Закон популярности - Усачева Елена Александровна - Страница 18

• Предыдущая
• 18/31
• Следующая

Цымлин вжал голову в плечи и попятился.

– Я чего, глухой? – по инерции еще ворчал Андрюха. – Чего я – звонка не слышал? Орет он. Рюкзак я где-то посеял. Вот найду и приду.

– Он у Алевтины, – еле слышно прошептал Цымлин, отходя к окну. – Она тебя ждет. На истории.

– Знаю, что на истории, – последний раз вспылил Васильев, для пущей убедительности толкнув Цымлина в плечо, и пошел к лестнице.

Совершенно потерявшийся от незаслуженного крика на себя Мишка Цымлин проводил одноклассника взглядом и с облегчением оперся о подоконник. От приоткрытой рамы тянуло холодом. Во дворе шаркал метлой дворник. Он делал это с таким остервенением, словно пытался не только снег с асфальта смести, но и затереть малейшее воспоминание о пробежавших здесь с утра детях.

На урок истории Васильев пришел страшно злой – на себя, на класс, на учителей и на весь мир. И первое, что он заметил – Гребешкова с Рязанкиной снова не было.

Ничего не говоря и ни на кого не глядя, он прошел к своей парте и остановился.

Ему навстречу встала Ольга Владимировна.

– Проходи, – легко предложила она, словно каждый день пропускала Андрюху к его месту около окна.

– Не торопитесь, – послышался знакомый окрик.

Историк Сергей Герасимович, собирающийся что-то сказать, кашлянул и снова опустился на свой стул.

С последних парт поднялась Алевтина Петровна. Двумя пальцами она несла тощий Андрюхин рюкзак.

– Достань свой дневник, отнеси его к Юрию Леонидовичу и извинись перед ним, – сухо приказала завуч, роняя рюкзак Васильеву в руки.

Андрюха встряхнул свою собственность, словно по весу определял, потерялось что-то или нет, и снова повернулся к своей парте. Ольга Владимировна все еще стояла, пропуская его к окну.

Васильев бухнулся на свое место, сунул рюкзак под ноги и уставился в окно.

– Васильев, ты меня плохо расслышал? – стала медленно накаляться Алевтина.

Андрюха молчал, спиной чувствуя, с каким удивлением смотрит на него класс. Какой-то отдельной точкой внимания выделялся спокойный взгляд психологини. Это-то бесило особенно сильно. Она сканировала его и, наверное, видела и его позор в десятом классе, и глупую идею с окном, и презрительную усмешку Рязанкиной на улице.

– Васильев, встань и выйди из класса! – Завуч зависла над его столом. – Пока ты не извинишься перед преподавателем, в школу можешь не приходить.

– Алевтина Петровна, – негромко произнес историк, но завуч махнула рукой, давая понять, что сейчас его вступление в разговор неуместно.

Андрюха продолжал изучать пыльное окно со следами растаявших снежинок со стороны улицы.

– Кто-нибудь помогите Васильеву встать, – повернулась к классу завуч. – И предупреждаю – если вы не извинитесь перед учителем, всем, ушедшим с урока, я поставлю кол, и значит, у всех будет снижена оценка по предмету на балл.

Класс ахнул, со всех сторон посыпались жалостливые восклицания.

– Васильев, вставай! – полетело над головами. – Ты чего, прирос? Давай живо! Эй, дубина, очнись!

Андрюха медленно повернулся, стараясь не встречаться взглядом с Ольгой Владимировной. Она и так все знала и понимала, не о чем им было переглядываться.

– Я никуда не пойду. – Губы без его участия растянулись в улыбку.

– Что значит не пойдешь? – Алевтина Петровна говорила холодно и спокойно, но было видно, что за этим спокойствием скрывается ураган.

– Пусть сам извиняется. – Андрюха не спеша поднялся, заставив Ольгу Владимировну снова вскочить. Ему было приятно, что хоть этим он мог ей досадить. Но лицо психологини было настолько улыбчиво-непроницаемым, что ничего в нем разглядеть не удавалось. – Он первый начал орать. А потом он меня сам выгнал с урока. Чего остальные поперлись, я не знаю.

Завуч резко выпрямилась. Было слышно, как она глубоко дышит, пытаясь сдерживаться.

– Чтобы вечером мать была у меня в кабинете, – еле слышно произнесла Алевтина Петровна.

