Закон популярности - Усачева Елена Александровна - Страница 28
- Предыдущая
- 28/31
- Следующая
Глава десятая
Завтра будет завтра
Верблюд – это лошадь с большим жизненным опытом.
Васильев нервно постукивал по клавиатуре. Его сейчас все раздражало. Слова психологини, что он ничего не может и даже не понимает этого, бесили его. И выводило его из себя то, что все это было правдой.
Ничего он не может. Даже Рязанкину удержать не получилось. Даже одноклассникам доказать, что в драке он не виноват. А сейчас для полного завершения картины придет мать с работы и снова начнет его пилить – то он сделал не так, здесь посмотрел неправильно, не сразу отозвался, не таким вырос, не оправдал, не привнес.
Киска. «Ой, я с таким клёвым парнем познакомилась. Просто пупсик».
Туча. «Все бабы – дуры!»
Киска. «Фи, противный! Шел бы отсюда».
Туча. «А не пошла бы ты?…»
Венди. «Чеши, чеши, кошка драная! Не мешай людям разговаривать. Хай, Туча!»
Туча. «Достали все, хоть вешайся!»
Киска. «Поскорее бы уже повесился!»
Туча. «Сказали – замолкни! От твоего визга уши болят».
Венди. «Чего случилось?»
Туча. «Учителя – козлы!»
Венди. «Ха, удивил! Кто ж этого не знает?»
Туча. «Все остальные тоже сволочи!»
Киска. «Вали отсюда! Неудачник!»
Туча. «Сама ты! И вообще – оставьте меня! Оставьте!»
Венди. «Эй! Ты чего?»
Туча. «Бывает так, что все?…»
Венди. «Бывает. Дня через два проходит».
Туча. «А ты кто? Давай встретимся».
Венди. «Не, я старая уродливая кикимора. Ты меня испугаешься».
Туча. «Ты сама меня испугаешься. Давай! Где?»
Венди вышла.
Туча. «Ну и черт с тобой! Тhe End».
Туча вышел.
Венди вернулась.
Венди. «Андрей?»
Киска. «Наконец-то, хоть воздух чище станет».
Венди. «Заткнись, дура! Андрей!»
Венди вышла.
Киска. «Ой, какие все нервные…»
Васильев метнулся из комнаты в коридор. Его вдруг переполнило состояние отчаянной безысходности. Что еще остается? Ходить дальше в школу он не мог. Общаться с теми, кому на него абсолютно плевать, – тоже. Выслушивать попреки от родичей? Нет уж, хватит с него. Хватит!
Яркий свет в комнате матери резанул по глазам. Окна здесь были всегда зашторены. Казалось, предметы, привыкшие к полумраку, сжались. Верхний ящик под большим трехстворчатым зеркалом открываться отказывался. Андрюха безжалостно дергал его, непрочная конструкция вздрагивала и шаталась. Полетели на пол пузырьки и флакончики. Незакрытая баночка с кремом покатилась, щедро отдавая паласу свое содержимое. Наконец цеплявшаяся из последних сил полка сдалась, зашелестели потревоженные коробочки и упаковки.
Этот ящик с детства был для Андрюхи запретным, а потому самой вожделенной зоной. Здесь мать держала лекарства. Он мало понимал во всех этих названиях, но ведь если одновременно принять все, что здесь лежит, вряд ли у него пройдет только насморк.
И еще мелькнула мысль. Его сюда не пускали. Что же, теперь он возьмет все сам. И пусть потом мамочка плачет – он отравится ее таблетками.
Васильев успел запустить в хрустящие упаковки обе пятерни, когда в дверь позвонили.
Черт! Не будет открывать!
Если он уже почти умер, то неважно, с какого момента. Считайте, что с этого, а значит, можно не открывать.
Стоящий за дверью настойчиво добивался Васильевского внимания. Звонок рвал в лохмотья ватную тишину квартиры, забирался во все щели, тревожил застаревшую пыль в уголках отошедших обоев.
«Ты еще постучи!» – злорадно подумал Андрюха, ногтями скользя по округлой крышке какой-то баночки. Упаковка не открывалась. Палец раз за разом соскакивал, острая бородка царапала кожу.
В дверь сильно стукнули, и квартира испуганно вздрогнула, не знакомая с таким бесцеремонным обращением.
