Желание и наслаждение. Эротические мемуары заключенного - Мендес Луис Алберту - Страница 3

• Предыдущая
• 3/28
• Следующая

«Диван-то старый, сейчас сломается, – подумал я в замешательстве и отчаянии. Вот-вот проснется отец и побьет меня!»

Казалось, женщина хочет меня проглотить. Она была голая, и огромные груди раскачивались, нависая надо мной и касаясь моего лица. Противиться было бесполезно. Я покорился. Она взяла мой член в свой огромный рот и принялась жадно сосать. Потом яростно впилась мне в губы, да так, что меня вырвало. Я пытался освободиться, но тело мое оцепенело от страха. Руки меня не слушались, и я сдался на милость этой сумасшедшей. Женщина тяжело терлась о мои бедра и громко стонала. Вдруг она перевернула меня и занялась моей задницей. Принялась ее неистово лизать. Член у меня со страху обмяк. Она чуть не раздавила меня своей тяжестью, и я застонал. Она решила, что это от наслаждения. Грубые волоски на ее теле кололи мою нежную кожу. И тут она забилась, будто курица, которой свернули шею. Я еще больше перепугался. Вся эта гора дебелой плоти обрушилась на меня. Лицо у нее сияло от счастья.

Полузадушенный, я принялся звать на помощь. Проснулся в холодном поту и все еще кричал. Вдруг меня охватил ужас. Неужели Луис проснулся? Я замолк в ожидании. Стал напряженно прислушиваться. Тишина. Из родительской спальни – ни звука. У меня схватило живот, и я помчался в туалет.

Весь остаток ночи меня донимал понос и била дрожь. Я старался не вспоминать об огромном рте учительницы, жадно сосавшем меня, и поклялся никогда больше на нее не смотреть. Сурово я был наказан.

«Значит, это и есть секс? Боже, упаси!» – думал я. Но, вернувшись через два дня в школу, я забыл все свои страхи. Снова стал пялиться на попки одноклассниц, представляя, какие на них трусики… И было это на уроке доны Силвиньи. Так-то вот!

Всё у меня было ужасно. Кругом не везло. Дома бесконечные попреки. Били меня все чаще и сильнее. Я боялся побоев, но на другой день забывал и нарывался на новые неприятности. Хуже всего, что те, которые считали меня плохим и испорченным, не знали и десятой доли истины. В первую очередь отец. Он говорил, что я все время его обманываю. А я нарочно подливал масла в огонь.

Он приходил домой пьяный, заваливался спать, а я обшаривал его карманы. Мне это даже доставляло удовольствие. Но я столько шалил и озоровал на улице, что доводил родителей до отчаяния. Никакое битье не помогало. Меня били почти каждый день – и ничего. А просто поговорить – они не знали, о чем и как. Угрозы разговора не заменят. На самом деле я не был равнодушен к родителям. Время от времени я мечтал, что вот прихожу я домой, а они меня обнимают, разговаривают со мной, оказывают знаки внимания. Но куда там! Всё это были сказки, выдумки да несбыточные мечты. Да я и сам не знал, для чего это нужно. Обстоятельства были сильнее меня. Начинались страх и раскаяние, хотелось бежать из дома, броситься в воду – но что-то меня удерживало.

Мои родители сочли, что у меня умственное расстройство и хотели, чтобы психолог это подтвердил. После долгих бесед, осмотров и тестов доктор поставил диагноз, что я нормальный мальчик, и сообщил об этом матери. Я несколько опережал свой возраст, был не по годам умен и сообразителен – только и всего. Мать облегченно вздохнула, а другие, в том числе отец, огорчились – они-то меня обвиняли, что я не такой, как остальные ребята. И в каком-то смысле так оно и было!

Вдруг рассуждения приняли мистический характер. Отец, избивая меня, орал, что в меня вселился бес. В конце концов я, простершись на полу, решил, что сам он бес. Мне хотелось разорвать его на части. А может быть, бес – это я? Но тут мне стало жалко себя – бедного обездоленного мальчишку в руках у черствого безумца.

Но они стояли на своем. Видимо, какой-то повод у них все-таки был. Соседи жаловались, что я разбил стакан, забросил мяч в цветы, подсматривал за девочками. Из-за навязчивой идеи, что я одержим злыми духами, дома завязывались беседы и споры. Мне была ненавистна идея, что существует нечто вне нашего сознания. С меня решили снять порчу, толкавшую меня на безумства, то есть изгнать бесов. Уяснив, что деваться мне некуда, я подумал: это даже хорошо, что они так думают, – значит, не я один виноват. Меня решили отвести куда-то для омовения или очищения – не помню, как они назвали. Но потом я изменил мнение. Никто меня не заставит. Я боялся того, что меня ожидает. Я обнял мать, умоляя, чтобы меня оставили в покое. Она заплакала, но сказала, что поделать ничего не может. Так решил отец, и она с ним согласна, потому что мое поведение действительно не укладывается ни в какие рамки. Ей хотелось убедить меня, что так будет лучше для всех нас. Для всей семьи. Для семьи?! С чувством страха и злости я вышел во двор. Хотелось облегчить душу.

