Толстый на кладбище дикарей - Некрасова Мария Евгеньевна - Страница 20

• Предыдущая
• 20/35
• Следующая

Ленка ныла, как первоклассница. Ленка визжала, как бензопила, и толкала убедительные речи «о пользе американских горок», как будто она баллотируется в президенты парка, и это часть ее предвыборной кампании. Тонкий с Доктором Ливси проигнорировали, а тетя Муза повелась, за что была наказана.

Как опер, она не привыкла уступать «Сказала одна не пойдешь, значит, одна не пойдешь!». Но как тетя, замученная нытьем, она согласилась прокатиться с Ленкой, за что и поплатилась.

Первый полет прошел нормально: «Американские горки» визжали, Ленка солировала, Тонкий с Доктором Ливси сидели рядом на лавочке и пили газировку. Второй полет был ненормален уже тем, что случился (Ленка клятвенно пообещала: «Только один круг»), а в остальном все также: горки визжали, Ленка солировала, Тонкий с Доктором Ливси пили газировку. На третьем круге Тонкий понял, что из парка они поедут домой и только домой, и злорадно пошел покупать новую порцию газировки.

На четвертом – Доктору Ливси стало уже неудобно молчать, и он начал задавать актуальные вопросы: «Как вам отдыхается?», «Как сложились отношения с местными жителями?», «Как вел себя тот, кто потерял визитницу?»

Пить газировку и молчать было ужасно скучно. Тонкий, сам от себя не ожидая, разболтал Доктору Ливси все и даже много больше. Про Федьку, Петруху, пещерных жителей, про то, что Толстый пропал, а тетя с Ленкой говорят: «Ерунда, найдется».

Дальше Тонкий кругов уже не считал. Была охота считать, сколько раз уйдет в пятки чужое сердце, сколько раз придется Ленке и согорочникам подавлять рвотный спазм. Ему было, чем заняться, было, о чем поболтать, и было, с кем. Как всякий идеальный собеседник, Доктор Ливси больше молчал, иногда для порядка вставляя: «Надо же!» и «Что же было дальше?» Под конец Тонкий совсем разошелся и вывалил на ни в чем не повинного Доктора легенду про саблезубого гоминида. Вместе посмеялись.

В бутылке оставалось на донышке. Тонкий допил залпом, и тут же лязгнула цепочка на входе в аттракцион, знакомый голос завозмущался:

– Чтобы я еще раз, с тобой!

– Ну теть, ну весело ж было!

– Я не люблю, когда бывает весело десять раз подряд. От этого тупеют.

Тонкий хихикнул: хорошо быть опером, на любой вопрос у тебя есть ответ. Тете неудобно признаться, что у нее кружится голова и скачут перед глазами зеленые чертики. Но это не значит, что она будет молчать. Она найдется, она скажет: «не люблю, когда весело десять раз подряд» и скажет так убедительно, что ты поверишь. И ни за что не подумаешь, что у человека просто кружится голова и скачут перед глазами зеленые чертики.

– Как покатались? – вежливо спросил Доктор Ливси. И Тонкий понял, что не ошибся:

– Домой! Немедленно домой! Эта особа сведет меня с ума и передачи в больницу носить не будет.

– Почему не буду-то? – оскорбилась Ленка.

– Потому что тогда ты сведешь меня с ума. Еще раз.

Тонкий подумал, что если они за тринадцать лет знакомства остались в здравом уме и твердой памяти, то, может, и не стоит так бояться? Ну подумаешь, принесет Ленка тете пару передач в психиатрическую больницу, может, еще ничего ей, тете, и не сделается?

– Домой, так домой! – радостно отозвался Доктор Ливси. – Меня закинете?

– Нет, оставим здесь, – парировала тетя. – Купим тебе месячный абонемент на американские горки.

– Мне-то за что?

– Для профилактики.

Взрослые смеялись, а Тонкий решительно не мог их понять. О том, что у оперов чувство юмора не такое, как у людей, он, конечно, знал. Но он также знал, что это чувство просыпается редко и какие-то там американские горочки этому не способствуют. Что на тетю нашло? Наверное, правда голова кружится.

Ленка брела позади всех, виноватая, как сто китайцев. Заметив, что брат на нее смотрит, скорчила независимую гримасу:

– Я что, я ничего. Она сама говорила: «Одна не поедешь». После каждого круга, ага.

