Ах, Маня - Щербакова Галина Николаевна - Страница 26
- Предыдущая
- 26/33
- Следующая
Иван Митрофанович рассказывал о славном Манином пути, о том, что «куда бы ее ни послали, она пламенно…». Иван Митрофанович просто умирал от внутреннего смеха. Он за свою немолодую жизнь видел многое, но Гейдеко – образец. Можно хуже прожить, да некуда. Ну с чем пришла к финишу, с чем? Все она хранила как зеницу ока – идейность, честность, девственность, ничего нельзя было тронуть, взрывалась, как динамит. А кому это надо?
На улице уже совсем другое время, а у нее все как по карточкам… Все над ней смеются. Ведь если разобраться, и с одной идейности умному человеку шубу пошить можно, и квартиру выбить… А у этой все не так… Принципиальная, что с души воротит. «Я тебя не люблю». Да что любовь-то, любовь? Мы что – музейные экспонаты, почему это к нам нельзя руками прикасаться? Он все давно понял: надо жить, и питаться, и одеваться, и накапливать на черный день, не реагируя на всякую форму. Форма – это плащик, вышел – надел, в постель в нем не ляжешь. А в постели человек самый естественный.
Внутренние мысли Ивана Митрофановича пришли в столкновение со словами говоримыми, и он ляпнул:
– Поэтому провожая Марию Григорьевну в постель…
Громко заржал Сергей, потому что смехом он давился уже десять минут. С той самой минуты, как докладчик взял слово. Умереть можно было, как пробирался он сквозь теткину биографию. Как партизан через минное поле. Возле каждого бугорочка сопел и голову втягивал… Напоролся-таки. Но больше не засмеялся никто. Простые гости, что сидели далеко от докладчика, просто его не слушали. Что-то там говорит, ну и ладно. Сиди и глазами хлопай. Думай про свое. О том, например, как Иван Митрофанович позавчера привез домой самоклеящуюся пленку. Ни у кого у них такой нет. Собирается делать ремонт. Жена его в магазине сказала: «Пленка многого потребует. Стиль…» Можно думать и о Маниных племянниках. Такие все из себя интеллигентные. Сидят, вилочками позванивают, а Маня ходит зимой в войлочных сапогах за десять рублей. Может, и другие мысли были у народа – поди разберись. Главное, что оплошность Ивана Митрофановича, смешение внутреннего его голоса с внешним, никто из них не заметил.
«Он – что? Дурак? – подумала Женя Семенова. – Что мелет?»
«Юморист! – отметил про себя Ленчик. – Поддал уже где-то. Суббота!»
«Нехорошо, – подумал Москаленко. – Эти намеки – самое отвратное, что есть. Всю жизнь они вокруг, как пчелы, роятся. Ну он-то ладно, он повод своей жизнью дал, а Гейдеко за что? Она же верой и правдой».
«Скотина, скотина, скотина», – возмутилась Лидия.
Зинаида посмотрела и ничего не подумала. Не стала…
Сморщил лоб Егоров: искал смысл…
А Маня обрадовалась, что никто ничего не заметил, кроме Сережи. Но он у них вообще человек непосредственный: смешно – смеется.
– …Не в постель, – извернулся Иван Митрофанович, – не покачиваться на перинах мы провожаем Марию Григорьевну, а… – понеслась душа в рай…
Все имеет конец, и торжественная часть тоже. Перегнулся Иван Митрофанович на «десять минут седьмого», звонко поцеловал Маню в щеку, передал ей в руки грамоту и сел довольный. Все тоже кинулись целовать Маню, окружили, толкутся. «Дело сделано», – подумал Иван Митрофанович. Только вот у родственников вид был какой-то припадочный, но это их личное дело. Если, конечно, вникнуть, то понять их можно. У них теперь за Маню должна голова болеть – человек в тираж вышел, – а кто это любит болеть головой за родственников?
– Что приуныли? – тем не менее весело спросил он Женю.
– Перевариваю вашу речь, – сквозь зубы ответила она.
Лидия увидела, как побледнела Женя. Все в этой бело-розовой, умеющей стоять на голове женщине было ярко и заметно. И все пугало Лидию. Пугал этот план написать про Маню очерк (что это за намерение – человек одной идеи?). Так из Мани психопатку можно сделать. Пугало это хозяйничанье за столом – ты сюда, а ты сюда, а ты туда. Испугала и эта проступающая бледность. Как-то ясно увиделось, как разворачивается Женя корпусом и лупит со всего маха представителя исполкома в челюсть. Лидия даже зажмурилась: так четко увидела она этот Женин хук.
– Давайте выпьем за Марию Григорьевну, за ее благополучие, за ее здоровье, за то, чтоб жила долго и счастливо. Как заслужила. – Это Москаленко тянулся с граненым стаканчиком через стол к Жене. Москаленко тоже увидел, как та побледнела, и тоже усек, что добром это может не кончиться, и, пока Лидия зажмуривалась, представляя Женю в драке, он придумал этот простой, доступный каждому вариант примирения. Встряхнула Женя головой, отгоняя охватывающий ее испепеляющий гнев, и, улыбнувшись, взяла свою рюмку.
– За Маню все что угодно, – сказала она.
– Заберу ее в Москву, – заявила вдруг Лидия. – Хватит!
– Правильно! – сказала Женя. – Как она вас тянула!
Сергей сделал губы трубочкой, что означало несогласие – его вырастил отец! Подумаешь, был с Маней ребенком. Сколько ребенку надо! Тем более в войну ничего-то и не было. Ели что придется, одевались во что придется, все жили одинаково, и он выжил, потому что был здоровый, а не потому что Маня. Сергей давно для себя вывел эту формулу «жизни в войну». Тогда легче было растить детей, чем сейчас. Доказательство? Брали же разные психи по десять чужих детей и выращивали. Ничего! Потому что разделить буханку хлеба на двадцать кусков – это вам не двадцать джинсов или двадцать, к примеру ручных часов. Что? Не так? Поэтому он лично Маню любит просто так, как тетку, а никакой благодарности за войну он к ней не испытывает. Невелика заслуга и невелик подвиг. Поэтому идея Лидии забрать тетку показалась ему глупой, как и многое другое из того, что предпринималось сестрой. Лидия – так ему популярно объяснила жена – вечно находится в состоянии сравнения. Для нее безумно важно соответствовать каким-то там идеалам. Она все время сравнивает, все у нее от сравнения трещит – отсюда неврастения, психопатия и прочие радости. Ну что такое идеал? Что? Какая жизнь и какой человек? Они с женой поняли – все это блажь. Надо жить просто, и не вовне, а вовнутрь… Идеал в себе, и по нему равняйся. Тогда, что бы ни случилось вовне, ты не мечешься, тебе не страшно. А у Лидии эта манера жить и видеть грудь четвертого человека, это постоянное «как»: как в войну как в послевойну как принято, как лучше… Не жизнь, а – простите! – сплошное какание.
- Предыдущая
- 26/33
- Следующая