– Васильев! – раздался глухой голос, и Андрюха в панике решил, что за ним пришла милиция. Что у матери на полке с лекарствами стоит сигнализация и его теперь заберут в психушку. В сердцах Васильев отбросил непокорный пузырек, перебрал бумажные упаковки. Активированный уголь, анальгин, ношпа, аскорбиновая кислота, фураминт.
Блин, ни одного серьезного названия!
– Васильев! – ломились в дверь. – «Мерседес» под окном твой? Ну? Значит, ты дома!
Нет, все-таки Быковского не зря считали везунчиком. Он умел приходить в самый подходящий момент.
– Чего тебе? – хрипло спросил Андрюха, приоткрывая дверь. Ему не терпелось вернуться к заветной полке – сегодня у него должно было все получиться. И главным проблемам придет конец. С мелкими можно было как-нибудь потом разобраться. В азарте желания довести дело до конца он не отдавал себе отчет, что самоубийство – это не временное понятие. Что смерть – это навсегда. Оттуда нельзя вернуться и насладиться результатом, потому что у смерти нет слова «потом».
– Чего ты Маканину пугаешь? – Павел бесцеремонно толкнул плечом дверь, отпихивая Васильева. – Она меня чуть не убила. Вон, собаками закидала. – В Андрюху полетел знакомый серый комок. – Она сказала, там какой-то телефон.
– Чего тебе? – Васильев посмотрел в тусклые глаза-бусинки игрушки. Из-за ошейника торчал сложенный голубой листок.
– Слушай, просьба на миллион. – Быковский бухнулся на стул, вытянув длиннющие ноги на всю прихожую. – Только ты помочь можешь.
Андрюха покосился на приоткрытую дверь маминой спальни, и в душе у него зародилось недовольство – почему ему не дают сделать то, что он хочет?
– Ты глухой, что ли? – поморщился Васильев. – Тебе в школе сказали, что дела со мной иметь нельзя. Иди, Сидорова проси. Я занят.
– Я Сидорова уже попросил, – спокойно улыбнулся Павел. – Он будет. Еще ты нужен.
– А больше тебе ничего не нужно? – стал заводиться Андрюха. – Чеши отсюда! – Он стукнул по вытянутым ногам. – Что-то я не заметил, чтобы ты спешил мне помочь сегодня, когда Алевтина меня мордой по паркету возила!
– Да ладно, – Павел был непривычно расслабленным. – Какая разница, на кого будут орать? Сначала на тебя, потом еще на кого-нибудь…
– Лучше на кого-нибудь, чем на меня, – снова пнул по Пашкиным ногам Васильев. – Мне и без твоей драки проблем хватает. Убирайся отсюда! Сейчас сюда твоя мамахен примчится!
– Нет, ну ты совсем, что ли? – вскочил Павел с таким видом, словно попросил стакан воды и ему отказали в такой малости. – Чего произошло?
– А ты не видишь? – заорал в ответ Андрюха, чувствуя, как внутри поднимается бешеное желание орать, драться, рвать одежду, бить посуду. Он метнулся туда-сюда по прихожей. – Думаете, я пластилиновый! Одни вы тут такие чувствительные – этому не скажи, эту не тронь, туда не гляди, так не ходи. Маканина из-за Галкина до сих пор на меня волком смотрит. Рязанкина ходит так, как будто меня нет. Сидоров слова сказать не может. Червяков окрысился, будто он мне одному не нравится. Все рады в него пальцем ткнуть, но только из-за моей спины. Психологиня эта… Они ж специально все подстроили. Червяков с самого начала хотел меня выгнать. Помнишь, с той драки на лестнице? Ну, когда Галкин меня в окно пытался выкинуть. Вот тогда-то все против меня и ополчились.
– И чего? – На Быковского пламенная речь Васильева не произвела никакого впечатления.
– Ничего! – Андрюха спиной упал на стену и медленно сполз вниз. – Теперь отвалите.
– Так ты чего решил-то? – Павел еле заметно улыбнулся. – Обидеться, что ли, на всех?
От простоты сказанного Васильев смутился. А почему бы и не обидеться? Он не обязан все это терпеть! Чуть что – ржут все вместе, а получает один он. Осенью Маканину разыгрывали все вместе, и Рязанкина там была, и Курбаленко. С них как с гуся вода, а он отдувается. С дракой тоже не все понятно. Алекс с Крошкой Ру пришли прямо на квартиру, их все видели, но никто не пошел заступаться за Сидорова и Быковского, в результате Павлу досталось, а виноват снова Васильев.
- Предыдущая
- 28/31
- Следующая