Если ты крыса, то самое трудное для тебя – жить среди людей. Они думают, что предел твоих мечтаний – сидеть у них за пазухой или в кармане, задыхаться и трястись в такт чужим шагам. Еще они тискают тебя и хватают поперек живота, так что ребра трещат. Им не нравится твой голый хвост, хотя сами они лысые почти целиком. Им вообще много чего не нравится. Честно говоря, они оборзели.

Толстый сидел за пазухой у незнакомого двуногого и думал, когда это все кончится. Битый час двуногий делал зарядку: наклон-подъем, наклон-подъем… Не, ну это твое дело, но крысу-то отпусти! Толстый шкрябнул когтями воротник рубашки, пытаясь выбраться. И в очередной раз получил по носу. Ну как с этим человеком договориться?!

Солнце жарило так, что выть хотелось. Толстый по-собачьи высунул язык, но это не спасало. Снаружи пахло ветерком и теми прекрасными зелеными семечками с тонкой кожурой, которые Толстый недавно открыл. А наружу не пускали. Да еще и пели похабную песенку из какого-то фильма:

И ты должен все это терпеть оттого, что ты, видите ли, крыса!

Бывают дни, которые как мимо пролетают: минуту назад было утро, и вот снова пора ложиться спать. Выходные, например. С пятницы продумываешь, строишь наполеоновские планы: «Встану, порисую, приберусь в комнате (а то бабушка за неделю замучила: «Когда?», «Доколе?»). Потом выгуляюсь в парк, давно там не был, а на ночь помочу монстров: дед притащил на днях клеевую стрелялку»… И вот встаешь утром, приступаешь к первому пункту плана, достаешь этюдник, краски… Через час пол завален испорченными черновиками, на столе сохнет пара удачных работ и… (здесь должна быть барабанная дробь). Заходит бабушка. Окидывает критическим взглядом преподавателя неубранную комнату, где к недельному бардаку добавился толстый слой испорченной бумаги по всему полу, да пара пятнышек краски на полу. Тряпки, которыми кисточки вытирают – тоже валяются. Сам Тонкий, весь перемазанный, стоит посреди великолепия, говорит: «Смотри!» Бабушка смотрит и качает головой: «Что за человек! Просила в комнате прибраться, так он еще больше намусорил!» А в ответ на твое робкое: «Я сейчас…» кивает на часы и припечатывает: «Что ты сейчас? Спать давно пора!» А ты смотришь на часы и не понимаешь: это что, уже одиннадцать вечера, а не утра? Только безапелляционная темнота за окном не оставляет сомнений: «да, кто-то прорисовал весь день, вот он и пролетел как один час».

Бывают такие дни. Хорошие дни, ничего не скажешь. А бывают такие дни, что скорее бы кончились.

Тонкий привычно трясся на заднем сиденье и угрюмо ковырял торчащую из спальника вату. Доктора Ливси уже забросили домой, да и сами скоро приедем. А время еще детское.

Вопроса «Что делать остаток дня?» у Тонкого, правда, не возникало. Известно что: топать в деревню к Ван Ванычу, искать там верного крыса. Можно Ленку снарядить с собой: две головы хорошо, а четыре руки и четыре ноги – еще лучше. Ну и что, что деревня большая. Ну и что, что от деревни до лагеря пара километров. Вообще, все на свете «ну и что?», когда пропал верный крыс. Чинары царапали по окнам машины. Тонкий подпрыгивал на кочках и ужасно хотел, чтобы этот день поскорее прошел.

В конце концов, по сравнению с иголкой в стоге сена, верный крыс имеет массу преимуществ. Во-первых, он крупнее, во-вторых, не колется. Еще откликается на зов и может прибежать сам, если, конечно, не заблудился. В общем, шансы есть.

«Жигуль» въехал на знакомую площадку, какую-то пустынную без палатки. Одно костровище с парой бревен рядом напоминало: «Люди здесь были». Нет, не так: «Здесь были люди». А что? Некоторые пишут «Здесь был Вася», но зачем нам эта конкретика. «Люди» и все. Для кладбища дикарей, владений саблезубого гоминида, слова «люди» вполне достаточно.

• Предыдущая
• 20/35
• Следующая