, я с радостью отрекаюсь от заблуждений, которым мы куда чаще бываем обязаны нашему тщеславию, чем нашим наклонностям. Я чувствую, как природа сметает их, я избавлюсь от этих капризов, теперь я уже всей душой испытываю к ним омерзение. Нелепо противиться власти над нами природы. Она создала женщин для мужчин, а мужчин – для женщин. Так последуем же ее законам! Сегодня она внушает мне их, посылая любовь, и законы эти отныне станут для меня священными. Вот моя рука, сударь, вы достойны на нее претендовать. И если в какой-то миг я заслужила ваше неуважение, то, возможно, нежностью и заботами сумею искупить свои грехи и заставить вас признать, что странности воображения не всегда разрушают благородную душу.

Франвиль, пребывая на вершине блаженства, орошает слезами радости прекрасные руки, осыпает их поцелуями и бросается в раскрытые навстречу ему объятия.

– О, счастливейший день моей жизни! – восклицает он. – Ни с чем не сравнить мою радость: я возвращаю в лоно добродетели сердце, где буду царить вечно.

Франвиль тысячи и тысячи раз обнимает божественный предмет своей любви, и они расстаются. На следующий день он сообщает о своем счастье друзьям. Мадемуазель де Вильбланш была настолько блестящей партией, что родители не могли ему отказать, и он женится на ней на той же неделе.

Нежность, доверие, самая неукоснительная сдержанность и скромность венчали это супружество. Он стал счастливейшим из мужчин, ибо оказался настолько ловок, что сумел превратить распутнейшую из девиц в благоразумнейшую и добродетельнейшую из женщин.