Россия: мы и мир - Алексеев Сергей Трофимович - Страница 5

Впервые я был очарован звучанием живой древнерусской речи, когда к нам забрел переночевать (изба стояла на краю деревни, у дороги) богообразный сибирский старик кержак. Моя набожная бабушка сначала было заспорила с ним, как следует молиться, а потом слушала его разинув рот. Дед у меня был неверующим и неревнивым, поэтому преспокойно спал в горнице. А кержак с намасленной бородой и спокойно-горделивым взором на память читал псалмы и какие-то тексты, вероятно, из Апостола или Жития Святых, но и когда говорил произвольно, от себя, речь его мало чем отличалась от книжной и тогда показалась чудесной, поскольку я с детства слышал привычный вятский диалект дома, а на улице – разномастную, разноязыкую речь вербованных, сосланных немцев, поляков, латышей, литовцев, молдаван, «западенцев» и прочих сибирских страстотерпцев.

Рано утром гость перекрестился в пустой угол, поклонился бабушке поясным поклоном, взял котомку, посох и ушел. А я стал допытываться: почему старик говорит так, будто все время молится? И получил в ответ, что это кержак, а они, мол, почти святые, оттого у них и речь такая.

Еще долго с тех пор при упоминании о святости я вспоминал этого кержака (их скитское поселение было на р. Тонгул, в сорока километрах от нас) и думал, что святые и говорят-то чудесно. Спустя много лет, когда уже работал геологом на Ангаре, случайно нашел в тайге брошенный старообрядческий скит, в котором не жили уже лет двадцать. Кстати, еще в восьмидесятых таких скитов, в том числе и жилых монастырских, было предостаточно. Дом оказался замаскированным с воздуха потрясающе: выстроен вокруг приземистого и раскидистого кедра, так что вместо крыши просто густая крона, и потолок засыпан желтой хвоей. (Кстати, потом я выяснил, что это не просто способ маскировки и замена кровли, но еще и так называемая «сень»: эфирные масла, источаемые хвоей, отпугивают кровососущих насекомых и убивают болезнетворные бактерии.) Внутри избы ничего не было тронуто, словно люди только ушли, и разве что все иструхло и сопрело, но три окошка оказались целыми, набранными из осколков стекла. В красном углу висело два десятка меднолитых икон, в том числе и складней, и деревянный крест, а на низком столике лежали книги, двенадцать штук, сложенных пирамидой. Я забрал из скита только книги и несколько икон, поскольку все эти сокровища едва влезли в рюкзак (остальное потом растащили буровики), унес в лагерь и с тех пор, до конца полевого сезона, учился читать. Вернее, приучивал язык к чудесной речи. Насколько зрительно помню, книги были старопечатные (Федоровской печати с деревянных клише) и рукописные, написанные полууставом, с раскрашенными киноварью буквицами.

И тут выяснилось, что я неграмотный совершенно, поскольку целый месяц только разбирал буквы кириллического письма, а некоторые так и не смог расшифровать, не подозревал, что существуют титлы (подсказать было некому), поэтому мне долго не открывалось чудо древнерусской речи. Напротив, получалось что-то непонятное и уродливое. И однажды приснилось, что я читаю, причем так здорово, как тот кержак, с распевом, с ударениями. Запомнил даже текст, который читал! Проснувшись, я схватил книгу, нашел это место и точь-в-точь повторил. Но не вслух, а про себя, то есть мысленно.

Было детское ощущение, когда неграмотная бабушка научила меня читать по букварю – радости было, пожалуй, еще побольше. Как и тогда, свершилось чудо, и я до сих пор уверен, что во сне мой язык «вспомнил» древнее звучание речи. То есть это во мне уже было! А если так, значит, «вспомнить» может каждый, только надо напрячь сознание, сильно захотеть или просто сутками лежать одному в палатке, когда идут затяжные дожди и работать на природе, в горно-таежной местности, невозможно. Скорее всего генетическая память хранит не саму речь, а магию слова, которую и можно вызвать из подсознания.

Мало того, научившись читать про себя, а вернее, «слышать» звучание и повторять его мысленно, как-то спонтанно и неуправляемо я начал представлять прошлое, причем очень далекое, и в красках, с деталями, которые невозможно придумать, с запахами и звуками. Эдакие отрывочные картинки, мало связанные с прочитанным, и возникало полное убеждение, что так все и было. Еще тогда мне пришло в голову, что в этой старой бумаге слежавшихся страниц, в коже переплетов и особенно в способе начертания букв есть еще что-то, кроме того, что можно прочесть: некие тайные знаки, ключи, открывающие далекое прошлое. Среди книг оказался Пролог осенних месяцев, и вот, наткнувшись на описание убийства князя Глеба «окаянным» Святополком, увидел их обоих живыми: Глеб был невысокого роста, с проплешиной на голове, волосы редкие, слипшиеся от пота, а лицо сильно веснушчатое, злое, но белки глаз голубоватые и в руке плеть. Святополк, напротив, высокий, длиннорукий, с густой светлой бородой и когда-то разбитым, в мелких шрамах, расплющенным носом – его будто бы в детстве лягнула лошадь. Они не дерутся, но просто стоят друг против друга в непонятном месте, и, похоже, ситуация критическая, Глеб чем-то недоволен и даже взбешен, а Святополк, наоборот, спокойный и безоружный, синяя рубаха до колен и сверху расстегнутый овчинный кожушок без воротника, сшитый швами наружу. И из швов торчит шерсть.

И будто я откуда-то знаю, что Глеба не зарежут, как это сказано в житии, а задушат его же плетью, но не сейчас, а через некоторое время.

Это были не зрительные видения, а некие мысленные картины-вспышки, которые потом можно было «рассматривать» в памяти.

Естественно, рассказывать об этом я не мог, народ в отряде был хоть и романтичный, но суровый и однозначно решил бы, что у меня съехала крыша от тоски (подобное бывало). Но когда просили, я читал книги вслух у костра (причем сначала про себя и лишь потом озвучивал фразу): слушали очень-очень внимательно...

Кстати, а с моими «букварями» произошло вот что: поскольку зимой я жил в общаге, то девать их было некуда, а две книги по возвращении с поля сразу же украли. Поэтому, когда выпало лететь в Красноярск, погрузил их снова в рюкзак, отвез и сдал в областной музей. А день был выходной, поэтому какой-то дежурный студент-сотрудник сначала не хотел принимать: мол, завтра приходи, но когда заглянул в рюкзак, то принял и даже написал мне справку. Спустя полгода я снова оказался в городе и зашел в музей, чтобы узнать, что за сокровища я отыскал в ангарской тайге. И справку показал. Поднялся переполох, ибо моих книг никто не видел – студент их просто забрал себе, а мне выписал какую-то липу. Ну и ладно, все равно не пропали, а наоборот, возможно, их до сих пор читают, и истины, изложенные там, не погибнут.