Динда, моя собака, была во дворе. Она очень обрадовалась, увидев меня. Я прилег у ее конуры, стал играть с ней, а самому страшно хотелось кричать и плакать. Она меня облизывала, а потом стала нюхать мне член. Всё! Я был уже готов. Ужасно хотелось спустить трусы. Я не колебался. Она лизала меня теплым, влажным языком. Как мне было хорошо! Я забыл обо всем. Увидел ее радость, и мной овладело раскаяние. Она этого не заслуживала. Я хотел уйти, но она увязалась за мной. У меня началось истечение, и я кончил.

Собака легла рядышком со мной, глядя на меня преданными глазами. Мне стало стыдно. Я поклялся, что больше никогда так не буду делать. Я ведь так ее любил… Ясно, что слова мне было не сдержать, но хоть ненадолго облегчить совесть удалось.

Отец настоял на своем. В таз бросили каменной соли, налили горячей воды и заставили меня вымыться. Одели в светлый выходной костюм. Место, куда меня потащили, оказалось в нашем же квартале. Меня уже ждали. Все было готово. Меня окружили пять толстых женщин в длинных юбках и соломенных масках, закрывавших лицо. Я испугался. Они поставили меня посередине и принялись хлестать ветками, выкрикивая что-то неразборчивое. Было больно и страшно. Потом стало еще хуже. Принесли какую-то странную посудину – черную с красным горлышком. Я задрожал от страха и не успел опомниться, как содержимое этой посудины вылили мне на голову. Мне обожгло все тело. Боль была невыносимая. Меня облили густой, липкой, вонючей жидкостью. Чего там только не было намешано – ногти, волосы, зубы… Хуже всего, что жидкость была горячая и дурно пахла. Я почувствовал, что меня сейчас вырвет. Меня силой заставили проглотить шарик из хлебного мякиша, смоченного в уксусе. Меня вырвало прямо на моих мучительниц. Пусть им же будет хуже! Они обвязали меня красными и белыми лентами.

Кажется, я потерял сознание. Но даже дома, когда я пришел в себя, меня преследовала жуткая вонь. Вся моя одежда была перепачкана. Хотелось принять душ, но отец не позволил. Мне предстояло остаться в таком виде до завтра – иначе, мол, толку не будет. Мама не выходила из спальни, чтобы не слышать моих причитаний. Отец рычал на меня и грозил, что если я не послушаюсь, то он изобьет меня до полусмерти. Я пообещал, цедя сквозь зубы, что впредь буду хорошо себя вести. Отец тоже был не в своей тарелке. Чувствовалось, что он тоже напуган, но любой ценой решил довести дело до конца. Никто не мог бы его упрекнуть, что он не сделал всего, что можно было сделать. А он всегда прислушивался к тому, что о нем говорят.

Больше всего его раздражало, что его мать, моя бабка, безграмотная и крайне невежественная португалка, не сомневалась, что в меня вселился бес. Два раза она меня выпорола, когда я отымел Несторзинью – моего двоюродного брата, ее любимого внука. Побежала за мной и отхлестала метлой. Пожалела бедненького Несторзинью. Что за чушь? Мы же оба ее внуки. Он дал – я не отказался. Голова у нее на плечах или что? Он – бедняжка, а я – чертенок? А что бы она сделала, если бы узнала, что ее любимый внучок сам ко мне лезет? Хуже всего, что он тремя годами старше меня.

Весь грязный и обессиленный, я в конце концов заснул.

Наутро отец повел меня в ванную. Одежду пришлось выбросить. Она была перепачкана кровью черной курицы. Ну и мерзость! Отец тер меня губкой. Как будто хотел смыть и мои, и свои грехи. Он нервничал и сопел, вытаскивая пробку из ванны. Судя по всему, эти глупости ему не нравились и он сам не очень-то в них верил. Он не брал в рот ни капли, и чувствовалось, что ему охота выпить в кругу собутыльников. Надо было что-то предпринять. Отец тщательно меня вытер, велел одеваться и пошел поговорить с матерью, которая плакала в спальне. Когда вода вытекла из ванны, осталось много грязи. С меня надо было снять порчу. Судя по разговору родителей, дело этим не ограничится. Дрожь прошла по всему моему телу. Снова, что ли, меня будут мучить? Нет, я этого не вынесу…

• Предыдущая
• 3/28
• Следующая