– Она не придет. – Сдержать ухмылку Андрюха не мог, она сама сорвалась с его губ.

– Я позвоню ей на работу, – упиралась завуч.

– Она все равно не придет!

– Так! – Алевтина оглянулась на обалдевший от всего происходящего класс. – Ольга Владимировна! Скажите что-нибудь! Это же по вашей части. Приведите их в чувство.

Историк тяжело вздохнул и уронил голову на сложенные руки.

– А знаете, пока все в порядке. – Ольга Владимировна повернулась к классу, словно хотела убедиться, об одних и тех же людях они говорят или о разных.

– Психология за нас! – поднял вверх кулак Васильев и снова бухнулся на свое место. – А если кому-то нужен мой дневник, то я принесу. Чего я буду сейчас, во время уроков, бегать? – и еле слышно добавил: – Я его дома оставил.

Первым фыркнул Волков, за ним тоненько заржал Голодько, старательно затыкая рот рукой, чтобы было не очень слышно. А потом уже взорвался весь класс.

– Сергей Герасимович! Начинайте урок, – бросилась к двери Алевтина Петровна. – А на большой перемене не расходиться! У вас будет общеклассное собрание.

– Ой, Ольга Владимировна, – ахнула сердобольная Смолова. – Что теперь с вами будет?

– За родителями пошлют, – фыркнул с последней парты Волков. – И дневник математику придется отнести.

Девятиклассники захохотали, но Златогорова не стала поддерживать их веселого настроения. Она оглядела класс, задержалась взглядом на Лизе, с недовольной миной изучающей кривую ухмылку на лице Васильева, и вдруг подошла к ней.

– Сергей Герасимович, – не глядя на историка, спросила она. – Я заберу у вас… Как тебя зовут? – склонилась она к Курбаленко.

– Лиза, – испуганно прошептала Курбаленко, приподнимаясь. – А может, вам Маканина нужна? Она у нас псих.

Класс принялся ржать по второму кругу, но Ольга Владимировна даже бровью не повела.

– Нет, именно ты, – мягко улыбнулась психологиня. – Мне понадобится твоя помощь.

– А что надо делать? – встала Лиза, еще не зная, как оценивать слова взрослого – как наказание или как поощрение.

– Пойдем, я все объясню, – протянула ей руку Ольга Владимировна.

Они уже почти дошли до двери, когда Златогорова неожиданно остановилась, заставив Лизу, как Пятачок на Винни-Пуха, налететь на нее сзади.

– Кстати, – оглянулась она на класс. – Никто не брал у меня из кабинета ваш опросник? Отчет я, конечно, уже написала, но сами бумажки могут пригодиться.

– Так они ж того… – начал несообразительный Когтев и запнулся.

– Ой, а что же там горело? – прошептала эмоциональная Смолова, хватаясь за щеку.

– Ага… Ну, понятно, – кивнула психологиня и шагнула за порог.

Девятый класс переглянулся.

– Пишем тему урока, – напомнил о себе историк. – Открыли тетради!

Курбаленко вернулась в класс под конец урока. Лицо у нее лучилось довольством, словно Ольга Владимировна за дверью поила ее чаем с тортами и пирожными. Победным взглядом она оглядела одноклассников и остановилась на Васильеве, как бы говоря: «Теперь-то ты попался и никуда не денешься!» Потом она долго строчила что-то на листочке, вычеркивала, вписывала, продолжая загадочно сверкать глазами в адрес Андрюхи. После долгого колебания она отправила результат эпистолярного жанра на заднюю парту, где сидела Олеся Маканина, и немного успокоилась.

Васильеву было плевать на все взгляды, вместе взятые. Он сидел, зло постукивая мыском ботинка по своему рюкзаку и вполуха слушая рассказ историка о тяжелом положении на фронтах Второй мировой войны. У него была своя война, и положение у него было не лучше, чем у Красной армии осенью 1942 года.

Отзвенел звонок, но никто не сдвинулся с места, вопросительно поглядывая друг на друга.

– Сидите, ждите завуча, – пожал плечами Сергей Герасимович, сворачивая карту, испещренную синими и красными стрелочками – хроника боев 1942 года под Сталинградом. – Я бы на вашем месте не стал упираться. Зачем вам неприятности?

• Предыдущая
• 18/31
• Следующая